Заботясь о будущих урожаях, Илларион решил применить научный подход, почерпнутый им из выписанных из Москвы сельскохозяйственных журналов. Он велел крестьянам засеять земли, которые должны были быть оставлены под паром[19], смесью из кормовых трав. Крестьяне ворчали, но ослушаться барина не смели. Соседи сочли это глупостью городского человека, ставшего помещиком без году неделя. Однако результаты не заставили себя ожидать. Когда появилось больше кормов, стало больше скота и навоза, и дела с удобрением и обработкой полей пошли лучше. На третий год у Иллариона получился очень приличный урожай. Тогда же, к его огромной радости, родилась дочь Сонечка.

– И, знаете, Аркадий, мне все это так интересно, так нравится наблюдать, как вспаханная земля превращается в колосистое поле, как коровы пасутся, как яблоки созревают, как амбары наполняются. Видимо, я хоть и петербуржец, а по натуре деревенский житель. Жаль только, что маменька с папенькой не дожили, они бы за меня порадовались, я у них единственный сын, – рассказывал помещик.

Аркадий вдруг подумал, что он, оправдывая себя занятостью и непростыми жизненными обстоятельствами, фактически перестал общаться со своими родственниками. Маменька в письмах горько сетовала на его редкие и короткие письма, но все равно почему-то не находил для нее ни времени, ни слов. А ведь настанет день, когда писем от маменьки больше не будет… От этой мысли Аркадий поморщился и съежился. Он тут же дал себе слово по возвращении домой обязательно написать в Ярославль. Илларион же, увлеченный рассказом, не заметил внутренних метаний своего слушателя и продолжал:

– Вот когда урожай удается, то мысли такие приходят приятные, теплые, мол, не зря я на белом свете живу. Но мне нельзя останавливаться, здесь земля такая, что ничего просто так не дает. В моем деле невозможно, сделав однократное усилие, получать доход долгое время, надо постоянно поворачиваться. Вот костной муки сейчас закупили побольше, очень хорошее удобрение. Правда, многие в агрономию не верят, считают меня просто чудаком, которому повезло. Пусть считают, их дело. А я скоро хочу новый севооборот попробовать. Чувствую, что непросто будет: это же от многолетних привычек надо будет отказаться, от традиций. Я и сам боюсь, но понимаю, что нужно. В журналах пишут, что результаты очень хорошие получаются и рано или поздно многие к этому придут.

Слушая рассказ Иллариона про сельскохозяйственные премудрости, Аркадий задремал и проснулся только на подъезде к усадьбе.

– Простите, Илларион, я, кажется, заснул.

– Так и славно, в дороге не утомились! Федор, иди пообедай, сегодня ты еще понадобишься, – сказал Илларион вознице, остановившему бричку у крыльца большой выкрашенной в серый цвет усадьбы с белыми колоннами и наличниками.

Из дверей дома вышла барышня лет восемнадцати – двадцати. Илларион представил ее Аркадию как свояченицу Лидию.

– Вы хотите отдохнуть с дороги или сразу к маменьке пойдем? – спросила она, умоляюще глядя на приезжего врача.

– Я выспался, пока мы ехали, – ответил Аркадий.

– Ну да, – засмеялся Илларион, – я так заболтал доктора, что он полдороги провел в объятиях морфея.

– Ты молодец! – сказала Лидия и повела Аркадия в дом. Поднявшись на второй этаж, она постучалась в одну из комнат:

– Маменька, к вам гость из Петербурга!

– Из Петербурга? Замечательно! Заходите! – раздался из-за двери делано бодрый голос.

Мария Степановна в чепце и халате сидела в кресле возле окна. Ее правая рука от кисти до локтя была перевязана белой тряпицей. На лице присутствовало выражение, которое Аркадий часто видел у людей, долгое время терпящих боль: напряженно застывшие мимические мышцы и ввалившиеся глаза с темными кругами. Но с приходом молодого доктора у Марии Степановны появилась надежда на скорое избавление от страданий, и потому она старалась улыбаться и быть приветливой.

