— Хорошо, — сказала она, вставая и горделиво выпрямляясь с видом безвинно оскорблённой добродетели. — Чем прикажете клясться, сир? Жизнью моего ещё не рождённого ребёнка?
Она таки подпустила яду в голос, но сир Генрих сарказма не принял.
— И вашей тоже, сира Клементина, — сказал он. — Откуда мне знать, насколько вам дорог ваш ребёнок?
========== Глава четвёртая, в которой героиня остаётся после совета — опять-таки непонятно зачем ==========
— Такое только мужчина мог сказать, — припечатала сира Катриона, непочтительно поглядывая на сира Генриха и даже голоса не понижая. Она стояла рядом с Клементиной, пытавшейся влезть в шубку, ставшую слишком тесной не так из-за живота, как из-за отёков, и видно было, что руки у неё прямо-таки чешутся помочь больной бедняжке (а ещё она явно прикидывала, что бы из имеющихся вещей отдать гувернантке, чтобы та как-нибудь пережила конец зимы, одетая тепло и свободно). Вообще-то, совет покамест не закончился, но сира Катриона попросила у сира Генриха разрешения вернуться к делам, а Каттен велел заодно увести Клементину, чтобы уложить её в постель: дескать, диагностика утомила и её. По моему скромному мнению, единственным, кого утомила диагностика, был Лоренцо, но Феликс, наверное, просто хотел сплавить пациентку, чтобы говорить свободно, без оглядки на набожную дурёху.
— Сира Вероника, вы идёте? — спросила сира Катриона.
— Мне уходить пока не разрешали.
Она вопросительно посмотрела на сюзерена, но сир Генрих только мотнул головой. По-моему, он даже не понял, о чём у нас с нею шла речь, потому что слушал, как отец Вернон с Лоренцо договариваются о том, когда им лучше провести ритуал: жрец говорил что-то там о фазах луны, а малефик отмахивался, заявляя, что луна тут вообще ни при чём — проблемы будут совсем другого плана. Он не пускался в подробности, откровенно дожидаясь, когда дамы выйдут, чтобы то ли не шокировать одну беременную и одну кормящую мать, то ли не провоцировать Клементину на нарушение клятвы, если новость окажется из тех, что просто разорвёт её, если новостью этой не поделиться.
Словом, сира Катриона ушла и увела Клементину. Я от нечего делать (никто меня ни о чём не спрашивал, а сама я в разговор не вмешивалась) покрутилась на табурете. Да, табуреты были те самые гномские — с круглым кожаным сиденьем и на одной ножке. Они, оказывается, не просто вертелись туда-сюда; их можно было подкрутить соответственно своему росту, чтобы сидеть повыше или пониже. Меллер, в спор жреца и малефика тоже не вмешивавшийся, посмотрел на меня и хмыкнул тихонько. Кажется, ему тоже надо было себя чем-нибудь занять, потому что он опять встал, подошёл к печурке и заглянул в топку, но над углями там весело плясали не синие даже, а красно-золотые огоньки.
— Я присмотрю, — сказала я, потрогав чайник — полупустой и почти остывший. Поставить на конфорку, что ли, пока горячая? — Идите занимайтесь своими делами. Или вы как раз отдохнуть хотите? Посидеть в тишине и покое, пока угли догорают?
— Неплохо бы, — вздохнул он. — Но… А, да отродья Бездны с ними, с делами! Давайте и впрямь посидим и выпьем, что ли, пока никто не видит. А то мало было забот, так ещё и эта маленькая дурочка умудрилась перебежать кому-то дорогу.
— Её всерьёз сватают в Трёх Соснах, — сказал сир Кристиан, также не пожелавший вникать в подробности, обсуждаемые отцом Верноном и Лоренцо. Ему, видимо, хватало того, что он должен нацедить чашку своей крови, а остальное его не касалось. — Отец обещал за нею лесок за селом, да у неё будут ещё и кое-какие деньги…
— Небольшие на самом деле, — вставил Меллер. — Она никогда не ездит с нами в Озёрный, а я не собираюсь платить за не сделанную работу. Я бы на месте своей супруги ещё и за стол с постелью удерживал с неё деньги, когда она не занимается с Мадленой, но меня уже разок обозвали бессердечным жмотом, так что больше я не суюсь с попытками указывать супруге, кого чем кормить и куда укладывать спать.
