— А если, — ломким, надтреснутым голосом спросил Отто, — ты ребёнка оставишь мне? Законному, скажем, консорту? — Я даже рот приоткрыла, не находя слов, зато живо вспомнив, как меня укоряла Аларика: «Вы так не шути’те, дошутитесь ведь!» И правда… пошутила. — Мне, — продолжил меж тем Отто, — по завещанию сиры Фриды достались две тысячи марок. Я об этом никому не говорил, все знают только о книгах и инструментах. Ты купишь клочок земли, мы заключим брак, а если родится ребёнок, ты оставишь его мне — я легко найду ему кормилицу… да вон хоть одну из сестёр, что родных, что двоюродных. А пока ты выплачиваешь долги, я построю башенку вроде сторожевой. Неплохое будет приданое, а? — он кривовато усмехнулся, посмотрев на меня в упор. — Башня, библиотека, телескоп, астролябия, кое-что ещё… Потянет на титул сира-консорта?

— С правом носить серебро и любые камни? — попыталась неловко отшутиться я.

— И сесть за баронским столом выше, чем фаворит баронского брата, — всё так же вымученно усмехнулся он. — Ладно, про Феликса я шучу. А вот про серебро — нет. Я в самом деле хочу носить его на законных основаниях, а не потому что его милость барон смотрит сквозь пальцы на нарушение Указа.

Я помолчала. Не для того, чтобы поломаться, конечно. Просто… очень уж это было неожиданно, если всерьёз, а не в качестве дурацкой шуточки.

— Мне надо подумать, Отто, — вздохнула я.

— Конечно, — кивнул он, разом расслабляясь. Видимо, ждал отказа, немедленного и решительного.

Мы оба надолго замолчали. В небольшом распадке, густо заросшем шиповником и каким-то местным поздно цветущим кустарником с невзрачными, но очень пахучими цветами, ветра почти не было, зато солнце заметно пригревало, и я откинула капюшон. «Как романтично, — подумала я с нервным смешком. — Осень, золотые листья, рдеющий на солнце шиповник, предложение руки и сердца у могилы наставницы… Впрочем, про сердце ничего не было».

— У тебя есть дети? — спросила я. Что подружка у Отто имеется, я даже не сомневалась: по местным меркам, он мог считаться прямо-таки богачом, да и барон к нему благоволил, так что на его чародейство девушки, а тем более вдовушки наверняка легко закрывали глаза.

— Первое, что сказала мне сира Фрида, предлагая наставничество — это предупреждение «если разбудишь магию, обратного пути уже не будет». А вот второе — «мозг у парня должен находиться в голове, а не в головке», — неожиданно неловко, словно его смущало, что такие слова приходилось повторять в моём присутствии, отозвался Отто. — Вручила мне зачарованный поясок и пригрозила, что если я хоть раз забуду им воспользоваться, то вылечу из её учеников быстрее, чем успею собрать своё тряпьё. Первое, что должен помнить лучше Скрижалей Девяти стихийный маг — это контроль, контроль, контроль. А как я удержу Огненный шар в руках, если не в состоянии даже за своим… э-э… хозяйством уследить?

— Ты так со мной разговариваешь, будто я приличная девица, — развеселилась я. — Отто, проснись, я наёмница! Хочешь, я тебе дословно повторю вводную лекцию сиры Фриды?

Он тоже рассмеялся и даже сутулиться словно под непосильным грузом перестал.

— Знаешь, — сказал он, — я потому и рискнул с тобой заговорить о браке, что ты мне её частенько напоминаешь. Не в том смысле, что я тебя воспринимаю как наставницу, а… отношение к жизни и к людям-нелюдям у вас очень схожее. В общем, я надеюсь, что ты и правда подумаешь. А не говоришь это как обычно, когда просто неудобно сразу послать кого-то к оркам в горы.

========== Глава пятая, в которой героиня рассказывает почти что сказки и вообще просвещает собеседников ==========

Уезжали мы довольно поздним утром, я даже успела проверить, как там мои руны в кладовых и у Брауна, и в трактире. В замке, очевидно, всё было в порядке, раз уж Ланс за мной не посылал. Очевидно, обошлось без обледенелой моли и заиндевевших мышиных трупиков.

