Было жарко, но довольно ветрено, так что от духоты никто не страдал. Облака шли редкими полосами, высокие, светлые, не грозившие внезапными ливнями, но в чисто выметенном и украшенном цветами и лентами дворе всё равно стояли четыре столба, на которых была натянута сшитая в цельное полотно дерюжка. В тени под нею стояли вынесенные из маленькой часовенки статуэтки Девяти богов и там же встали оба сеньора со всеми их чадами и домочадцами. У Бирюка это, впрочем, был пока что только сын, даже бывшая напарница со своими учениками стояла чуть в сторонке — ещё под навесом, но не рядом с владетелем Ведьминой Плотины. А вот сира Катриона заняла гораздо больше места, сама держа на руках сына, дочь передав помощнице, да ещё и маршал её посадил на плечи своего ребёнка. А ещё за их плечами скромненько пристроились мы с сирой Клементиной: мы тут служим по контракту, конечно, не по вассальному договору, но чай, тоже благородные сиры, не кот чихнул.
Я, от скуки озираясь по сторонам, заметила, кстати, что столбы держат не только дерюгу, защищающую часть двора от солнца. У них ещё наверху закреплены тележные колёса — с двух свисают пояса и платки, ещё с двух — подобранные пока что повыше толстые ворсистые верёвки с грубыми узлами на концах. Вот уж куда детишки будут рваться, толкаясь и огрызаясь друг на друга: разбежаться вчетвером, раскрутить колесо, потом оттолкнуться от земли и лететь по кругу. В наших краях забава считалась совершенно неприличной для девочек, а тем более девушек, но местные девицы гораздо бойчее и свободнее нравом, чем приболотские, как я заметила. Здешние до замужества даже на охоту ходили — неслыханная вещь по меркам что Засолья, что Приболотья в целом. Так что и покататься на колесе наверняка захотят не только мальчики, но и девочки. Я представила себе развевающиеся подолы… и восторженный визг… и подумала, что отбуду официальную, так сказать, часть, а потом потихоньку смоюсь. У меня вон «Народ гномов» лежит недочитанный.
Проводила праздничную службу мать Клара, в честь праздника наряженная не в атласную даже, а в парчовую ризу. Парча была так густо заткана золотой канителью, что гнулась с трудом и вообще слегка напоминала доспехи в храмово-женском варианте, но и это бы не беда. Ещё она была такого ярко-зелёного цвета, что жрицу со светлыми глазами-волосами и в целом невыразительным личиком просто наповал убивала. Ну, зато нарядно, да. А что личико само на таком фоне смотрится зеленоватым, так зато сразу понятно: это жрица именно Канн.
Разумеется, я своё мнение о вкусе святой матери никому излагать не собиралась (даже Аларике, хмуро набравшей немаленькую корзину какой-то сортовой, почти без горечи, жимолости для храмовых служительниц), но сира Клементина на наряд матери Клары тоже посматривала неодобрительно. Должно быть, художнице, пусть даже и любительнице, такое неумение выбирать цвета для одежды причиняло прямо-таки физический дискомфорт.
Меня же больше раздражала манера святой матери читать проповеди, такая же нудная и бесцветная, как сама мать Клара. На моё счастье, в Магической Академии я не только магии училась. Да, я любые знания глотала жадно и преподавателей слушала, как Первосвященники — Девятерых, передающих им Скрижали. Но потомственные маги частенько являлись на учёбу, уже наизусть зная всё, что нам, западным варварам, только начинали преподавать. Откровенно зевать или, Неизъяснимый упаси, заниматься на лекциях посторонними делами даже деткам из Старых семей никто не позволял, конечно. И у многих из них на такой случай имелось очень полезное умение: сидя или стоя с самым сосредоточенным и вдумчивым видом, размышлять о своём. И при этом они умудрялись запоминать сказанное практически дословно. Где-то на втором году настоящего, не минимального обучения я тоже так навострилась. Наставников я, конечно, слушала внимательно, не механически запоминая скучное жужжание. Зато потом это умение очень пригодилось в гильдии, главы которой просто обожали задвинуть гневную или пафосную речь на четверть часа.
Вот и жрицу я слушала так же, потому что служба была как служба — скучно, нудно, монотонно, но хвала всем богам, не очень долго. То ли мать Клара успела устать, открывая праздник в Старице, куда приехала до Вязов и Ведьминой Плотины; то ли она вообще хотела поскорее отвязаться от надоевшей обязанности и поскорее вернуться в Волчью Пущу. Она ещё и на дриад позыркивала с нескрываемой враждебностью, а уж мы с Ренатой, стоящие чуть ли не в первом ряду, вовсе раздражали её несказанно. Да и без ведьм с дриадами во дворе хватало всяких нелюдей, от отставных наёмников (Бирюк точно зазывал к себе всех подряд, независимо от длины зубов и ушей) до любопытствующих гномов. Наверняка по мнению святой матери, приличной женщине в таком обществе и находиться-то не следовало, не то что праздник открывать!
