Я стояла перед алтарем, пригвожденная к месту взглядами конгрегации и выгравированных на стенах святых и мучеников. Волосы мои, не покрытые вуалью или чепцом, были распущены в знак непорочной чистоты и чудесными золотыми волнами рассыпались по плечам, бросая своим блеском вызов даже золоченому распятию, перед которым нам предстояло давать свои клятвы.

Полная напряжения свадебная церемония, таившая в себе дурные предзнаменования, давила на меня; она невыносимо отличалась от моего первого обручения – очень сокровенного, личного, окутанного тайной. Всего этого решительно не хватало любому торжественному венчанию. Здесь мы попали в ловушку официального ритуала, где на одеяниях епископа было больше драгоценных камней, чем на свадебном наряде невесты. Слева от меня блистали Эдуард и Филиппа, которым недоставало разве что корон, чтобы подчеркнуть их царственное величие; обоим не было и тридцати, они были такими молодыми и полными надежд. Нед красовался рядом с Изабеллой, напоказ выставлявшей свой реликварий, который, впрочем, выглядел не богаче, чем ливрейное ожерелье Солсбери, которое подарил мне Уильям. Сейчас оно лежало у меня на ключицах, и при каждом моем нервном от переживаний вдохе камни весело переливались на свету.

Я вдруг почему-то вспомнила, что Томас Холланд мне вообще ничего не дарил.

Мою мать буквально распирало от гордости после такого успеха ее политики. Лорд Уэйк бросал на меня угрожающие взгляды, когда я смотрела в его сторону, чуть не доводя меня этим до истерики. Когда мы с Томасом обменивались клятвами, нас тоже окружала компания хищников, хотя последние как раз игнорировали нас.

Графиню Кэтрин поддерживала леди Элизабет, надевшая на себя множество старинных ювелирных украшений. Граф по-прежнему отсутствовал, все еще пребывая в плену в качестве принудительного «гостя» французского короля.

Наконец епископ повернулся к Уиллу. Казалось, вся конгрегация буквально затаила дыхание, чтобы слышать каждое слово наших клятв.

– Уильям Монтегю, vis accípere Joan, hic præsentem in tuam legítimam uóorem juxta ritum sanctaæ matris Ecclesiæ?[7]

Я слышала, как Уилл судорожно сглотнул, но ответил он с готовностью и без колебаний:

– Volo[8].

Он бы не посмел поступить иначе.

Пространство вокруг меня разрасталось, я чувствовала себя очень одинокой и ничтожной. Ну вот, настало время и мне заявить о своих намерениях.

– Joan, vis accípere William, hic præsentem in tuum legítimum marítum juxta ritum sanctaæ matris Ecclesiæ?[9]

Я позволила себе искоса взглянуть на напряженное и строгое лицо своей матери и увидела там страх. Потому что я предупреждала ее о своем желании отказаться от этого брака с того самого дня, когда она мертвой хваткой вцепилась в предложение Солсбери.

Я подняла глаза на епископа, который ободряюще кивал мне. Голос мой был четким и спокойным. Никаких сомнений. Никакой дрожи или заиканий. Я ведь уже приняла для себя решение. И не отступлю от него.

– Volo.

Я на миг закрыла глаза и затаила дыхание, ожидая, что меня прямо на месте поразит молния, потому что Бог, конечно, осудит мою новую клятву и сочтет меня виновной. Или что меня вслух осудит кто-то сознательный из присутствующих.

Но ничего не случилось. Никаких вспышек ослепительного света, никаких клеймящих позором голосов.

Позади меня с облегчением вздохнула моя мать – я почти слышала это. Рука Уилла конвульсивно сомкнулась вокруг моей ладони, и я немного поморщилась, когда мы с ним обменялись неловким свадебным поцелуем.

– Я до последнего не был уверен, что ты пойдешь на это, – шепнул он, прижимаясь ко мне щекой.

