— Мне стало известно, — ровным, лишенным эмоций голосом проговорила Минерва, — что вы применяете к студентам физические наказания.

Улыбка Амбридж стала шире. Физические наказания — понятие растяжимое, уж кому-кому, а ей это было прекрасно известно. Порой нет способа лучше, чтобы вернуть себе душевное спокойствие. Но гораздо приятнее наблюдать, как истязаниям подвергаются другие. Ни с чем не сравнимое чувство превосходства. Оно словно наркотик растекается по венам, погружая сознание в туманную дымку эйфории.

Стоило ей об этом подумать, как в тот же миг воображение услужливо подбросило дивное видение с зелеными глазами, корчащееся от боли у ее ног. О да, вот это доставило бы ей настоящее наслаждение.

— Дети получают наказание в соответствии с тяжестью своего проступка, — легкое пожатие полными плечиками. — Не вижу в этом проблемы. Я вообще заметила, что в Хогвартсе проблемы с дисциплиной. Студенты совершенно отбились от рук и не умеют вести себя на уроках.

— Может проблема не в учениках, а в учителе? — хмыкнула МакГонагалл. — На моих занятиях студенты никогда не позволяют себе разговаривать или каким-либо иным способом срывать урок.

О, она отлично помнила эти уроки. Уроки, которых она ждала больше всего на свете. Бесконечные попытки превратить ежа в подушечку для иголок, а мышь в чашку. И всякий раз, когда профессор трансфигурации проходила мимо нее, внимательно наблюдая за попытками студентов постичь азы ее предмета, маленькое сердечко в груди замирало. Она помнила, как усердно трясла волшебной палочкой, но белый мышонок никак не хотел принимать вид злосчастной чашки. И как вдруг теплые пальцы осторожно перехватили ее руку, приятный голос спокойно произнес почти у самого уха:

— Не так сильно, мисс Амбридж. Движения плавные и размеренные. Вот так…

Рука мягко повела палочку вверх и в сторону, а затем вернулась к мышонку, который почти тут же стал сворачиваться, пока не превратился в мохнатую белую чашечку с дергающейся ручкой.

— Уже лучше, мисс Амбридж. Продолжайте тренироваться, — прошелестел голос.

Сирень. Тогда она впервые почувствовала запах сирени. Ее запах.

С тех пор сирень стала ее любимым цветком.

— Долорес…. Долорес, вы вообще меня слушаете? — сухой, словно опавшая листва, голос Минервы ворвался в сладкие грезы детства, грубо возвращая Амбридж к жестокой действительности.

— Вы сомневаетесь в моих педагогических методах, дорогая? — на лице женщины отразилось неподдельное удивление. — Может, вы и в методах Министерства сомневаетесь?

Взгляд голубых глаз впился в сидящую напротив волшебницу. Ну же, давай, только дай мне возможность прижать тебя к стенке, и уж поверь, я этот шанс не упущу. Она видела, как вспыхнули на мгновение зеленые глаза. Как ей хотелось сказать, всё, что она думает о Министерстве, о министре в общем и о Долорес в частности.

— Я лишь пытаюсь донести до вас простую истину, Долорес, — спокойно проговорила МакГонагалл, очевидно решив нивелировать конфликт. — На жестокости прочного фундамента отношений не построить. Вы для этих детей новое лицо, вам нужно завоевать их доверие. А вместо этого вы настраиваете их против себя.

— Ваши методы тоже до добра не доводят, — их взгляды встретились. — Или вы забыли, Минерва?

Она готова была поклясться, что заметила, как побледнела МакГонагалл.

— Нет, я помню, — тихо, но твердо проговорила она, не отводя взгляда. — Но с тех пор я многое поняла. И многому научилась.

— Чему, позвольте узнать?

Сердце в груди отчего-то забилось сильнее, и Долорес судорожно вздохнула. Рука сама потянулась к верхней пуговице розового жакета, но она усилием воли заставила ее вновь опуститься на стол. Вдруг отчаянно захотелось, чтобы Минерва извинилась, сказала, что сожалеет и хочет, чтобы всё было как раньше. Столько лет она взращивала в себе ненависть к этой женщине, а сейчас готова простить ее. Если только она попросит.

— Заботиться о своих учениках. Но всегда держать дистанцию.

Нет, конечно, не попросит. Гордая гриффиндорская львица. Кошка облезлая. Научилась, значит?!