— Это для вас они небольшие, — возразил сир Кристиан, не услышавший, как водится, неприятную для него часть меллеровской речи о том, что фаворитку баронского сына содержит на самом деле вязовская сеньора. — А у нас тут и полсотни марок — богатство. Так вот, второй сын тамошнего владетеля готов ждать… сколько там ей осталось?.. пару лет?.. а на него вполне могла рассчитывать какая-нибудь из троюродных сестёр.
— Вполне вероятно, — слишком уж легко согласился Меллер. — А теперь ответьте мне на простой вопрос: где приличная девушка, дочь добрых прихожан могла найти описание темнейшего ритуала? У людей это бессрочная каторга, у орков — допустим, она как-то умудрилась снестись с орками — за одно упоминание про вред не рождённому ещё ребёнку шаман проклял бы её на семь перерождений вперёд.
— Она могла ни слова не говорить про ребёнка, — вмешалась я. — Просто пожаловаться на подлую соперницу, что увела из-под носа жениха, с которым уже было почти сговорено. Ладно — сир Кристиан, но вы-то, господин Меллер, будто нашу сестру не знаете!
— А почему я — ладно? — обиделся сир Кристиан.
— Потому что Меллерам своих женщин обхаживать надо, а вам достаточно просто приказать.
— Меллерам достаточно только кошельком потрясти.
— Скучно, — я даже пожала плечами, демонстрируя своё недоумение: как можно не понимать такой простой вещи? — Вы ведь тоже любой крестьянке можете приказать нагнуться, но почему-то больше двух месяцев добивались ответа сиры Клементины. И жалели, что опоздали посоветоваться с отцом Верноном обо мне.
— О чём посоветоваться? — встрепенулся тот, услышав, кажется, краем уха наш разговор.
— Да помните, — ответил ему сир Кристиан, — я говорил, что предложи я своё кольцо не сире Клементине, а сире Веронике, и её бы обвинили в привороте?
— А теперь окажется, что я приворожить баронского сына не сумела, сире Клементине позавидовала и попыталась навести на неё порчу, — фыркнула я.
— А вот не надо было вообще лезть в дело, которое тебя не касается, — наставительно заметил Лоренцо. Сир Кристиан хмуро посмотрел на него, но тот только плечами пожал и стал через голову стягивать фуфайку: и собралось нас немало в не особенно большом помещении, и дрова Меллер подкидывал, чтобы чайник вскипятить, хотя можно было уже тогда закрывать трубу, а Лоренцо ещё и намешал горячего чая с «Кровью виверны». — Не хочешь зла — не делай добра, — закончил он из шерстяных недр, так что голос прозвучал глухо и невнятно.
— Я вот подкуплю кого-нибудь, чтобы подкинул вам дохлую мышь за комод или за сундук в спальне, — буркнула я. — Тогда, может, поймёте, почему я полезла не в своё дело.
— Для тебя проклятие воняет, словно сдохшая мышь? — с любопытством уточнил Феликс.
— Ну, там не запах, ясное дело, но ощущения примерно такие же. Не смертельно, но мерзко. Да и жалко дурочку. Это же мелкие сглазы можно снять молитвой у алтаря, а всерьёз надо именно обряд проводить.
— Посмотрим, как она тебя пожалеет в случае чего, — опять влез Лоренцо, выбравшись из шерстяного кокона и засучивая рукава рубашки. Руки у него были совсем не мажеские, кстати — бугристые такие, даже на вид сильные. Да и вообще, похоже, под благополучным жирком у него прятались вполне себе крепкие мышцы. Не удивлюсь, если в молодости он был не дурак подраться, попросту, без всякой магии. А то ведь приличному малефику проклясть обидчика дурацкие законы не позволяют: за наложенное проклятие на каторгу загреметь недолго. А вот просто в морду дать — это вполне посильный даже для начинающего мага штраф.
— А на кой мне её жалость? — удивилась я, отгоняя несвоевременные мысли про «дать в морду обидчику». И нет, я не про Клементину: какой с этой дурёхи спрос? Но вот кое-кому из сплетниц я бы с удовольствием разукрасила мордашку фонарём-другим, потому что слов такие люди точно не понимают. — Она для меня может разве что цветочную гирлянду вокруг обережных рун нарисовать. Да и те не для меня, а для себя и своих кузин. Обережные руны, оказывается, магией не считаются.
