– Ты сам так сказал, не я.

– Я лишь указал на то, что стоит между нами уже много лет.

И это была чистейшая правда. С тех пор как умер Мэтью, взаимное недоверие стало причиной отчуждения между герцогом и его младшим сыном. И это недоверие, как невскрытый нарыв, отравляло любые попытки наладить отношения.

– Со дня смерти Мэтью ты не можешь меня простить, а ведь я сделал все возможное, чтобы его спасти. Я нанял самого лучшего доктора… не пожалел денег, – проговорил герцог с горечью.

– Самого дорогого? Да, верно. Но не лучшего. Тот факт, что он пустил кровь в серебряный таз, вовсе не означает, что лечить следовало именно кровопусканием.

– Но если кровь отравлена, что же еще делать?

– А откуда взялся яд? – Хотя правильнее было бы спросить, почему. Увы, отец не задавался этим вопросом, поэтому Мэтью и умер. – Следовало воздействовать на причину. А кровопускание лишь ослабило его организм.

Хьюго до сих пор помнил те печальные дни в мельчайших подробностях. Жар и кашель усиливались с каждым часом. Брат отчаянно сражался за каждый свой вздох, а его ногти и губы наливались синевой. Облегчение больному приносил только приготовленный экономкой чай, приправленный медом и настоем коровяка, но из-за этого чая бедная женщина лишилась своего места – нечего было вмешиваться в процесс излечения герцогского сына!

– Мы говорили об этом уже множество раз. – Герцог медленно обошел манекен, как будто выискивал на нем место, куда еще не вонзалось его разящее оружие. – Хьюго, ведь это было четырнадцать лет назад! Он мертв едва ли не дольше, чем прожил на свете! Когда же ты перестанешь вспоминать об этом? Когда простишь меня?

Резкость отцовского тона разозлила Хьюго, и он, даже не пытаясь сдерживаться, жестко проговорил:

– Ты просишь о прощении, а сам не можешь на меня смотреть даже по прошествии четырнадцать лет! Когда же ты простишь меня за то, что у нас с Мэтью одно лицо?

После смерти Мэтью ни мать, ни отец не желали видеть сына, как две капли воды похожего на того, кого они потеряли. Казалось, само существование Хьюго – живого напоминания об умершем сыне – только увеличивало их горе.

– Я сейчас говорю не о нем! – Герцог с яростью внезапно вонзил рапиру в бок манекена. – Хьюго, я прошу тебя подумать о своей репутации. Подумай о том, как твое поведение отражается на семье. Ты ведь знаешь, чем тебе придется пожертвовать, дабы осуществить свои планы. Стоят ли они такой жертвы?

Хьюго тяжело вздохнул. Итак, они пришли к тому, с чего начали. Как всегда.

– О какой жертве вы говорите, ваша светлость? Ведь я потерял брата-близнеца, мое второе «я»…

Уиллингем молча отвернулся к окну, судорожно сжимая эфес рапиры. Покосившись на безжалостно истерзаный отцом манекен, Хьюго покачал головой и тихо сказал:

– Ты можешь как угодно искромсать манекен, но этой битвы тебе никогда не выиграть.

Герцог молча подошел к окну и в его высоком проеме сейчас походил на портрет, причем «написанный» на фоне самой шикарной из лондонских улиц: здесь билось сердце высшего света и здесь обитали только избранные.

Понимая, что говорить больше не о чем, Хьюго подтолкнул носком сапога лежавшую на полу рапиру, и та со звоном отлетела к ногам герцога. С этим он покинул бальный зал.

Чтобы отыскать Джорджетту.

Бледная и растерянная, девушка стояла в коридоре гостевого крыла и рассматривала старый семейный портрет, который его родители специально повесили сюда, чтобы больше на него не смотреть.

Что ж, раньше или позже, но она должна была узнать про Мэтью, так что пусть смотрит. Стараясь не давать волю раздражению, Хьюго проговорил:

– Полагаю, было бы глупо требовать, чтобы вы сидели в своей комнате как благовоспитанная гостья.

– Разумеется, – ответила девушка. – Мне никогда еще не приходилось бывать в богатом особняке, поэтому хочется все получше рассмотреть. – Она указала на картину, где была изображена вся семья герцога в полном составе. – Смотрите, вас тут почему-то двое. Я точно знаю, что это вы, – видно по носу.

– А… Фамильный нос Уиллингемов… – протянул Хьюго.

– Но почему вас здесь двое? Я знаю, как выглядят ваши братья: видела изображения в колонках светских новостей в газетах, – они почти не изменились за прошедшее время. Вот это – маркиз Лофтус, кажется. А вот ваш второй брат…

– Да, это лорд Хилари. Я всегда думал, что мне очень повезло, раз я избежал этого нелепого имечка.

– Скажите, а у вас нет какого-нибудь второго имени?

– К счастью, нет. К тому времени как я родился, фантазия моих родителей истощилась, так что я самый обычный лорд с самым обыкновенным именем. – Хьюго кивнул на семейный портрет и добавил: – Таким был и Мэтью.

Взглянув на девушку, он понял по ее лицу, что до нее наконец-то дошло.

– Так это не вы в двух экземплярах? Значит, у вас был брат-близнец?

– Да, у меня был брат-близнец. – Хьюго немного помолчал; ему всегда было трудно говорить о брате. – Он умер от воспаления легких вскоре после того, как нам исполнилось по восемнадцать.

– О, Хьюго… – Теперь в глазах Джорджетты было искреннее сострадание. – Я же не знала…

– Разумеется, откуда вы могли об этом знать.

– Так вот почему вы… Сейчас мне понятно, почему вам так дорога эта больница. Почему же вы не сказали об этом сэру Джозефу Бэнксу?

Хьюго прислонился к стене и пробурчал:

– Потому что это личное дело, никак не связанное с поиском денег на больницу.

– На Бэнкса не произвели впечатления логические доказательства, а личное – это гораздо понятнее.

Хьюго взглянул на девушку и проворчал:

– Вот видите?.. Когда я об этом говорю, люди сразу же начинают обращаются со мной по-другому – и вы тоже растаяли, – поэтому предпочитаю помалкивать.

– А почему бы мне не относиться к вам по-другому? Теперь я о вас гораздо лучшего мнения. Вы ведь действуете не из упрямства, а по зову сердца.

– Я бы не стал сбрасывать со счетов упрямство, – пробурчал Хьюго. – Послушайте, мисс Фрост…

– Джорджетта.

– Ладно, хорошо. Джорджетта, скажите, вы все еще хотите разыскать брата и, если получится, заработать королевскую награду? Если да – тогда сразу к делу. Пустых разговоров на сегодня достаточно, понятно?

Девушка, казалось, хотела возразить, но лишь молча кивнула.

– Тогда не позволяйте слугам распаковывать ваши вещи, – добавил Хьюго. – Мы отправляемся в Дербишир следующей же почтовой каретой.

Джорджетте уже приходилось путешествовать в наемных экипажах – по Лондону, а пару раз она выезжала и за пределы города – в дилижансе. Совсем недавно – благодаря лорду Хьюго – ей даже удалось прокатиться в герцогской карете, но никогда еще не путешествовала она в каретах Почтовой службы его величества.

Нетерпение, радость, предвкушение чего-то необычного – эти чувства одолевали ее и не давали покоя. Уже само название гостиницы на почтовой станции казалось ей завораживающим: «Двуглавый лебедь». Через арку на гостиничный двор непрерывно проезжали всевозможные экипажи – сюда доставлялись мешки с почтой и сюда же прибывали пассажиры, готовые затем отправиться в длительное путешествие.

Близился вечер, и закат окрасил небо пылающими лучами – рубиновыми, оранжевыми и золотыми, – казавшимися приветливой улыбкой заходящего солнца. «Как странно отправляться в путь на ночь глядя», – подумала Джорджетта. Но как объяснил Хьюго, так обычно и случалось, если приходилось путешествовать в карете Королевской почтовой службы, девизом которой была скорость. При ярком свете каретных фонарей можно было быстро передвигаться по пустынным ночным дорогам, тогда как днем все дороги были запружены транспортном.

– В закатный час, – процитировала Джорджетта, – и музыка слышней! Гармонии божественной подобно кончают песнь сладчайшим из созвучий! Всех ярче в небе след звезды падучей!

– Музыка… слышней? – Хьюго в недоумени нахмурился. – О чем это вы? Я не слышу никакой музыки!