— Вы не хуже меня знаете, к чему может привести чрезмерная забота, — Минерва медленно поднялась на ноги. — Не важно чего мы хотим на самом деле или о чем в тайне мечтаем. Для ученика преподаватель — маяк в море знаний, тот, кто научит, подскажет, объяснит. И в тот момент, когда их отношения переходят эту грань, хрупкое равновесие рушится, и никто не может предсказать, к каким катастрофическим последствиям это может привести в будущем. Как бы педагог не переживал за своего ученика… как бы не любил, ему не следует знать об этом.

— Вижу, вы в этом хорошо разбираетесь, — Долорес невольно скривилась, чувствуя, как ее накрывает жгучей волной обиды. Она еще пыталась держать на лице подобие улыбки, но контроль над собственными эмоциями, которым она так гордилась, стремительно таял. — Привыкли прятать себя настоящую, Минерва? Наверное трудно, когда вокруг столько соблазнов. Наивных глаз, глядящих на вас с обожанием. Интересно, а ваш муж знал кто вы на самом деле? Или от него вы тоже скрывали часть себя?

Она знала, что переступает черту. Но ей хотелось этого. Наконец, выманить Минерву на открытый разговор. Мучить ее старыми воспоминаниями, вызвать в ней чувство вины, которое погубит ее, испепелит изнутри, как испепелило душу самой Долорес. Тогда, много лет назад.

— Мой муж был хорошим человеком, — голос МакГонагалл вдруг зазвучал холодно и жестко. — И ему не следовало знать обо всех ошибках моей молодости. Та страница моей жизни давно вырвана и сожжена, а пепел развеян.

— Так значит, я была ошибкой?

Амбридж сама не заметила, как оказалась на ногах. К черту приторные улыбки, напускную вежливость, сладкое кокетство. Все внутри нее сжалось в один крошечный комок. Казалось, один коротенький ответ на повисший в воздухе вопрос способен убить ее или вернуть к жизни после стольких лет забвения и бесцельного по своей сути существования.

Но ответом ей была лишь тишина. А потом легкий шелест мантии по полу и тихий скрип закрывшейся двери.

Хогвартс, 1965 год.

— Мисс Амбридж, это уже третий случай с начала учебного года, — строгий голос профессора МакГонагалл эхом разносился по пустому классу, от чего создавалось впечатление, будто говорят сами стены. — Разве профессор Слизнорт не объяснял вам, что обзывать других студентов грязнокровками непозволительно? Разве вы не знаете, что это серьезное оскорбление?

Замершая перед ее рабочим столом девочка-второкурсница подняла на нее взгляд.

— Как может быть оскорблением то, что является правдой? — большие голубые глаза смотрели с искренним непониманием. — Ведь их родители маглы. А абсолютно все маглы бесполезны и никчемны.

Минерва невольно нахмурилась. Она никогда не понимала подобной точки зрения. Будучи полукровкой, она свято верила, что таланты и умения, а не чистота крови должны определять статус человека. И слышать подобные слова от ребенка в стенах Хогвартса, места, где магии свободно обучаются все, у кого есть способность колдовать, было для нее весьма неприятно. Впрочем, многие студенты с факультета этой девочки думали также. Так было всегда и скорее всего так будет и впредь. Но если ей удастся переубедить хотя бы эту школьницу, это будет ее личная победа.

— Между прочим, Салазар Слизерин тоже хотел, чтобы в Хогвартсе учились только чистокровные волшебники, — весомо добавила Долорес, как будто этот аргумент был способен склонить чашу весов в их с профессором споре на ее сторону.

— И оказался в меньшинстве, — наставительно проговорила Минерва, прищурившись. — И если не ошибаюсь, ваша мать тоже из маглов. Разве ее вы считаете бесполезной и никчемной?

— Я чистокровная волшебница! — гордо вскинула подбородок юная слизеринка, и в ее голосе прозвучало столько надменности, что Минерва невольно растерялась.

За девять лет, что она преподает в Хогвартсе, через нее прошли разные дети, каждый со своим видением окружающего мира: застенчивые, высокомерные, добрые, непоседливые. Но отчего-то именно эта девочка запала ей в душу. То, с каким упорством она вот уже второй год пыталась обратить на себя внимание Минервы, подкупало. Обожание, с которым смотрели на нее голубые глаза, не могло не тешить самолюбие МакГонагалл как учителя. В ответ она пыталась незаметно помогать девочке, наставлять ее. Слизнорт как-то даже проворчал, что на его памяти никогда еще студент со Слизерина не становился любимчиком декана Гриффиндора. Конечно, Минерва бы не стала называть Долорес своей любимицей, но отрицать, что судьба этой девочки стала ей не безразлична, было бы глупо с ее стороны.