Церемония тем временем продолжалась. Разыгрывавшийся спектакль, подошедший к торжественному волнительному завершению, закончился хоралом во славу Господа. Я подозревала, что большинство сейчас уже мечтало о кубке подогретого вина со специями перед напыщенным весельем свадебного пира. Я была женой Уильяма Монтегю. И однажды стану графиней Солсбери. Мы с Уильямом станем важными фигурами при блестящем дворе Эдуарда, а наши дети на века унаследуют все то, что принадлежит роду Солсбери.

Почему я нарушила все признанные мною принципы чести и верности данной Томасу клятвы, в последний момент отказавшись от всех своих красивых заявлений о том, что я никогда не выйду за Уильяма Монтегю, поскольку этот брак не будет иметь законной силы? Многие сочтут меня слабой, подверженной внешним влияниям, с готовностью подчиняющейся людям с более твердой волей и характером, чем у меня; или заподозрят в мирском честолюбии шириной с Темзу. Я догадываюсь, что такое необъяснимое и внезапное изменение в моем сердце может вызвать у них презрение.

Руководило ли мною стремление стать со временем графиней Солсбери? Конечно, перспектива быть графиней Солсбери выглядела более привлекательно, чем оказаться женой простого придворного рыцаря и жить с ним на его мизерное жалованье. Наверное, именно давление моей семьи, слишком сильное, чтобы я могла его выдержать, привело к тому, что моя решительная мать все-таки притащила меня к алтарю под угрозой того, что насильно отдаст меня в монастырь, если я буду продолжать упираться. А может быть, я просто потеряла надежду и выбрала для себя самый простой путь?

Так почему же я так легко отказалась от своего намерения, о котором так часто заявляла? Потому что в последние дни уходящего года мой долг стал мне ясен так же четко, как бриллиантовый блеск моего нового ожерелья. Я отдала свою руку Уиллу по своей собственной воле. И приняла эту новую клятву уже не из-за угроз.

Пусть мир осудит меня, что, без сомнения, так и будет, пусть летописцы запишут все это в хрониках своими ядовитыми чернилами, когда выяснят, что я сделала. В лучшем случае меня посчитают пешкой в сложной политической интриге наших семей. А в худшем – амбициозной соискательницей власти, бросившей одного мужа ради другого, более выгодного, и действовавшей при этом с холодным расчетом и жестокой невозмутимостью.

От этой последней мысли я зябко поежилась.

Но так тому и быть. Свои тайные мысли я могу оставить при себе. Кому интересно урезонивать меня? Что сделано, то сделано, причем моими собственными руками.

Пусть все остальные думают что хотят. Гордо подняв голову, я заметила слабую улыбку облегчения на лице Уилла. Но позднее, когда мы с ним пригубили вина из одной свадебной чаши под одобрительный ропот блестящей аристократической толпы, в голове у меня вертелась только одна мысль.

Мне придется ответить за последствия своего поступка, когда Томас вернется в Англию.

И я должна быть сильной, чтобы выдержать это.

Возможно, теперь я и была женой Уильяма Монтегю в глазах Господа, людей и короля Англии. Возможно, в знак своей милости король Эдуард позволил моему отсутствующему свекру заочно подарить нам с Уиллом земли и имущество. Возможно, мы получили уже столько денег, что теперь я могла всю жизнь тратить их на свои наряды и прочую блестящую мишуру. Возможно, в нашей собственности теперь был особняк и поместье лордов в Молде, Новый Уэльс, а также нам наконец было возвращено еще одно наше поместье в Маршвуде, графство Девоншир, где мы, если захотим, можем основать свой семейный очаг, когда пожелаем; все это находилось довольно далеко от королевского двора, и мне это нравилось.

Все это, возможно, было и так, но в то время в жизни моей мало что поменялось.

Мы с ним не пользовались нашей новой недвижимостью; я там даже не была. Моя жизнь, как и жизнь Уилла, по-прежнему была связана со странствующим королевским двором, куда бы он ни отправлялся и где бы ни пускал свои временные корни. Я продолжала образование, Уилл по-прежнему размахивал оружием, готовясь в рыцари. Я не могла себе представить, как буду жить одна в своем поместье, вдали от центра светской жизни при дворе и всех придворных интриг. И не могла представить, как можно жить там, где не с кем нормально поговорить, кроме Уилла, графини Кэтрин и леди Элизабет.