В аудитории пахло половой тряпкой. Техники готовили оборудование для трансляции, настраивали звук. Ожидалось присутствие полутора тысяч человек. Из них приглашенных гостей – полсотни, зарубежных – дюжина. Остальные – студенты университета – массовка, которой можно заполнить что угодно.

Сагал, в силу своего особого статуса, был замыкающим лектором, так что в его распоряжении пару часов сна на удобном диване в подсобке аудитории.

Сладкие планы разрушил телефонный звонок. На проводе Женечка Луговская, секретарь ректора Маслова и просто красавица. Приятным певчим голосом девушка попросила Сагала явиться к начальнику.

– После лекции.

– Геннадий Семенович сказал «немедленно», – последнее слово она изобразила со свойственной Маслову ядовитой тональностью.

Беготня по ступенькам отняла у Сагала последние силы. Его желудок все еще представлял из себя бетонный комок.

Женечка выглядела по-праздничному. Трепетно улыбнувшись Сагалу, она сделала вид, что не заметила синяки у него под глазами. Не первый раз видела его таким – привыкла.

– Он ждет, – она сочувственно скривила лицо.

– Если выйду живым, сделаешь кофе?

– Сегодня в меню только коньяк.

Маслов из тех профессоров, кто получал удовольствие не от научной деятельности, а от работы ректором. Сколько Сагал себя помнил, Маслов всегда был на этой должности. На кафедре шутили, что после смерти он попросит замуровать себя в стену кабинета, чтобы застывшим на века взглядом указывать молодняку, как надо создавать российскую науку.

Когда Сагал вошел, ректор ругался с кем-то по телефону.

– Я же говорил, пропускать иностранных гостей без досмотра…

Внутри привычно пахло свежей краской. Маслов с безумной страстью относился к сохранности кабинета в его первозданном виде образца девятнадцатого века. Шкафы с золотистым тиснением регулярно реставрировались, декоративные колонны, обрамляющие нишу для картины «Песнь моря», покрывались лаком, приготовленным по рецепту столетней давности. Сагалу подобная страсть к старью была чужда.

– Ты мне чуть конференцию не сорвал! Знаешь, сколько я потратил денег университета, чтобы их пригласить?

Сагал вспомнил свое первое посещение этого кабинета. Ему шестнадцать, четырнадцатое июня, девять пятнадцать утра. Накануне в кабинете закончили ремонт, воняет свежей краской. Окна распахнуты, снаружи какой-то придурок давит на клаксон. Пиип-пиииип… Три секунды. Пиип-пиииииип. Еще четыре… Кто-то, выругавшись, закрывает окно. Душно, но никто и не подумывает уйти. Светила науки в гробовой тишине следят за малолетним выскочкой, покусившимся на святое. Сагал выводит на доске собственное доказательство теоремы Ферма – великой математической загадки. От напряжения у него трясутся колени. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Когда последние символы уравнения дописаны, за спиной начинают шептаться, кто-то шуршит справочниками, другие проверяют расчеты в блокноте. В подтверждение собственного триумфа Сагал размазывает остатки мела о поверхность доски и театрально кланяется.

Маслов швырнул мобильный телефон на стол. Отдышался и взглянул на Сагала.

– Господи боже мой, Макс. Только посмотри на себя. Выглядишь как вокзальный бомж. Тебя об асфальт лицом раскатали?

– Знаю, ты не поверишь, но это был несчастный случай.

– От тебя же спиртом разит за десять метров. И вот как, ответь мне, как ты собираешься в таком виде выступать перед аудиторией? У нас два профессора из Кембриджа, трое из Принстона. Джон Мерфи, тот, что получил Нобеля в прошлом году, из Бостона прилетел. Специально, между прочим, на тебя посмотреть. Он был другом твоего отца.

– Скажи мне, кто твой друг, и я отвечу, куда тебе сходить…

– Ты серьезно не понимаешь, Макс? Я не верю, что не понимаешь! Какая фамилия всплывает в голове любого ученого в мире, когда он слышит название нашего университета? Сегалетовы! Отец и сын.

– Ну, отец скорее – надгробие.

– Пока живет его наследие, будет жить и имя. И тебе не скрыться от этой ответственности. Те люди приехали в том числе из-за тебя. Они ждут, что ты скажешь новое слово в астрофизике, укажешь им путь. А что ты… Больше не преподаешь, на семинары не ездишь, неизвестно где шляешься. Над чем ты вообще работаешь?

