Тогда он вдоволь наелся недоступных доселе шоколадных конфет и даже хотел купить вожделенный велосипед, но злой и костлявый дядька-продавец схватил его за руку и грозя позвать милицию стал допытываться откуда у него, сопляка, такие деньги. Потом он взвыл от прокушенной в кровь ладони, пахнущей дешевым одеколоном, а Роман задал из магазина стрекача.
Он бежал, тогда ещё простой мальчик, по имени Рома, стискивая в кулаке деньги, и вдруг как-то понял, как важно и нужно быть сильным, чтобы получить и отстоять то, что положено тебе. Во рту тогда он ощущал солоноватый вкус крови и вкус этот впредь начинал ощущаться им, когда он видел что-либо ещё не принадлежащее, но причитающееся ему, и вопрос обладания этим был лишь вопросом скорого времени. Шершень в такие моменты становился подобен акуле, которая ощутив вкус и запах какой-то мизерной частицы крови ринется за многие мили морского пространства за добычей и ничто не может стать ей преградой. Вещью ли, человеком ли—теперь он мог позволить себе обладать ими, потому что он стал сильным и опасным. Сильный не ждет ни дозвола , ни очереди—сильный берет и отбирает. Лишения—удел слабых и малохольных.
Сильнее или равного себе Шершень, по крайней мере на своей территории, уже не встречал давно. Может судьба и схлестывала его с теми, кто был и посильнее, но они шли напролом, не учитывая его коварства, чем он особенно был опасен. В результате, ценой черепов, оставшихся от нескольких буйных голов, он получил репутацию того, кого лучше не трогать и кличку Шершень.
Кроме как Шершень, в известных кругах он был известен кое-кому как Берия, а кое-кому как Негоро.
Берия – потому что очень любил красивых женщин, точнее насиловать их, предварительно вколов им хорошую дозу кое-чего, что обеспечивало жертве кайф в процессе и жуткую головную боль с какой-то кашей неправдоподобных воспоминаний впоследствии. Похитить на несколько часов приглянувшуюся красотку, которую он обычно пользовал тут же на сиденьях за тонированными стеклами движущегося джипа или лимузина – это было для него развлечением и игрой одновременно.
Его развлекало, что он на какое-то время становился полновластным секс-господином над телом очередной женщины и никакие физиологические аспекты не могли остановить его сиесту. Игрой было то, что надо было уложиться вовремя пока смеющаяся и что-то бессвязно лопочущая нимфа не превратилась бы в жалкое существо терзаемое ужасной мигренью со слезами, стонами и рвотными позывами, от которого нужно поскорее избавиться, высадив где-нибудь в месте помалолюдней. Ширево, в дозировках, используемых для подобных утех, не могло привести к летальным последствиям и поэтому еще одним элементом игры становилась вероятность повторной встречи с уже побывавшей в его власти. Пока такого не случалось. В большом городе случайные встречи повторно настолько же редки, насколько выигрыш в рулетку с одной ставки.
Спалиться он не беспокоился. Хотя о его манерах удовлетворять похоть и ходили вполне резонные слухи, но явных улик о себе ни в женщинах ни на женщинах он не оставлял.
Негоро же прозвали его потому, что промышляя торговлей живым товаром, он как-то наторговал и завёз из Нигерии на пробу с десяток черных, как эбен, девиц для секс утех. Это был скорее эксперимент, убедивший его в том, что слишком экзотический товар не всегда нарасхват. Тем более что девицы оказались все как одна с уголовными ухватками и, зачастую, вместо обслуги клиента, предпочитали его ограбить, а при этом кровь пустить – не считали чем-либо зазорным.
Основная же специализация Шершня был экспорт секс-рабынь. Арабы, турки и Западная Европа с распростертыми объятиями ждала его товара по сходной цене за голову.
Доходы росли, а для закона, благодаря его же костности, а также используемой во благо себе свойств врожденной женской глупости, Шершень был недосягаем. Отработанные технологии обмана позволяли так обвести вокруг пальца любую молодую дурочку, а подчас далеко не дурочку, что весь процесс работорговли выглядел как нельзя легально. Подкопаться было попросту невозможно. Шершень мог позволить брать себе всё, что хотел.
