Не владетель я сераля,

Не арап, не турок я.

За учтивого китайца,

Грубого американца

Почитать меня нельзя,

Не представь и немчурою,

С колпаком на волосах,

С кружкой, пивом налитою,

И с цигаркою в зубах.

Не представь кавалергарда

В каске, с длинным палашом.

Не люблю я бранный гром:

Шпага, сабля, алебарда

Не тягчат моей руки

За Адамовы грехи.

– Кто же ты, болтун влюбленный? —

Взглянь на стены возвышенны,

Где безмолвья вечный мрак;

Взглянь на окна загражденны,

На лампады там зажженны…

Знай, Наталья! – я… монах!

Раз, полунощной порою,

   Сквозь туман и мрак,

Ехал тихо над рекою

   Удалой казак.

Черна шапка набекрени,

   Весь жупан в пыли.

Пистолеты при колене,

   Сабля до земли.

Верный конь, узды не чуя,

   Шагом выступал;

Гриву долгую волнуя,

   Углублялся вдаль.

Вот пред ним две-три избушки,

   Выломан забор;

Здесь – дорога к деревушке,

   Там – в дремучий бор.

«Не найду в лесу девицы, —

   Думал хват Денис, —

Уж красавицы в светлицы

   На ночь убрались».

Шевельнул донец уздою,

   Шпорой прикольнул,

И помчался конь стрелою,

   К избам завернул.

В облаках луна сребрила

   Дальни небеса;

Под окном сидит уныла

   Девица-краса.

Храбрый видит красну деву;

   Сердце бьется в нем,

Конь тихонько к леву, к леву —

   Вот уж под окном.

«Ночь становится темнее,

   Скрылася луна.

Выдь, коханочка, скорее,

   Напои коня».

«Нет! к мужчине молодому

   Страшно подойти,

Страшно выйти мне из дому

   Коню дать воды».

«Ах! небось, девица красна,

   С милым подружись!» —

«Ночь красавицам опасна». —

   «Радость! не страшись!

Верь, коханочка, пустое;

   Ложный страх отбрось!

Тратишь время золотое;

   Милая, небось!

Сядь на борзого, с тобою

   В дальний еду край;

Будешь счастлива со мною:

   С другом всюду рай».

Что же девица? Склонилась,

   Победила страх,

Робко ехать согласилась.

   Счастлив стал казак.

Поскакали, полетели.

   Дружку друг любил;

Был ей верен две недели,

   В третью изменил.

Пускай, не знаясь с Аполлоном,

Поэт, придворный философ,

Вельможе знатному с поклоном

Подносит оду в двести строф;

Но я, любезный Горчаков,

Не просыпаюсь с петухами,

И напыщенными стихами,

Набором громозвучных слов,

Я петь пустого не умею

Высоко, тонко и хитро

И в лиру превращать не смею

Мое гусиное перо!

Нет, нет, любезный князь, не оду

Тебе намерен посвятить;

Что прибыли соваться в воду,

Сначала не спросившись броду,

И вслед Державину парить?

Пишу своим я складом ныне

Кой-как стихи на именины.

Что должен я, скажи, в сей час

Желать от чиста сердца другу?

Глубоку ль старость, милый князь,

Детей, любезную супругу,

Или богатства, громких дней,

Крестов, алмазных звезд, честей?

Не пожелать ли, чтобы славой

Ты увлечен был в путь кровавый,

Чтоб в лаврах и венцах сиял,

Чтоб в битвах гром из рук метал

И чтоб победа за тобою,

Как древле невскому герою,

Всегда, везде летела вслед?

Не сладострастия поэт

Такою песенкой поздравит,

Он лучше муз навек оставит!

Дай бог любви, чтоб ты свой век

Питомцем нежным Эпикура

Провел меж Вакха и Амура!

А там – когда стигийский брег

Мелькнет в туманном отдаленьи,

Дай бог, чтоб в страстном упоеньи

Ты с томной сладостью в очах

Из рук младого Купидона

Вступая в мрачный челн Харона,

Уснул… Ершовой на грудях!

Кто с минуту переможет

Хладным разумом любовь,

Бремя тягостных оков

Ей на крылья не возложит,

Пусть не смейся, не резвись,

С строгой мудростью дружись;

Но с рассудком вновь заспоришь,

Хоть не рад, но дверь отворишь,

Как проказливый Эрот

Постучится у ворот.

Испытал я сам собою

Истину сих правых слов.

«Добрый путь! прости, любовь!

За богинею слепою,

Не за Хлоей, полечу,

Счастье, счастье ухвачу!» —

Мнил я в гордости безумной.

Вдруг услышал хохот шумный,

Оглянулся… и Эрот

Постучался у ворот.

Нет! мне, видно, не придется

С богом сим в размолвке жить,

И покамест жизни нить

Старой Паркой там прядется,

Пусть владеет мною он!

Веселиться – мой закон.

Смерть откроет гроб ужасный,

Потемнеют взоры ясны,

И не стукнется Эрот

У могильных уж ворот!

Вянет, вянет лето красно;

Улетают ясны дни;

Стелется туман ненастный

Бора в дремлющей тени;

Опустели злачны нивы,

Хладен ручеек игривый;

Лес кудрявый поседел;

Свод небесный побледнел.

Свет-Наташа! где ты ныне?

Что никто тебя не зрит?

Иль не хочешь час единый

С другом сердца разделить?

Ни над озером волнистым,

Ни под кровом лип душистым

Ранней – позднею порой

Не встречаюсь я с тобой.

Скоро, скоро холод зимный

Рощу, поле посетит;

Огонек в лачужке дымной

Скоро ярко заблестит;

Не увижу я прелестной

И, как чижик в клетке тесной,

Дома буду горевать

И Наташу вспоминать.

Друзья! досужный час настал;

   Всё тихо, всё в покое;

Скорее скатерть и бокал!

   Сюда, вино златое!

Шипи, шампанское, в стекле.

   Друзья, почто же с Кантом

Сенека, Тацит на столе,

   Фольянт над фолиантом?

Под стол холодных мудрецов,

   Мы полем овладеем;

Под стол ученых дураков!

   Без них мы пить умеем.

Ужели трезвого найдем

   За скатертью студента?

На всякий случай изберем

   Скорее президента.

В награду пьяным – он нальет

   И пунш и грог душистый,

А вам, спартанцы, поднесет

   Воды в стакане чистой!

Апостол неги и прохлад,

   Мой добрый Галич, vale![2]

Ты Эпикуров младший брат,

   Душа твоя в бокале.

Главу венками убери,

   Будь нашим президентом,

И станут самые цари

   Завидовать студентам.

Дай руку, Дельвиг! что ты спишь?

   Проснись, ленивец сонный!

Ты не под кафедрой сидишь,

   Латынью усыпленный.

Взгляни, здесь круг твоих друзей;

   Бутыль вином налита,

За здравье нашей музы пей,

   Парнасский волокита.

Остряк любезный, по рукам!

   Полней бокал досуга!

И вылей сотню эпиграмм