– Это будет уникальная работа, которая перевернет мир. Нобель у меня уже в кармане.

– Господи, в кого ты превратился? Ты же доказал Ферма будучи сопливым пацаном. Помню, как вчера было, в этом самом кабинете. Попов еще жив был, Мирошенко Георгий Иванович на этом стуле сидел. Такие люди ушли, эпоха. А сейчас, тьфу…

Сагал хорошо помнил. И кого восхваляли, помнил, и кому руку жали и по плечу хлопали.

«Такого сына воспитал, браво!»

– Кажется, это был не я.

Маслов с тяжелым сердцем выдохнул.

– Да, тот был Макс Сегалетов, сын своего отца. Гений от рождения, которому природа все принесла на блюдечке. Нужно было только протянуть руки и взять. Что случилось с ним? Почему он закопал свой потенциал? Уже двадцать лет я задаю себе этот вопрос и не нахожу ответа. Посмотри на коллег: Рыбников Артём, Смирнов Петя, Квартович Костя. У них нет твоего дара, но у них горят глаза. Они стремятся, грызут. Да, медленно, но двигают вперед русскую астрофизику. У них есть все, но нет того, что было у твоего отца, и есть у тебя. Умения видеть суть. Ты мог бы повести их за собой. И не мы бы упрашивали мировых ученых приехать на нашу конференцию, а они бы упрашивали нас.

– Ученые рисуют формулы, ты рассылаешь письма – ничего не меняется.

Маслов беспомощно помотал головой.

– Хочешь вести себя как ребенок, валяй. Только я не позволю тебе утянуть университет за собой. Все. Больше и минуты на тебя не потрачу. Хватит. Ты уволен.

– Ты не можешь меня уволить за синяки.

– У тебя прогулов больше, чем у целой кафедры. Так что могу и увольняю. Расчет получишь сегодня же.

– А как же? – Сагал кивнул на папку с лекцией. – Я два часа ее писал.

– Квартович выступит вместо тебя. Я был уверен, что так будет, поэтому заранее попросил его подготовиться. Слишком хорошо тебя знаю. Удивлен, что ты вообще пришел. За лекцию получишь гонорар, как договорено. Считай это выходным пособием.

Они помолчали.

– Ты это давно спланировал, – догадался Сагал. – Сделал бы раньше, никто бы не приехал на твою научную тусовку. А сейчас скажешь, Макс Сегалетов приболел, и все купятся.

Ректор слушал молча, вертя в руке ручку.

– Думаешь, не знаю, как ты и его прикрывал? – давил Макс. – Рассказывал сказки, что у него приступ астмы, пока он валялся пьяный под кафедрой. Ты его использовал так же, как и меня!

– С каких пор ты печешься об отце? Не с тех ли самых, как решил продать квартиру, которую он заработал своим трудом? В которой твоя мать сделала музей его имени, – Маслов вскипел, вскочил с кресла. – Как у тебя язык поворачивается говорить такое?! Мы с ним оставались друзьями до самой смерти. Я был с ним, когда все отвернулись. Это я нес его гроб, а не ты! Сын! Я утешал твою мать, а не ты! Сын!

Сагал вышел из кабинета, хлопнув дверью. Женечка встретила его с рюмкой коньяка.

– Дай лучше бутылку.

Покинув территорию университета, он побрел бездумно по улице. Внутри у него все горело огнем. И снова воспоминания… Отец, мать, нобель-комната.

Может, броситься под автобус и с черепно-мозговой доживать в беспамятстве овощем?

Как перестать помнить?

На пешеходном переходе перед ним резко остановился микроавтобус. Оттуда выскочили двое, скрутили Сагала и грубо запихнули внутрь. Автомобиль со свистом полетел в неизвестном направлении.

***

В дороге похитители с Сагалом не разговаривали, он тоже помалкивал. Очевидно, эти люди только выполняют чей-то приказ.

Микроавтобус притормозил на КПП. Водитель показал военному с оружием документы, о чем-то потолковал, и микроавтобус пропустили дальше.

Почему военные потакают выкравшим его бандитам? Неужели сработали связи Сибиллы Сканды, о которых она заикалась?