А что же Томас?
У Томаса хватило светской деликатности не выделять меня среди остальных ни взглядом, ни жестом, когда он скользил глазами по тем, кто ждал своей очереди поздороваться с ним. Он приветствовал всех нас тем же учтивым поклоном, который не удивил меня, потому что не всю же свою жизнь он проводил на поле битвы. Нет, присущая ему грация меня не удивила. Как и то, что он остался жив. Я по-другому никогда и не думала. Однако его физическая внешность так шокировала меня, что у меня участилось дыхание, выдавая мои чувства.
Король подвел его к своей семейной группе и с сочувствием положил ладонь ему на руку.
– Мы наслышаны о ваших подвигах, Томас. А теперь видим последствия того, что вы побывали в самой гуще боя. Как это произошло?
– Все это пустяки, сэр.
– Вам свойственна скромность, но все же расскажите нам. Здесь находится мой сын, который с радостью хотел бы сражаться с вами бок о бок.
Призванный таким образом Нед, который, нужно сказать, действительно рьяно восторгался всеми рыцарями, заработавшими себе репутацию доблестного воина в бою, взял из рук Филиппы кубок вина, украшенный драгоценными камнями, и протянул его Томасу. Томас принял его, приподнял в коротком тосте и пустился в рассказы о своих приключениях на войне. И о битве, в которой он, к моему ужасу, был ранен.
Ход битвы, звон мечей, отвага его товарищей по оружию, победный исход; король, принц, Уилл и даже мой брат Джон ловили каждое его слово. И тут Томас с застенчивой улыбкой закончил свое повествование:
– Я поклялся носить этот знак благословения Господа нашего, уберегшего меня, пока не выполню свой долг перед Ним и Его делом. А также долг перед вами, мой король, на полях сражений в Европе. Господь сохранил мне жизнь. Я посвящаю свой меч Ему. И вам тоже. А этот знак моего ранения люди будут видеть и узнавать от одного края христианского мира до другого.
Это была смелая речь, произнесенная с той энергией и чувством, которые, как я вспомнила, делали его одним из первых кандидатов в члены нового рыцарского ордена короля. Я не могла оторвать глаз от него и от его лица, на котором отныне он носил белую шелковую повязку, прикрывавшую поврежденный глаз. Вот он, мой рыцарь, который принес мне столько бед, высокий, стройный, окропленный в бою кровью врагов; темно-русые волосы все так же вьются на затылке, лицо красиво, как и прежде, а оставшийся целым глаз радостно блестит из-за оказанного ему у нас теплого приема, тогда как второй он потерял где-то на войне в далеких краях.
Когда я наблюдала за ним, стоящим посреди группы тех, с кем вместе я росла, Томас Холланд выглядел взрослым мужчиной среди мальчиков. Рыцарем среди сквайров. Я опять изучала его, прислушиваясь к своей реакции на человека, за которого я вышла вопреки всем доводам здравого смысла. Фигура его, когда он присел у ног Филиппы, была окутана каким-то мистическим ореолом, а белая повязка не портила его в моих глазах, не делала безобразным. Наоборот, в том, что он, будучи столь серьезно ранен, продолжал источать силу и страсть настоящего рыцаря, присутствовало особое очарование. И очень интригующим выглядело то, что, подчеркивая этот шарм, он выбрал повязку из белого шелка, а не обычную кожаную. В этом был Томас Холланд, которого я еще не знала.
И, вероятно, никогда уже не узнаю.
– Так вы ничего не видите? – спросил его Нед, присевший рядом; он явно был потрясен возможной перспективой такого увечья для солдата.
– Тем глазом, который Господь счел нужным мне оставить, я вижу достаточно хорошо, милорд. А вот тот неверный, который нанес мне этот злосчастный удар, уже не дышит воздухом Господним.
– Но, наверное, теперь вы не сможете сражаться, – нахмурился Нед. – С одним-то глазом.
На лице Томаса появилась улыбка, тронувшая мое сердце.
– Король Богемии, прославившийся своей отвагой на всю Европу, потерял зрение полностью. Тем не менее он твердо намерен сражаться опять, направляемый своими рыцарями на поле боя. И почему бы ему не делать это, если он по-прежнему может крепко держаться в седле и орудовать мечом? Мое же положение не такое уж отчаянное. Так что я наверняка буду сражаться снова.
