Постепенно работа пошла. Черный молотил по клавишам со скоростью высококлассной машинистки, пытаясь не отставать от собственных мыслей.
«…Вы спросите, почему именно в Давосе? А читатели, особенно читательницы, склонные к сенсорному восприятию действительности, могут углядеть в этом даже определенный эзотерический смысл. Но, по-моему, в данном случае объяснение выглядит проще и примитивнее. И дело тут совсем не в том, что господа Чеботарев, Пичугин и Романов не встречаются в Москве в общественных местах, где за соседним столиком может чисто случайно оказаться мистер Черный, снедаемый исключительно профессиональным любопытством. А дело в том, что они вообще вряд ли встречаются в Москве. Скорее всего, им недосуг. Ну предположим, они встретились — неужели они станут проводить время в философских дискуссиях о благе России, немедленно последующем от внедрения в жизнь тех или иных экономических концепций?! Вам непонятны мои «?!»? Тогда представьте себе менеджеров трех крупных нью-йоркских супермаркетов, договорившихся после двух недель ударных рождественских продаж приятно провести время в сугубо мужской компании. Представили? А теперь представьте, что они с жаром обсуждают, какой подарок от Санта-Клауса обнаружит каждый из них под елкой следующим утром…»
Черный на секунду отвлекся, в очередной раз сдул с дисплея невесть откуда взявшиеся крошки и услышал странный скрежет над головой. Причиной и скрежета, и крошек оказался Билл с куском засохшего сыра в зубах. Он осторожно спускался вниз по обоям. Билл был белой мышью с красным носом — единственным живым существом, к которому Черный питал некоторую привязанность. Впрочем, даже больше чем привязанность. Лазать по обоям Билл очень любил — и сыр, конечно, тоже любил, — так вот, лазать по обоям Билл любил, но не умел. Увидев, что на него смотрят, он заметно занервничал и в итоге сорвался, с писком плюхнувшись на вентилятор, благо тот был выключен. Кусочек сыра закатился под диван.
Мысли Черного улетучились. Решив не насиловать себя, по крайней мере до завтрака, он встал на голову и несколько раз подряд выкрикнул: «Му!» — глядя прямо перед собой и стараясь расфокусировать зрение. Это упражнение он почерпнул в одной японской книге, прочитанной еще в детстве. Автор ее сделал попытку кратко изложить основы восточной философии на языке, понятном западному человеку. Восточный смысл многократного повторения «му» заключался в очищении сознания от мусора мыслительной деятельности: сначала ты говоришь «му», потом «му» начинает говорить от твоего имени. В детстве Черный считал все это чушью, граничащей с маразмом. Но со временем проникся.
«Му» было прервано телефонным звонком Томми Джексона.
— Куда ты пропал? Ты обещал вчера заехать, высказать соображения по поводу обложки, — выпалил он не здороваясь, видимо, очень торопился.
— А…
— Ну я слушаю! И не вздумай снова кормить меня завтраками, через полчаса макет уходит в типографию… Извини, две минуты: вызывают по другой линии…
Черный кинулся лихорадочно перебирать почту за последние дня три-четыре, лежавшую грудой между журнальным столиком и диваном. И тут только понял, что в дверь звонят, причем звонят давно, пожалуй, звонки начались еще до телефонного разговора, во время «му», но он, естественно, тогда не обратил на них внимания. А иначе какой толк от «му»?
Выхватив из кипы бумаг пакет с чем-то на ощупь плотным внутри, Черный кинулся к двери. Это был всего-навсего курьер. С некоторым удивлением тот вручил практически обнаженному хозяину очередной желтый пакет с бумагами и на всякий случай осведомился:
— Сэр! У вас все в порядке?!
Черный захлопнул дверь у него перед носом и рысью помчался обратно к телефону, на ходу вскрывая пакет и доставая конверт с обложкой своей будущей книги.
— Сэр! Распишитесь! Сэр! — завопил из-за двери курьер.
— Сам распишись! — крикнул в ответ Черный, хватая трубку. Но Джексон, слава аллаху, все еще разговаривал с кем-то другим.
