Но не успел он добраться до третьего этажа, как получил тяжелый удар по затылку. Ступенька метнулась навстречу и врезала ему в лицо. Когда Кляйн поднялся, его уже окружили одноглазые люди, а в глаза текла собственная кровь. А потом его били так сильно и так часто, что он уже ничего не слышал – точнее, звук доходил волнами, – и казалось, он падал так низко, сколько на лестнице нет ступенек, а после уже с трудом помнил, что он вообще человек.

Когда взгляд Кляйна снова сфокусировался, над ним высился Борхерт. Кляйн осознал, что лежит на полу в комнате Борхерта, а из носа лентами струится кровь пополам с соплями. Он подтянулся и сел, провел рукой по лицу.

– Ну, мистер Кляйн, – сказал Борхерт, – похоже, я очень срочно был вам нужен.

Кляйн промолчал.

– Так в чем же дело?

Он попытался ответить, но, прежде чем заговорить, пришлось проглотить кровь.

– И это того стоило, мистер Кляйн? – спросил Борхерт. – А ведь какое было красивое лицо. Вы готовы обменять лицо на разговор лицом к лицу?

– Мне надо их видеть.

– Их? Мой дорогой Кляйн, но кого – их?

– Людей с кассеты.

– Мистер Кляйн, – сказал Борхерт. – Вы однушка. Разве можно надеяться, что человек с двузначным количеством…

– Мне надо их видеть, – повторил Кляйн.

– Но, мистер Кляйн…

– С кассетой что-то не так. С вопросами. Ничего не сходится.

Борхерт холодно на него посмотрел:

– Пусть кассета вас не тревожит, мистер Кляйн. Почему вы просто не примите ее такой, какая она есть?

– Потому что она не то, чем кажется.

Борхерт медленно кивнул:

– Очень хорошо, мистер Кляйн. И что вы предлагаете?

– Я должен их видеть, – сказал Кляйн. – И плевать на ваши правила.

– И вы желаете, чтобы я занялся всеми приготовлениями. Вы в этом вполне уверены?

– Да, – сказал Кляйн.

Борхерт вздохнул:

– Да будет так. Я займусь всеми приготовлениями, мистер Кляйн. Вы увидитесь с ними завтра.

– Я хочу видеть их сегодня.

– Не сегодня – завтра. Не испытывайте удачу.

Кляйн кивнул, встал. Избитое тело болело.

– Будете так добры стереть кровь с пола, прежде чем уйти, мистер Кляйн? – попросил Борхерт, вставая со стула и идеально удерживая равновесие на единственной ноге. – И, мистер Кляйн, теперь за вами замечены проявления агрессии. Советую быть осторожнее.

Поздним вечером пришел Гус с полупустой бутылкой скотча, которую он нес, придерживая сгибом локтя, – скотч, по его словам, был «подарком от Борхерта».

– Как любезно с его стороны, – безучастно произнес Кляйн.

– Почему он вообще вспоминает о вас после сегодняшней эскапады – за гранью моего понимания, – сказал Гус.

– Может, поэтому мне и досталось только полбутылки.

Гус кивнул:

– У вас есть стаканы?

– Нет.

– Видимо, Борхерт решил, что вы из тех, кто пренебрегает стаканами, – сказал Гус. Он неуклюже потеребил крышку перебинтованной рукой. – Вынужден попросить вас открыть.

– Как рука? – спросил Кляйн.

– Очень приятно, что вы интересуетесь. Иду на поправку, спасибо, – ответил он, поднимая замотанный обрубок. – Нужно держать ее на весу. И нельзя много пить. Алкоголь разжижает кровь, и все такое.

Кляйн открутил крышку бутылки и выпил. Хороший скотч – или как минимум неплохой. Он сделал еще глоток, прежде чем подвинуть бутылку Гусу, который умудрился поднести ее ко рту культями как палочками для еды. Он едва не опрокинул бутылку, когда ставил ее на стол.

– Почему вы передумали? – спросил он.

– Передумал? – переспросил Кляйн.

– Насчет ампутации.

– А кто сказал, что я передумал? – подняв бутылку, он отхлебнул еще.

– А зачем еще Борхерту присылать вам бутылку? Вы услышали зов?

– Я не понимаю, о чем вы.

Гус кивнул:

– Это только ваше личное дело – и ничье больше.

Кляйн потянулся к бутылке, увидел, как в нее ткнулась его культя и едва не уронила.

– Мое личное дело, и ничье больше, – повторил он вслух, но голос как будто звучал издалека.

– Вот именно. Я так и говорю.