С благоговейным трепетом Нед протянул руку и коснулся белой повязки:
– Я буду таким же смелым, как вы.
– Как пожелаете, милорд.
Уилл, стоявший рядом со мной, все это время молчал, как и я.
Это продолжалось, пока Эдуард не увел Томаса; первое возбуждение от этой встречи ушло, оставив за собой пустоту легкого разочарования. Я просто осела на пол, продолжая прижимать к себе свою лютню и чувствуя, что во рту у меня пересохло, как на дне высохшего за лето ручья. Томас перед своим уходом бросил в мою сторону еще один беглый взгляд, в котором сквозил вопрос или, возможно, даже предупреждение, что он отыщет меня, когда наступит подходящий момент.
Но прежде я сама разыщу его.
– Ты будешь играть на этом? – спросила Изабелла, которая уже добрых полчаса находилась вне центра всеобщего внимания. – Если нет, дай-ка ее мне.
– Возьми! – Я протянула инструмент ей, поскольку меня больше не тянуло наигрывать сладкие мелодии, но в этот момент кто-то схватил меня за запястье. За мной стоял Уилл, который успел подняться на ноги.
– Что ты собираешься делать? – спросил он sotto voce[12].
– Найду какой-нибудь способ переговорить с Томасом Холландом. Без свидетелей, разумеется.
Как он вообще мог такое спрашивать? Мы втроем не могли просто не общаться, надеясь, что проблема растает сама собой в теплом летнем воздухе. И чего Уилл, собственно, ждал от меня?
– Я запрещаю тебе это.
Моя мгновенная вспышка гнева нашла отражение в голосе:
– Ты не имеешь права мне что-то запрещать!
– Я имею на то полное право. Ты моя жена.
Я впилась в него взглядом, и он в конце концов отпустил меня, густо покраснев.
Но я была тронута, что он переживает, и мне стало его немного жалко – он-то был не виноват.
– Я должна увидеть его, Уилл. И должна найти какой-то способ, чтобы встретиться с ним наедине.
– Он действительно должен обо всем узнать, но мне просто очень интересно, что ты ему скажешь. И что он тебе ответит.
Мне это тоже было очень интересно.
– Я обязательно расскажу тебе, – пообещала я. – Все до последнего слова.
– И не позволяй ему целовать себя.
– Сомневаюсь, что ему захочется целовать меня, когда он все узнает. Подозреваю, что он сочтет мое поведение недостаточно объяснимым, чтобы это разом погасило его страсть!
Позволив Уиллу помочь мне подняться на ноги, я учтиво сделала реверанс в сторону королевы и начала понемногу двигаться в том направлении, куда только что ушли король и его доблестный рыцарь.
– На самом деле, – сказал Уилл, догоняя меня, – я иду с тобой.
Я ускорила шаг.
Томас, мой храбрый, прискорбно долго отсутствовавший, но героически раненный муж встретился со мной в маленькой тихой часовне, построенной в честь Пресвятой Девы, укромным уединением которой часто пользовалась королева. Томас пришел туда, вызванный посланным мною слугой, потому что я не могла придумать другого способа, как нам с ним обойтись без свидетелей в это время дня, когда все общие комнаты дворца были полны слуг и тех, кто пришел с прошением к королеве, славящейся своим милосердием. Я уже ждала его, заканчивая возле украшенного драгоценными камнями алтаря свою последнюю молчаливую молитву, адресованную образу Богородицы с мягкой улыбкой на ее устах, когда вошел Томас, по пути дав монету пажу, который его привел.
Я слышала за спиной звук его твердых шагов. На этот раз я подготовилась к его появлению.
– Джоанна. – Когда я обернулась к нему лицом, он еще долго стоял, восторженно глядя на меня, а потом протянул мне руку. – Как я мог забыть, что моя супруга столь прекрасна?
Его лицо, бронзовое от загара и немного обветренное во время похода, безусловно, светилось восхищением, и это должно было бы радовать меня. Так оно и было, как бы льстиво ни звучали его слова. Но когда первая реакция прошла, я поняла, что мне сейчас будет очень тяжело, – впрочем, как я и предполагала.
