Кроме Гонсало и Эронимо, все в шлюпке хранили молчание. Людям тяжело было даже дышать и ворочаться. Но внезапно капитан, обведя взглядом выживших после кораблекрушения – двух женщин и одиннадцать мужчин, лица которых потемнели от жаркого солнца и изнеможения, – заговорил:

– Я знаю, что после того, как мы пристанем к берегу, всем хотелось бы устроить нашим товарищам надлежащие христианские похороны. Но у нас такой возможности, конечно же, нет. Мы не можем оставлять их тела здесь, в шлюпке, даже на очень короткое время. Это нездорово… Нездорово во всех смыслах этого слова. – Слегка повернувшись, капитан вновь посмотрел на каждого. – Мы продолжим путь. Уверен, что Господь, приведший нас сюда, поможет нам добраться до безопасного берега. Мы все должны в это верить.

К полудню умер еще один человек, и его тоже пришлось сбросить в море – под почти равнодушными взглядами тех, кто был еще жив. Теперь спасшихся оставалось лишь тринадцать.

Как обычно, времени на молитву было предостаточно. И отец Эронимо Агилар постоянно молился. Он просил Господа, позволившего ему стать доминиканцем, сохранить ему жизнь и позволить потрудиться во славу Его в Новом Свете. А еще священник просил сохранить жизнь и всем остальным. Чтобы вытянуть языческие души из мрака, он, Эронимо, должен выжить. Разве Господь мог пренебречь таким верным служителем? Эронимо любил Церковь еще с тех пор, когда был ребенком и жил в Эсихе. И пусть тогда он еще не был силен физически, он окреп в своей вере в Христа. Если Эронимо – как и все остальные – выживет, он будет проявлять еще больше рвения.

Оказавшись в тяжелой ситуации, священник чувствовал, что обязан призывать к молитвам и остальных, чтобы помочь им очистить души и обратить внимание Господа на их бедственное положение. Глядя на лица, все еще обращенные на него после вторых похорон за день, Эронимо открыл молитвенник и обратился к находящимся в шлюпке людям:

– Я хочу вознести молитву за путников. Кто из вас ко мне присоединится?

Никто не отозвался. Солдаты и моряки либо закрыли глаза, либо отвернулись и стали безучастно смотреть на окружающее их бело-голубое марево. Эсмеральда Фелипа, бросив на Эронимо сочувственный взгляд, кивнула в сторону спящей Риты Эрнандес, голову которой она придерживала рукой. Муж Риты погиб во время кораблекрушения, и она была безутешна.

– Отец Агилар, а вы не можете прочесть молитву за всех нас? – спросила Эсмеральда ласково.

– Да, могу, – ответил священник, всматриваясь в страницу. – O Боже, спаси слуг Твоих… которые надеются на Тебя. Помоги нам, о Господи, обрати на нас Свой взор из Царствия Небесного… и избави нас от Сиона. Будь для нас, о Господи, бастионом силы. И да сделает Спаситель странствие наше успешным…

Лежавшие в шлюпке люди почти не обращали на него внимания, однако Эронимо продолжал читать напряженным, но решительным голосом, который, казалось, растекался над поверхностью воды.

Гонсало Герреро слышал голос священника, увлеченного своей молитвой. Не вдумываясь в смысл его слов, напоминавших шум листвы, солдат прислонился спиной к банке и закрыл глаза. Его мысли блуждали между прошлым и настоящим, перенося его от воспоминаний о том радостном возбуждении, которое Гонсало когда-то испытал, когда у него появилась идея поучаствовать в завоевании Нового Света, к опустошенности и страданиям, которые доставили ему реалии.

Отец Гонсало хотел, чтобы он, подрастая, помогал ему расширять маленькую мастерскую по изготовлению колес, приносившую очень скромный доход. Однако мысль о том, чтобы ежедневно что-то пилить, пропитывать древесину дуба специальными составами и ковать железные детали для колес, юношу совсем не привлекала. А поскольку он жил в порту города Палос, то вполне естественно, что его мысли иногда обращались к морю. Гонсало представлял себе далекие экзотические земли… Однако и провести бóльшую часть своей жизни в тесных трюмах и на качающихся палубах плывущего судна ему совсем не хотелось.