Кляйн увидел, как из окончания руки, из культи, странным образом вырастает призрак ладони, бледный и прозрачный.

– Вот именно, – услышал он свой голос. Поиграл отсутствующими пальцами, увидел, как они двигаются. Руку отрезали, но ее призрак по-прежнему на месте. Может быть, это и имеется в виду под зовом? Может быть, Борхерт, лишенный большинства конечностей, видел призраки того, что ему не хватает: как вырастают пропавшие члены тела, невоплощенные, чистые.

Он поднял глаза. Там сидел Гус, напротив, с сонными, полузакрытыми глазами, его лицо почти целиком скрыла тень. Кляйн потянулся к бутылке, но не смог ее найти.

– О чем это я? – спросил он.

Веки Гуса затрепетали и распахнулись.

– Нужно довести вас до постели, – сказал он. – Пока я еще в состоянии.

– Это не скотч, – сказал Кляйн туда, где был Гус, но тот уже пропал. Он не сразу понял, что Гус рядом, нависает над его головой, пытается поднять из кресла. А потом, сам того не заметив, уже стоял рядом с ним, и они медленно поплыли по комнате.

– Нет, – ответил Гус медленно. – Это скотч. Но не только.

«Твою мать», – подумал Кляйн.

– Я думал, ты мой друг, – сказал он и почувствовал, как падает. А потом уже был на кровати, раскинулся во весь рост, пока Гус сидел рядом и смотрел сверху.

– Я ваш друг, – сказал Гус, – я же выпил с вами, правильно?

Кляйн попытался кивнуть, но ничего не получилось. Он видел кровавые пятна на бинтах, обматывающих ладонь Гуса.

– А кроме того, – сказал Гус, – дружба – это одно, а Бог – другое.

– Двигайтесь, – произнес Гус. Кляйн не знал, сколько времени прошло. – На кровати хватит места для двоих.

Щека Гуса на подушке, по соседству с его глазом, была последним, что он запомнил, пока несколько часов спустя не очнулся в одиночестве и не увидел свою перебинтованную ногу, с бинтами, уже пропитанными кровью. Даже тогда, только ощупав повязку целой рукой, он понял, что трех пальцев не хватает.

– Вы сами этого хотели, – сказал Борхерт, когда Кляйн впихнул перевязанную ногу в ботинок и дохромал до его дома. Без пальцев идти было трудно – приходилось поддерживать равновесие – и очень больно. Когда он добрался до здания, ботинок уже хлюпал от крови. Охранник – возможно, тот же, что и вчера, – смерил его одним глазом и спросил: «Что требуется?» В ответ Кляйн только слегка поднял окровавленный ботинок. Охранник, больше не сказав ни слова, пропустил его, как и тот, что стоял за дверями. И вот он снова здесь – наверху, напротив Борхерта, в его комнате, слышит, что сам этого хотел.

– Следует хорошенько думать о том, что просишь, – сказал Борхерт.

– Я ничего не просил.

– Вы просили, – напомнил Борхерт, – хотели переговорить с некоторыми людьми лично. Я сказал, что займусь приготовлениями. Я ими занялся. Я отнял наименьшее количество пальцев. И даже так личная встреча покажется им вольным толкованием правил. Обычно четверок… впрочем, случаи были.

– Я хочу уйти, – сказал Кляйн.

– Ну конечно, – Борхерт развеселился. – Но, полагаю, это мы уже обсуждали. Это невозможно.

– Зачем вы это делаете?

– Что именно я делаю? – спросил Борхерт. – Я сделал вас четверкой. Это одолжение.

– Мне так не кажется.

– Возможно, однажды вы передумаете.

– Сомневаюсь.

Борхерт серьезно посмотрел на него:

– Я тоже сомневаюсь. Сами взгляните на свою отсутствующую руку.

– Когда мне можно уйти? – спросил Кляйн.

– Когда все закончится.

– И когда это?

Борхерт пожал плечами:

– Это уже зависит от вас. – Он поднял целую руку, показал покалеченным средним пальцем на Кляйна. – А теперь, если не ошибаюсь, вам предстоят допросы.

Его спустили на этаж ниже и провели по коридору в другую дверь, за которой был один из опрашиваемых – одиннадцатка, с отрубленными по колени ногами, со срезанными почти по костяшки пальцами, не считая одного большого. Он узнал третий голос с кассеты – Андрейсен. Перед общением с Кляйном Андрейсен потребовал продемонстрировать отсутствующие пальцы, заявив, что Кляйну незачем «держать свой свет под спудом».