Словом, проповедь и благодарственное моление закончились. Мать Клара кое-как втиснулась в двуколку (она набрала столько подношений и просто угощений со стола, что самой места еле хватило) и отправилась обратно в Волчью Пущу. А народ радостно повалил за столы.
— …Каждая девушка или молодка кладёт в центр пирожок или ватрушку, или крутое яйцо, или что-то ещё в этом роде, и все хором запевают: «Уж как матушка моя замуж выдала меня, а в приданое дала мне безрогого козла». А потом каждая добавляет по строчке, что там ещё было в приданом. Например, сира Аларика поёт: «Алый бархатный берет», — и берёт со стола пирожок, но не свой, а тот, который ей больше приглянулся. Беда подхватывает: «Дедов гномский арбалет», — и тоже берёт пирожок. Текла должна придумать строчку в рифму, но не может так сразу сообразить, поэтому говорит: «Две пуховые подушки», — и ничего не берёт. А я уже решила было спеть: «Шитый бисером кисет», — но тут Текла сбила меня своими подушками, я не могу быстро придумать что-то другое в рифму подушкам, и пропускаю свою строчку, поэтому должна положить ещё пирожок или яйцо, а не взять его.
Это на меня насели с требованием рассказать, как Солнцестояние, или по-местному Высокое солнце, празднуют в Засолье. Пришлось вспоминать. При том, что я и от тамошних-то праздников всеми силами уклонялась. Я даже за стол не хотела садиться. Это уже сира Катриона мрачновато спросила, чего и сколько я хочу за часок-другой на виду у наёмников, трактирной обслуги, вязовчан и прочих. Пришлось уступить и даже рассказать немного о приболотских обычаях, играх и песнях, наскоро переводя с тамошнего диалекта на северный.
Текла надулась, что я выставила её такой бестолковой и туго соображающей, но то ли не посмела возразить настоящей колдовке, то ли понимала, что у меня есть основания по ней потоптаться, так что смолчала. Впрочем, я ведь и к себе была не особенно добра. Зато остальные оживились и наперебой начали предлагать свои варианты от перин и корзин до бесхвостого кота. Я под шумок собралась смыться, но тут как раз заиграли два рожка и трещотки, Фил Пара Монет, к моему удивлению, приволок весьма заслуженного вида цимбалы, а ещё кто-то из отставников развесил бутылки с водой, чтобы колотить по ним палочками, и меня потащили танцевать. Сир Эдуард потащил собственной пока что холостой персоной.
— Осторожнее, ладно? — попросила я. — Спина никак не проходит. И не болит всерьёз, и не заживает по-настоящему.
— Проси Каттена, чтобы ещё раз осмотрел, — посоветовал сир Эдуард. Вернее, судя по манерам и речи, скорее уж Нед Полтора Рукава, чем сир Эдуард.
— Да смотрел он, даже дважды. По его словам, мне надо радоваться уже тому, что я вообще хожу, а не лежу парализованная или не возят меня в тележке. Время, время, время, хорошее питание и покой.
— Покой? — рассмеялся Нед. — А это что за зверь такой и где водится?
— Самой любопытно, — в тон ему отозвалась я.
Мы ещё довольно мило поболтали, пока отплясывали. Он мне рассказал, откуда такое прозвище — Полтора Рукава (молодой был, дурак хвастливый: даже между контрактами, когда умные люди отдыхают от доспехов, носил поверх левого рукава роскошный наруч из дорогой кожи с кармашками для «бабочек»), а я ему — как соблазняла своего напарника медовыми пряниками. Он несколько раз этак невзначай клал руку мне пониже поясницы, но я морщась стряхивала её — тем движением, которому меня Шак научил, не особенно приятному для любителей распустить руки, — так что в конце концов даже до Неда дошло, что мне не нравятся его заигрывания. Он спросил этак небрежно-ядовито, не купить ли и ему серёжки для меня: глядишь, с подарочками я буду посговорчивее? Я тут же высмеяла его, наивного, не знающего, как маги подрабатывают на стороне, не ссорясь с гильдейским начальством открыто: какая пятая часть, вы что? От подаренных поклонником серёжек и бус, что ли? Нед Полтора Рукава, в сущности, был бы неплох для короткой, ни к чему не обязывающей интрижки, но я от его прикосновений испытывала только усталое раздражение, отвращение почти. Кажется, моя несчастная спина давала мне знать, что до сих пор никаких лишних нагрузок терпеть не желает.
