– Долго ли нам еще идти, Сэм? – спросила Лилли. – Далеко ли?

– Не очень. Меньше, чем мы уже прошли. – Сэм скинул котомку, плюхнулся на пол и попытался подвернуть под себя ноги. Спина от ходьбы отчаянно болела, и ему хотелось прислониться к одному из резных деревянных столбов, поддерживающих крышу, но огонь горел в середине дома, под дымовым отверстием, в тепле он нуждался еще больше, чем в удобстве. – Еще несколько дней, и мы на месте.

У Сэма были карты, но раз это не Белое Древо, толку от них чуть. «Мы слишком отклонились на восток, обходя то озеро, – беспокоился он, – а может, на запад, когда возвращались назад». Сэм проникся ненавистью к озерам и рекам. За неимением мостов и паромов озера всякий раз приходилось обходить, а на реках искать брод. Звериные тропы, петляющие в чаще, и встающие на пути взгорья тоже часто заставляли их двигаться не прямо, а в обход. «Будь с нами Баннен или Дайвен, мы уже дошли бы до Черного Замка и грелись у огня в трапезной». Но Баннен умер, а Дайвен ушел с Гренном, Скорбным Эддом и остальными.

«Стена тянется на триста миль, и высота у нее семьсот футов», – напомнил себе Сэм. Если они будут идти на юг, то неминуемо найдут ее, рано или поздно. И он уверен, что они идут именно на юг. Днем он определял дорогу по солнцу, ночью они могли бы следовать за хвостом Ледяного Дракона, но теперь, лишившись второй лошади, они почти отказались от ночных переходов. В лесу темно даже во время полнолуния, и Сэм, оступившись, мог запросто сломать ногу, да и лошадь тоже. «Теперь мы уже наверняка продвинулись далеко на юг».

Другое дело, как далеко они отклонились на восток или запад. До Стены-то они дойдут, через день или через две недели, уж верно, не позже… но вот где? Им нужны ворота Черного Замка, единственный на сто лиг проход за Стену.

– Стена правда такая большая, как Крастер говорил? – спросила Лилли.

– Даже больше. – Сэм старался говорить бодро. – Она такая большая, что замков, которые стоят за ней, не видно. Но они там, сама скоро увидишь. Стена ледяная, но замки построены из камня и дерева. У них высокие башни, глубокие погреба, а в большом зале днем и ночью горит огонь. Ты не поверишь, Лилли, как там жарко.

– А мне с мальчиком можно будет постоять у огня? Недолго, только чтоб согреться?

– Можешь стоять у него, сколько захочешь. Тебя еще и покормят – дадут горячего вина и миску оленьего жаркого с луком, и Хобб достанет хлеб прямо из печи – такой горячий, что пальцы можно обжечь. – Сэм, сняв перчатку, протянул к огню собственные пальцы и скоро пожалел об этом. На холоде они онемели, но от тепла разболелись так, что хоть криком кричи. – Иногда кто-нибудь из братьев поет, – продолжил он, чтобы отвлечься от боли. – Лучше всех у нас пел Дареон, но его отправили в Восточный Дозор. Есть еще Халдер и Жаба. Настоящее его имя Тоддер, но он похож на жабу, вот его и прозвали так. Он любит петь, но голос у него ужасный.

– А ты сам поешь? – Лилли переложила ребенка от одной груди к другой.

Сэм покраснел.

– Ну… я знаю несколько песен. В детстве я любил петь и танцевать, но моему лорду-отцу не нравилось. Он говорил, что если мне охота попрыгать, то лучше пойти во двор и поупражняться с мечом.

– Может, споешь какую-нибудь южную песню? Для мальчика?

– Если хочешь. – Сэм подумал немного. – Есть одна песня, которую наш септон пел мне и сестрам, когда мы укладывались спать. Она называется «Песнь Семерых». – Сэм прочистил горло и тихо запел:

Сэм вспомнил, как в последний раз пел эту песню вместе со своей матерью. Они баюкали маленького Дикона, и отец, услышав их голоса, ворвался к ним в гневе. «Больше я этого не потерплю, – сказал лорд Рендилл своей жене. – Ты испортила мне одного сына этим септонским нытьем, а теперь и другого хочешь испортить. – А Сэму он велел: – Ступай к своим сестрам, если хочешь петь. К моему сыну я тебя не подпущу».

Ребенок Лилли между тем уснул. Он был такой крошечный и такой тихий, что Сэм боялся за него. У него даже имени не было. Сэм спрашивал об этом Лилли, и она сказала, что давать ребенку имя, пока ему не сравнялось два года, – дурная примета. Слишком много детей умирает, не дожив до этого срока.

Лилли снова запахнула шубу на груди.

– Красивая песня, Сэм. И поешь ты хорошо.

– Слышала бы ты Дареона. Его голос сладок как мед.

– Самый сладкий мед мы пили в тот день, когда Крастер взял меня в жены. Тогда стояло лето и не было так холодно. – Она озадаченно глянула на него. – Но ты спел только о шестерых богах, а Крастер всегда говорил, что у нас, южан, их семеро.

– Да, семеро, только о Неведомом песен не поют. – Лик Неведомого – это лик смерти. От одного упоминания о нем Сэму стало не по себе. – Давай-ка поедим немного.

У них осталось только несколько черных колбас, твердых, как дерево. Сэм отпилил с пяток тонких ломтиков для Лилли и столько же для себя. От этой работы у него заболело запястье, но он проголодался и потому терпел. Если жевать эту колбасу долго, она размягчается и делается вкусной. Жены Крастера приправляют ее чесноком.

Поев, Сэм вышел, чтобы справить нужду и взглянуть на лошадь. С севера дул резкий ветер, шелестя листвой. Сэму пришлось проломить тонкий лед на ручье, чтобы лошадь могла напиться. «Лучше завести ее в дом». Он не желал проснуться утром и увидеть, что коняга за ночь околела от холода. «Лилли, конечно, не сдастся и пойдет пешком, даже если это случится». Она очень храбрая, не то что он. Вот только что он будет делать с ней в Черном Замке? Она все твердит, что будет его женой, если он захочет. Но черным братьям не положено иметь жен. Кроме того, он Тарли с Рогова Холма, и ему не пристало жениться на одичалой. «Ладно, что-нибудь да придумаю. Лишь бы дойти до Стены живыми – остальное не важно, совсем не важно».

Провести лошадь в дверь дома оказалось не так просто, но Сэм с этим справился. Лилли уже дремала. Он поставил лошадь в углу, стреножил ее, подбавил дров в огонь, снял свой тяжелый плащ и залез под шкуры рядом с Лилли. Плащ был такой большой, что они укрылись им все втроем.

От Лилли пахло молоком, чесноком и старым мехом, но он уже привык к этим запахам и находил их приятными. Ему нравилось спать рядом с ней. Это напоминало ему далекое прошлое, когда он спал в одной большой постели с двумя своими сестрами. Лорд Рендилл положил этому конец, сочтя, что это и сына делает девчонкой. «Оттого, что я спал один в своей холодной каморке, я не стал жестче или храбрее». Что сказал бы отец, если бы увидел его сейчас? «Я убил Иного, милорд, – сказал бы ему Сэм. – Я заколол его обсидиановым кинжалом, и мои братья прозвали меня «Сэм Смертоносный». Но лорд Рендилл даже в воображении Сэма хмурился, не веря ему.