– Я осмотрю вас? – спросил Аркадий Марию Степановну и в ответ на ее молчаливое согласие размотал повязку. – Что это вы приложили к больному месту?

– Это корень лопуха, наш местный травознай посоветовал.

– Да, это в некоторых случаях помогает: если часто менять такие компрессы, то через какое-то время гнойник прорвется.

– А через какое время? – спросила Мария Степановна, сразу погрустнев.

– Не могу сказать. Но я предлагаю вам прямо сейчас вскрыть опухоль и выпустить гной. После этого вам сразу должно стать легче, и заживление пойдет быстрее. Вы согласны?

– Конечно, согласна.

– Тогда нужно распорядиться приготовить теплой кипяченой воды, чтобы помыть руки, а еще принести что-нибудь чистое, но не очень нужное, чтобы застелить вот этот столик.

– Сейчас все будет! – сказала Лидия, заглянув в комнату. Она стояла за дверью, чтобы никого не смущать, но удалиться совсем и ничего не услышать было выше ее сил.

Вскоре принесли кувшин с водой и чистую наволочку.

– Вам придется немного потерпеть, – предупредил Аркадий, раскладывая на столике необходимые инструменты и материалы. Их вид навел Марию Степановну на мысль, что испытание ей предстоит нешуточное.

– А вот и не буду терпеть, – заявила Мария Степановна, но в ответ на удивленно-вопросительный взгляд Аркадия она сделала жест, поощряющий его продолжать начатое, и произнесла театральным голосом: – Вы мне сейчас будете рассказывать обо всех-всех петербургских новостях. Что там сейчас на слуху?

Аркадий, поняв, что Мария Степановна хочет с помощью занимательного разговора отвлечься от боли, старался как мог ее в этом поддержать:

– Эээ… М-да. А, Каменный театр[20] открылся после пожара. Раньше там внутри все было в полосатом шелке, а теперь в малиновом бархате, а императорская ложа отделана золотом.

Неизвестный художник. «Вид площади перед Большим театром в Санкт-Петербурге». 1815 год

По поводу петербургских новостей Аркадий оказался абсолютно несведущ, так как не интересовался ничем, кроме своей работы. В театре он, конечно, не был и рассказывал о нем со слов одной своей пациентки.

– А что там сейчас дают? – спросила Мария Степановна.

– Дают? Балет, все больше балет. Вы любите балет?

– Н-не очень.

– А что вы любите?

– Я? Книги люблю. Басни Крылова[21] люблю, читаю с сыном.

– И я Крылова люблю. «Слон и Моська», «Квартет», «Мартышка и очки»…

– Да, «Мартышка и очки», – Мария Степановна откашлялась и начала декламировать:

Аркадий завершил операцию и наложил на разрез тампон, смоченный в водке. Мария Степановна сидела в кресле без сил, ее лоб был покрыт испариной, но улыбалась она уже не вымученно, а абсолютно искренне.

– Позвольте поцеловать вашу руку. Я много раз делал подобные операции, но никогда с помощью мартышки. Это было великолепно.

– А вам какую: обыкновенную или результат вашей работы? – спросила Мария Степановна, протягивая Аркадию обе руки. Доктор и пациентка засмеялись, а Мария Степановна добавила:

– Как хорошо, что Илларион вас привез…

В тот день Мария Степановна впервые после начала болезни вышла к обеду, была она уже не в халате, а в домашнем платье и выглядела хотя и уставшей, но счастливой. Увидев разительную перемену, произошедшую с маменькой, Лидия хотела высказать доктору свое восхищение, но нужные слова почему-то не находились. Вниманием гостя, как ей казалось, полностью завладели словоохотливый Илларион, соскучившаяся по общению Настя и маленькая Сонечка, которая протопала вдоль стола на своих еще нетвердых ножках и с милой детской улыбкой ухватила доктора за полу сюртука. Но Лидия ошиблась: ее восторженный взгляд не скрылся от Аркадия.