Для исключительных случаев с женщинами, когда могли возникнуть реальные сложности, существовало жесткое правило: «нет трупа—нет преступления».
На его совести уже было две загубленные таким образом души. Женщины, которых он подолгу держал взаперти, в подобии золотой клетки, только для себя . Он же и лишал их жизни, когда они становились совершенно непохожими на тех женщин, которые когда-то вскружили ему голову, заставив ощутить азартный, акулий привкус крови.
Намечалась третья.
Шершень увидел её и тотчас же ощутил во рту будоражущий солоноватый привкус.
Моё!—Был неотвратимый и вердикт и приговор по отношению к ней. Именно «моё», а не «моя». С этого мгновения она, даже не подозревая этого, принадлежала только ему. Вопрос физического обладания ею был лишь делом технических трудностей.
Женщина воистину была хороша. Сказать, что она просто была прекрасна, означало бы ничего не сказать. Тонкий стан, водопады платиновых волос, обрамлявшие прелестное лицо с чуть вздёрнутым, идеального профиля носиком и бездонные как озера в окружении зарослей пушистых ресниц миндалевидные, изумрудно зеленые глаза. Плавность телесных линий и точеная форма ног и пальцев были совершенством. Вечернее платье с раскованными вырезами лишь подчеркивало всё её совершенств , выполняя роль оправы этого драгоценного бриллианта.
И ключицы! Изящные, тонкие, с неуловимой игрой светотеней…
Что делал рядом с ней тот долговязый хлыщ, о внешности которого, можно было сказать «кожа да кости»? Рядом с ней должен быть только он, Роман-Шершень, потому что она была уже его собственностью, едва увидел её.
Его парни знали, как подобраться к даме, приглянувшейся главарю, – не впервой.
Ночной клуб, где Шершня хватил столбняк от вида женских достоинств, был местом как нельзя подходящим для того чтобы разыграть сцену подвыпившего ловеласа, настойчиво предлагающего даме свои услуги. За то время, когда «ловеласа» общими усилиями отваживали кавалер и охрана, в бокал, из которого дама попивала красное вино, была всыпана хорошая доза кое-какой дряни. Оставалось лишь перехватить красавицу у дверей дамской комнаты и, когда той стало действительно плохо, как бы сделать звонок доброго самаритянина, на который, сияя проблесковыми маячками, удивительно быстро примчалась неотложка.
Пока дылда хватился своей пропажи, женщину уже внесли на носилках в салон микроавтобуса. Все его попытки сопровождать свою спутницу в машине были пресечены ссылками на запрещающие инструкции о перевозке посторонних лиц в салоне спецтранспорта. Естественно, никто не стал ожидать, когда он заведет остывший на морозе двигатель своего автомобиля. Когда же он смог стронуться с места, неотложки и след простыл.
Был самый разгар морозной, зимней ночи. Колючий ветер гнал по земле поземку, закручивая спирали вихрей. Даже погода, как нельзя подходящая для похищен6ия и бегства, была сегодня на стороне злодея. Путь был за город, в личный особняк Шершня, по виду похожий на замок, исполненный в готическом стиле. Его размеры, площадь и планировка полностью учитывали все пожелания владельца в соответствии с размерами взяток, которые были розданы соответствующим людям для получения соответствующих разрешений и закрытие глаз. Шершень любил красоту музыки в камне и мог позволить себе наслаждаться ею в личном обладании.
Высоченный кирпичный забор с металлическим лесом пик, оплетенных стальными, вычурными кружевами скрывал подробности красоты строения от посторонних глаз. Место было выбрано так, что полностью разглядеть это архитектурное творение можно было разве, что с вертолета.
Когда прибыли на место, бесчувственную женщину усадили в кресло каталку, которую Шершень собственноручно покатил в одно, лишь ему известное в этом особняке, место.
Женщина пришла в себя к вечеру.
Солнце садилось. Розовые предзакатные лучи проникали сквозь сводчатую изразцовую крышу, изображавшую кущи эдемского сада. Для Шершня это помещение его особняка, куда прочим, кроме глухонемой горничной, доступ был закрыт, служило как бы парадизом собственного производства.