Воспользовавшись паузой, он быстро изучил обложку. Больше половины места занимал его портрет: высокий, плотный мужчина чуть старше тридцати с абсолютно круглым лицом, слегка раскосыми глазами, да и вообще, монгольские черты довольно заметны, на голове ежик. Снимок явно не самый удачный: здесь он больше похож на сержанта из фильмов Копполы или Кубрика, чем на писателя. Смонтирован, разумеется, на фоне Красной площади, хотя договаривались, что этого не будет. К сожалению, возмущаться поздно — момент упущен безвозвратно. Название оформлено еще лучше. «CHERNY P. R. Great business and policy in Russia» — каждая буква отбрасывает зловещую тень, а со слов «бизнес» и «политика» стекают кровавые капли. На заднем плане группа товарищей, слишком мелких, чтобы можно было разобрать, кто они такие. С трудом угадываются Горбачев, Сахаров и Николай II. Хотя, возможно, это Солженицын.
— Ну что скажешь? — вернулся к прерванному разговору Джексон.
— Полная жопа, — ответил Черный по-русски.
— Что?! Говори по-английски, пожалуйста.
— Говорю, читатели будут в восторге. Хотя, конечно, надо бы еще проще.
— А-а. Я знал, что тебе понравится. Надеюсь, ты не забыл, полчетвертого у тебя ток-шоу.
Забыл, само собой. Черный посмотрел в зеркало, сделал невинную физиономию и произнес вполголоса, обращаясь к своему отражению:
— Томми, святая простота, звонит в три ночи по московскому времени, требует сатисфакции и свято верит, что через двое суток я буду помнить все, что наобещал во сне.
— Порфирий?!
— Иди ты в задницу! — рявкнул Черный.
Порфирий. Столь помпезным именем наградил Черного дед. Дед тогда страдал от жестокого маразма и чудовищной ностальгии по покинутой в семнадцатом родине, а Черный потом страдал от его ностальгии всю жизнь. В школе, опасаясь насмешек товарищей, он сократил неблагозвучного Порфирия Рудольфовича до P. R., что, как он потом понял, повлияло на его карму и определило выбор профессии. Закончив Станфорд, Черный занялся паблик рилейшнз, то есть, говоря новомодным сокращением, пиаром. А когда в России в начале девяностых начался пиаровский бум, он приехал на историческую родину и за считанные месяцы сделал карьеру, о которой не мог даже мечтать в Штатах, и приобрел авторитет всемогущего VIP-тренера. Деда он простил и даже был очень ему благодарен за владение русским в совершенстве, но от собственного имени его по-прежнему каждый раз передергивало.
— Я — P. R., понял? P. R.!
— Прислать за тобой лимузин? — заржал Томми, хорошо знавший, как Черный реагирует на собственное имя. — Давай диктуй список вопросов, я запишу на автоответчик.
— Каких вопросов?
Черный почувствовал, что на лбу у него выступил пот, и включил вентилятор.
— Кончай дурака валять! — Было хорошо слышно, как Джексон заерзал в своем кресле. — Я же тебе объяснял: этот придурок из Си-эн-эн попросил подготовить вопросы, на которые ты бы сам хотел ответить. «Для придания беседе нужного направления». По-моему, он стопроцентный кретин, но его смотрят еще двадцать два миллиона идиотов. Эта программа стоит всей рекламной кампании. Я тебе говорил, что уже потратил полмиллиона? Ну, я слушаю.
— Тему напомни, — попросил Черный, дождавшись, пока дыхание Джексона в трубке станет ровным.
— Ты не подготовил вопросы?!
— Подготовил…
Больше он ничего сказать не успел: Билл, отыскавший под диваном свой сыр и снова забравшийся под потолок, второй раз сорвался — и опять прямо на вентилятор. Он угодил под лопасти и отлетел метра на три. Черный, отшвырнув трубку, подбежал к пострадавшему. Задняя лапа была перебита, кость торчала наружу. Выскочил на кухню, лихорадочно распотрошил аптечку одной рукой, в другой бережно держа раненого Билла. Подумал: просто так бинтовать нельзя, нужно наложить шину. Пробегая, мимо телефона, он на секунду схватил трубку:
— Отменяй Си-эн-эн, мне срочно нужно к ветеринару!
Что-то в его голосе не позволило Джексону возразить и возмутиться.
— Я привезу тебе вра… то есть ветеринара, — тут же пообещал он, — прямо в студию.