Словом, я вернулась в трактир с брусничным пирогом в руках и потребовала чаю, хотя бы кипрейного. Да-да, с мятой и чабрецом. Его я и попивала, когда вошли сира Катриона с Клементиной — мулов и экипаж вязовская сеньора вчера ещё отправила из замка в трактир. Я бы на её месте и ночевала здесь, но она, видимо, до сих пор чувствовала себя ответственной за свою гувернантку, пусть та и носила теперь на тонком пальчике откровенно ей великоватое и вообще смотревшееся слишком тяжёлым и грубым кольцо с печаткой. Трактирщик принёс чаю для Клементины и молока для сиры Катрионы, а пирогом пришлось делиться мне: обозов пока что не было, и ни пирогов, ни хотя бы лепёшек жена усача не затевала. Ладно, в одиночку мне всё равно было не справиться, а тащить липкий, легко крошащийся и с осыпающимися ягодами пирог с собой в Вязы… К тому же у меня там по соседству не пекарь, а кондитер живёт.

— Как прошла церемония? — без затей отламывая от пирога по кусочку, вежливо поинтересовалась я. Очень уж вид у Клементины был несчастный и больной.

— Отвратительно, — честно ответила за неё сира Катриона, тоже попросту взяв кусок рукой. — Сира Луиза вела себя хуже рыночной торговки. А уж затевать свару с невесткой в присутствии посторонних… Впрочем, сира Амелия не лучше: «Мой супруг хотя бы не изменяет мне с мужчинами!» — «А мой не выставляет меня на посмешище, сбега’я от меня к мужчине, с которым даже не спит», — передразнила она, как я понимаю, баронских невесток.

— Сочувствую, — искренне сказала я Клементине. Она, кстати, одета была совсем не по-дорожному, а в то платье, которое срочно, чуть ли не сутками напролёт шила из миленького такого нежно-сиреневого атласа с вытканными по блестящему полю матовыми цветами. Не знаю, где она взяла деньги на весьма недешёвую тряпочку. В подарок, скорее всего, её получила. На Солнцеворот или что-нибудь в этом роде. Сира Катриона давала ей шкатулку с иголками-нитками, пуговицами, мотками тесьмы и прочим добром, и платье, мало того что атласное, было к тому же отделано узким кружевом. Сира Луиза за одно это платье, наверное, мечтала убить фаворитку супруга и его самого заодно. Она на мои-то серьги смотрела так, что хотелось снять их во избежание, а ведь я на её мужа не покушалась. Наоборот, имела наглость ему отказать.

Клементина в ответ на мои соболезнования только буркнула что-то в чашку. Смотреть что на меня, что на сиру Катриону она всё так же избегала.

— Возьмёте с собой Мадлену в Старицу? — спросила её сира Катриона, неловко помявшись. — Ей будет интересно посмотреть, как расписывать посуду.

— Посуду? — не поняла я.

— Сир Кристиан подарил сире Клементине краски и кисточки, — объяснила она. — Краски такие… специальные, чтобы обжигать. Они, оказывается, после этого меняют цвет, и надо сначала нарисовать полоски на такой плиточке… как-то они смешно зовутся… печенья?

— Бисквиты, — сумрачно поправила Клементина. — Фарфоровые плитки, на которые полосками наносятся краски сначала вдоль, потом поперёк, чтобы на пересечениях было видно, какие цвета получаются при смешивании.

Объясняя это, она даже ожила слегка. Во всяком случае тоже взяла кусок пирога, а то тянула пустой травяной чай мелкими глотками, вся в чёрной глухой тоске. Неужели сир Кристиан был настолько плох? Или не ему она мечтала подарить свой цветок? Так из сира Генриха, боюсь, любовник ещё хуже: у него-то не было наставника вроде Гилберта Меллера.

— Сир Кристиан определённо вырос в моих глазах, сделав такой подарок, — заметила я. — Выяснить, что действительно нравится девушке, и заказать это в Озёрном — это не прабабушкины серёжки ей сунуть. — Серьги, очевидно, тоже были бы грубоватые, массивные и с плохо огранёнными камнями. Не зря же сира Луиза так злобно смотрела на гномье серебряное кружево в моих ушах.

— Это не он, — нервно разрезая осьмушку пирога на совсем уж мелкие кусочки (этикетом она, в отличие от нас, не пренебрегала, и трактирщику пришлось принести ей нож и вилку), горько отозвалась Клементина. — Это сира Лаванда писала своей матери, что я люблю рисовать, а та как-то выяснила про уроки Питера Блюма и… не знаю, откуда она узнала, что я хотела бы расписывать посуду. Я отцу даже заикнуться об этом боялась: это же недостойно благородной сеньоры!