Возможность стать солдатом и отправиться завоевывать Новый Свет показалась Гонсало едва ли не Божьей благодатью. Это сулило ему жизнь, полную приключений, путешествия по незнакомым местам, встречи с новыми людьми, а также давало надежду вернуться домой с таким количеством золота, которое позволит ему жить так, как он захочет.

Когда после долгого и изнурительного путешествия на горизонте возникли берега Эспаньолы[3], Гонсало обрадовался еще сильнее. Гавань была полна искателей приключений, прибывших со всех уголков Испании и перемешавшихся с любопытными темнокожими туземцами. Огромные тюки хлопка и шкуры, битком набитые ящики с имбирем и табаком, внушительные деревянные бочки с черной патокой и ромом – все это грузили на высокие суда, а испанцы с мечами у пояса бродили по улицам, напрашиваясь в экспедиции, которые отправлялись на поиски золота и серебра.

Однако когда он переехал с Бальбоа в Дарьен, в жизни искателя приключений произошел поворот к худшему. Подчинить себе туземцев было довольно просто: сталь и пушки против деревянных копий и стрел с каменными наконечниками. Однако золота Гонсало почти не видел, не считая нескольких крошечных безделушек. Что еще хуже, за некоторыми из побед следовали бесчинства. Гонсало постарался выбросить из головы мысли об этом и вновь и вновь пытался сосредоточиться на словах священника в надежде на то, что они изгонят из его сознания страшные картины… Деревни, охваченные огнем… Испанские кавалеристы с обнаженными мечами… Убегающие от всадников индейские женщины и дети…

Гонсало снова открыл глаза. Его, священника и остальных теснившихся в небольшой шлюпке людей окружали лишь бескрайнее небо с облаками, вода, всепроникающий белый свет и жара.

Наконец шлюпка все же приблизилась к суше, но находившиеся в ней люди заметили это не сразу. Их силы были уже на пределе, и даже Вальдивия вынужден был констатировать, что его сознание туманится от тропической жары. Рамиро первым заметил тоненькую, расплывчатую пурпурную полоску, появившуюся вдоль голубой линии горизонта. Из-за качки она то поднималась, то опускалась, а потому рассмотреть ее как следует было невозможно: она словно бы пыталась ускользнуть от взгляда, подобно иллюзии. Своебразный мираж в водной пустыне. Полчаса спустя, когда Рамиро убедился, что это и вправду земля, он сказал об этом остальным.

Пабло радостно заорал и, забыв о правилах этикета, обнял своего командира. Вальдивия похлопал по плечу этого матроса средних лет, который, несмотря на недоедание, умудрялся каким-то образом оставаться толстым. Больше всех, увидев сушу, возликовала Эсмеральда. Она немедленно разбудила обессиленную Риту и сообщила ей, что у них вновь появилась надежда. Неподвижный Эронимо молча смотрел вперед, на приближающуюся линию берега. Его пальцы крепко сжимали небольшой крест, висевший у него на шее на простеньком шнурке. Гонсало неустанно вглядывался в песчаный берег, в густые заросли, становившиеся все отчетливее.

Люди в шлюпке были настолько истощены, что могли лишь молча таращиться на спасительную землю.

– Почему вы просто сидите и смотрите? – спросила Эсмеральда, оглядываясь по сторонам. – Рите нужны вода и тень. Разве мы не можем двигаться побыстрее?

– Можем, – ответил Рамиро, хватая пригодное для гребли весло и вставляя его в уключину.

– Да, можем, – кивнул Вальдивия, стоя на корме. – Пабло, раз уж ты так взбодрился, берись-ка за второе весло.

– Будет сделано, сеньор.

Эронимо, очнувшись от задумчивости, схватил поломанное весло и стал грести им – так энергично, как мог. Остальные, несмотря на слабость, постепенно приходили в себя; они испытывали восторг от осознания того, что спасены. Однако людям казалось, что берег приближается слишком уж медленно.

Когда они смогли рассмотреть песчаное дно, некоторые из мужчин решительно спрыгнули в воду и потащили шлюпку к белому пляжу.

Те, у кого еще хватало сил самостоятельно ковылять по дну до берега, стали помогать тем, у кого их уже не осталось. Нарушив всеобщее молчание, Гонсало произнес: