Гриз Арделл остановилась в дверях, оглянувшись на своего напарника.

– Думаю, я тут немного задержусь, – непринужденно сказал тот, и от этой непринужденности выстыла комната. – Совсем немного. Небольшая беседа о методах воспитания, а? О, и все эти вопросы по поводу опеки – нужно же их кому-то улаживать, Десмонд так сердится, когда бумаги не в порядке… Арделл со свистом втянула воздух сквозь зубы. – Не насмерть, – предупредила сухо. – И держи себя в руках, будь добр. Он улыбнулся в ответ светлой улыбкой, будто говоря: «Ну, конечно, ты мне что же, не веришь?». И хозяйка так и запомнила ее – эту улыбку в сочетании с морозящим, пустым взглядом. За миг до того, как Гриз Арделл повторила: «Да идёмте уже!» – и она покорно шагнула вслед. – Да, так вот и получилось, что я тут, – вздыхает Ида. – Две недели уже, да. На кухне вот помогаю, хотя и не сказать, что местной кухарке помощь нужна… А Эски уже с виду и здоров, только вот боится он всех – ох, как боится! Чуть что – под кровать забиваться и в голос кричать. Нойя эта… которая Аманда… она его вылечила, кости срастила, да зельями своими поила. А лучше все не становится. Ох, горе… ой, что ж это я, каша подгорит! Я помогаю оттащить с огня кастрюлю, из-под крышки которой так и лезет ароматный парок. Спрашиваю тихо: – Так, стало быть, ты здесь и собираешься остаться? – Наверное… – бормочет Ида, и снова пытается спрятать руки – куда угодно, под фартук, в груду овощей, в муку… – Может… не знаю я. И боязно – ну, это ж варги, про них слухи ходят знаешь какие! И нойя у них тут, и эта… как ее, орет громко… Мел, во… Странный народ, словом. А только и сынка жалко оставлять, и, вроде, со всеми они тут по-доброму. – А муж и другие сыновья как же? – Видала я мужа, – бормочет Ида чуть слышно, – с неделю назад. Вещи еще собирала… Вздохнуть боялся, слово вымолвить. И руки трясутся. За неделю на десять лет постарел. И жалко же его – человек-то неплохой… только уж суровый иногда… Но сын-то тут, как его оставить? Такое вот горе. Иногда так уж и думаю – чего они такими урождаются? Да, говорят, никто не знает. А у тебя же тоже… сын? – Да, – говорю тихо, не поднимая глаз. – У меня тоже… сын. Больше сказать ничего не успеваю: в кухню влетает кухарка Фреза, про которую Гроски высказался так: – В общем, представь себе, что старушка одержима духами семи суровых мужиков. И смирись. – Чего расселись, оболтусы-лежебоки, трех единорогов в дышло? – гаркает мелкая, седенькая Фреза с милыми кудряшками. – Разговоры разговаривать вздумали? Мелт – рыба сама себя выпотрошит быстрее. Кто кашу спалил, а?! Чую, подгорает! С Фрезой на огромной кухне тут же становится тесно, шумно, я только успеваю таскать кастрюли, резать, подкидывать дров, ощипывать птицу. Ида месит тесто, режет овощи. Скворчат сковороды, сердито ворчит в каше масло.

И не до разговоров.

– Так, – хлопает кухарка в сухонькие ладошки. – Ида, с пирожками еще поможешь. Мелт, иди расставляй тарелки, ложки раскладывай, будем кормить ораву. Киваю, выхожу через полутемный коридор в столовую. Уже знаю, где посуда – в отдельной комнатке. Расставляю, стараясь не дрожать руками и помнить: так, вольерные и прочая обслуга едят во вторую смену, кто-то на вызовах, кто-то ест в малой столовой… а сейчас, значит, будем кормить ораву. Так что нужно восемнадцать приборов. На учеников. На варгов. На тварей.

* *

Иду по коридору, отворачиваясь от зеркал. Останавливаюсь иногда: надобно вспомнить – куда свернуть.

Какой путь выбрать.

В этом поместье заплутать – раз плюнуть. Старый господский дом, поговаривают, даже строил кто-то из предков Хромого Министра. Шестой день здесь, а вместо уборной так и влезу случайно то в кабинет к местному заместителю – значит, к Гроски – то еще в целебню, к этой нойя, а то в пустующую комнату. Самое паскудное – это уж если вынесет в зеркальный коридор. Он длинный, пыльный, с разбитыми зеркалами, которые вечно показывают черт-те что. Меня вот не показывают. Мелт Колорм, который держал лавку в маленькой деревушке Айлора, был мужиком что надо: борода лопатищей (дочка любила бантики в ней завязывать), плечи широченные, и седых прядей на черном две-три, да и брюшко изрядное. Этот – ссохшийся и почти седой старик, борода чуть видна и только она и чернеет чуть-чуть. Лиоде бы не понравилось: сморщила бы нос, загоготала: «Что иссох, будто моих пирогов в жизнь не пробовал?!» Зеркала – колдовские дряни, над которыми точно ворожил кто-то из предков Хромца. Они показывают то, чего нет. Лиоду – краснощёкую, хохочущую, грозящую ухватом. Дейрик играет с младшей сестренкой, легко подкидывает на руках – глянь, отец, какой я вымахал, пусть и без магии остался – скоро подковы руками гнуть буду! Мелкая верещит и заливается радостным смехом. Потом в зеркале будто бы мелькают отблески алого – может, закат сочится из окон, а может – это зарево пожара. Горящего дома. Моего горящего дома. Или кровь твари, которая с разбитой головой вытянулась на траве. Или это мои руки – изгрызенные и окровавленные, шрамы до сих пор не все сошли, нойя говорила – сведет, только я-то ей не дам, а то еще забуду. Запах крови и пепла щекочет нос, лезет из памяти. Снова сбиваюсь с дороги: куда повернуть? В ушах – вопли. Бабы, когда увидели, как заполыхал дом, сбежались со всей околицы, разорались: «Ай, беда, беда, тушите, кто у нас по воде?» «Мелт, что случилось-то, твои, что ли, были там?!» Я стоял. Думал: нужно пойти за лопатой, похоронить зверя. Прах Лиоды и дочки потом предам воде, по традициям. А пока что – яму… яму. – А-а-а-а! – голосили бабы и ломали руки. – Тушите, тушите! Мальчик-то, мальчик, какой молоденький… говорили – охотника вызвать, алапард тут шастает, людоед! Детей, детей прячьте! – Сказала – алапард, да то виверри был, видишь – дом горит! Потом кто-то побежал прятать детей. Кто-то ударил холодом и водой, гася пламя моего дома. Потом истошный вопль донесся с другого конца деревни: «Алапард!!» И по улице, целя в людей, пронеслась рычащая, бешеная молния. Прошла сквозь дома, пробив дыры. Потом говорили – сначала он вышел на коровье стадо, перерезал всех в несколько минут, рвал и терзал, настигал разбежавшихся, пастуха зашиб в самом начале. Потом кинулся на звуки голосов, прошиб несколько курятников, не оставил ничего живого, и потом уж понесся по улице… Остановился. Стоял – пена падала хлопьями с разинутой пасти. Раздувались ноздри, лезли из орбит глаза, налитые кровью. Потом зашатался, будто веки отяжелели. Упал, улегся. Бабы, которые не кинулись врассыпную, – те перестали орать. Зашептались: «Спит, может… огнем бы его или стрелой…». Я опомнился, мотнул головой, отгоняя одурь, не глядя на вторую тварь, мертвую. Нашел в траве отброшенный топор. Уже почти дошел до алапарда, когда услышал: – Не трогайте. Двое стоят перед глазами. Девушка с сединой в каштановых волосах, с кнутом на поясе. Запыхалась, торопится. Высокий охотник в охотничьей куртке и с таким взглядом, будто решил меня на части разобрать. Идет за ней не торопясь, из глаз пропадает синь. «Варги…» – дохнула толпа бабенок, которая опять собралась у моего бывшего дома. – Не трогайте, сейчас он неопасен, – повторила она, подходя. – Я Гриз Арделл. Что здесь случилось? Ты – лгунья, – подумал я еще тогда ни к селу ни к городу. Гриз Арделл, глава питомника «Ковчег» – легенда. Про нее сказки слагают – и о том, что ей, будто бы, древние драконы повинуются, и что ей все звери подвластны, и что она по другим мирам ходить может. Я дочке еще рассказывал… Легенды не ходят в клетчатых рубахах и с кнутом на поясе. Легенды – древние, величественные, все знают, слово скажут – в сердце унесешь. Эта… – Кровная месть или контроль? – тихо спросила она своего спутника, кивнув на алапарда. Тот качнул головой. – Кровь варга. Она нахмурилась и пошла к дому… тому, что от него осталось. Мимо меня, и мне тогда подумалось еще: топор в руках, она сейчас поравняется, потом спиной будет… Сдержался, не стал оглядываться. Кажется – она там кинулась бегом к мертвой твари, которая растянулась на траве. Потом подоспели бабенки, загомонили все хором: «Что вы всё… не трогайте, не трогайте! У Мелта этот зверь сына убил, видите, голову-то ему… да жонку-то с дочкой тоже угробил! Да отсечь башку этой твари, да и все!» «Да самого его этот гад чуть не загрыз, едва человек отбился!» «Что случилось, что случилось… уж неделю как видели эту тварь у деревни, а дебилы криворукие – охотнички наши…» «Неопасен вам? А чего-то вы тут распоряжаетесь?» Я стоял с опущенным топором. Не оборачивался – не на что там смотреть было. Варг напротив меня – Рихард Нэйш, этого я узнал сразу – остался стоять со мной лицом к лицу. Изучал – смотрел на мои окровавленные, изодранные, искусанные руки, на пальцы, которыми я сжимал окровавленный топор, на разодранную рубаху, исцарапанное горло… Потом взглянул в глаза – миг или два, и с меня будто кожу содрали, я увидел этот взгляд опять – взгляд твари, стеклянный, хищный, следящий. Не сбежать, – подумалось. Он отвел взгляд – наклонился над алапардом, беспечно подставив мне затылок – а я так и не мог двинуться, все стоял. Не мог собрать с мыслями – решить, куда идти, что делать. Потом вернулась Гриз Арделл – я почувствовал ее руку на плече. Она заговорила мягко о том, что ей жаль… что они пытались успеть… и «питомник постарается помочь вам хоть чем-нибудь, господин Колорм», и о том, что мы поговорим, но только когда я захочу, потому что нужно выяснить, что здесь случилось… Тогда я шевельнулся. Вспомнил – что собирался раньше говорить, когда народ сбежится. Выдавил высоко и сипло: – Там… яму нужно. Зарыть… похоронить его. В яму… в землю. – Да, – согласилась она тихо, – мы поможем с погребением. Не беспокойтесь. Потом она перекинулась несколькими словами с напарником. Я слышал только: – Мальчику не помочь уже… кровь убрала… похоже, правда – кровная месть, непонятно только – почему дом загорелся, у женщины – дар Травника… дочка – шесть лет, недавно посвящение, Воздух… – Там… – сказал я, хватанув воздуха и вспомнив все окончательно. – Там был зверь. Я пришел, а жена и дочка уже всё… Кинулся на меня, я отшвырнул как-то… Огнем по нему ударил, только он увернулся. Это тогда дом загорелся. А он сбежал… потом. Сына когда убил – не знаю, не видел… Она все держала меня за плечо, и я почти поверил: все, кончилось. Только яму бы теперь, а так – кончилось. – Правда? – донеслось до меня потом. Мягко, вкрадчиво. Варг наконец насмотрелся на алапарда, теперь выпрямился и опять стоял напротив. Голову наклонил – давай, мол, что еще скажешь? – У вас, кажется, топор в крови, господин Колорм. Вы, конечно, им защищались от зверя? Отчаянная борьба, верно. Все эти ваши раны. Странно, что на алапарде не осталось ни царапинки, правда? – Моя кровь, – проглотив что-то мерзкое, колючее в горле, заговорил я. Заставил себя смотреть ему в глаза. – Наверное, это моя… на топоре. Может, я… по нему и не попал, или… их было двое… Пальцы Гриз Арделл сжались на плече. Мои – на топорище. Вопрос – кого сперва – отпал сам собой. – Ах да, ваши раны, господин Колорм, – продолжал бархатным голосом Рихард Нэйш. – Не очень-то похоже на раны, которые мог бы нанести алапард. Тебе бы лучше быть поосторожнее, Гриз: похоже, господин Колорм только что убил своего сына. Я не дал ему договорить – последнее слово он вымолвил, когда топор уже летел ему в лицо. Только под острием вдруг оказалась пустота, а потом я почувствовал удар под дых, и меня согнуло и скрючило. Кисть вдруг выкрутила острая боль, так что я разжал пальцы на топорище. И все равно хрипел и рвался, даже когда меня уже опутали веревками – достать, придушить тварей, не его, так ее, потому что они все такие же, все такие, все… Это-то я понял, уже когда дожидался суда. В той камере, куда меня кинули, у меня было время, чтобы подумать. И я все вспоминал пустые глаза Лиоды, ее растерзанное горло, да сломанную шейку дочки. И мерил шагами камеру в ожидании Рифов, и выходило – они такие все. Как мой Дейрик, сын… зверь. Она приходила ко мне, и я рассказал ей все. Как возвращался с товаром к себе домой, услышал то ли крики, то ли рычание, потом увидел в доме тела жены и дочки. Успело мелькнуть в голове – «грабитель», и топор я подхватил – чтобы если что не надеяться на Дар… А потом на меня из соседней комнаты кинулась тварь, которая была моим сыном. Визжа и рыча, потянулась к горлу – когтями, зубами… Я закрылся руками, а она начала их рвать, и я видел этот взгляд – остекленевший, жестокий взгляд хищника. Изловчился, отшвырнул. Он зашипел и приготовился кинуться снова – и тогда я ударил огнем, но он рванулся, отскочил – люди так не прыгают – так что я подпалил ему только рубаху. Выпрыгнул во двор. А я подхватил топор и побежал за ним. И когда он опять на меня прыгнул – я был готов и сшиб его с ног. Потом бил обухом, пока он не затих совсем. Тогда только поднялся. Отбросил топор, подумал: сейчас прибегут, надо что-то сказать… Правду: что тут был зверь, а мой сын умер. – Дейрик такого сделать не мог, – говорил я, сидя в комнате для свиданий. – Он был добрым парнишкой у меня. Тюфяком малость, ленив был… но такого не мог. – Ваш сын был варгом, – сказала она в ответ. – Иногда Дар не проявляет себя годами. Затем случается первый всплеск. У каждого по-разному. Неизменно одно – обычно варг сливается разумом с каким-то животным. Это может быть опасным: сознание может уйти… варг может не найти дорогу назад. Но самое страшное – это если он отдает контроль. Не вкладывает достаточно воли… и оказывается под контролем у животного. Я видела такое с фениксом и с единорогом – это не так страшно. Но возле деревни оказался голодный алапард, и первый всплеск Дара пришелся на него. Ваш сын не был виноват в том, что произошло: он не был опытен, не мог остановиться… Алапард оказался испуган вторжением в свой разум и попытался защититься. Передав свою ярость. Желание избавиться от чужака. Убить… «Обратное слияние, – сказала она после того, как мужчины селения начали меня опутывать веревками. Я дергался, не чувствуя запястий, которые она захлестнула кнутом после второго моего рывка. И чуть не пропустил следующую фразу: – Он не понимал, что делал». – Ваш сын не понимал, что делал, – твердила она, приходя ко мне в тюрьму и хлопоча за меня. – Он не был собой в тот момент. Слияние было слишком стремительным. Мы ощутили всплеск почти сразу и почти сразу отправились за варгом, но не успели все равно. Вы тоже не виноваты в его смерти. Он не остановился бы сам. Я постараюсь сделать все возможное… Она сделала все возможное, а может, и больше – и я не дождался Рифов. Она сказала, что жену и дочку погребли с честью, и что я могу выбрать для них строчки в Книге Утекшей воды. Она даже показала мне – где зарыли… зверя. Сказала: варгов предают земле, подвела к холмику, усаженному лиловыми бессмертниками… Я кивал. Стоял над холмом, под которым лежала тварь, убившая моего сына. Отдавал какой-то долг, хотя какой твари нужен долг, я не понимал. Думал – смогу ли сейчас убить вторую, которая стоит рядом со мной. Наверное, нет: при ней кнут, если только бить внезапно. И потом, ведь их же много. Она еще потом говорила. Рассказывала о варгах, об их работе, о том, как они находят ребятишек – на ярмарках, среди нищих, в лечебницах. Помогла деньгами, сказала – обращаться, если вдруг что-то нужно… Я все кивал, благодарил, думал – нужно оказаться подальше от нее, а то она учует, унюхает, узнает – о чем думаю. Что такие не должны ходить по земле. Таких нужно – в ямы. В деревню я не вернулся. Ходил по знакомым, которые не успели отвернуться. Сбережения тратил, какие были не дома. Выспрашивал осторожно: кто что знает про этот питомник? Сходил даже в Гильдию Чистых Рук – чтобы поделились информацией. Узнал, что тварей там сейчас – два десятка, а почти все – ученики. Кроме них – несколько магов, да еще прислуга и вольерные. Да еще есть те, которые в Вирских лесах – там отдельная база и отдельная группа: твари, которые уже закончили обучение. Потом я узнал то, что меня обрадовало: руководит группой Рихард Нэйш, а в питомнике он бывает наездами. Повезло так повезло: что делать с этим – я так и не понял. Понял только – что он настороже. И что мне с ним не справиться. И что в случае чего – он достанет меня из-под земли. Впрочем, это он сказал мне сам, еще в деревне. Гриз Арделл отправилась рассылать куда-то баб: за конвоем, за старостой, за урядником, за мужиками – чтобы похоронить тварь… крикнула по пути: «Смотри, чтобы местные не лезли». Местные не лезли, так что мы остались одни: я, хрипло воющий и извивающийся в путах – не от боли, от сожаления, что не удалось дотянуться… И он – стоящий рядом с алапардом и глядящий в сторону пепелища, которое было моим домом. – Знаете, господин Колорм, сочувствие… не по моей части, – услышал я потом полушепот. – Но могу дать вам ценный совет. Когда вас освободят – как следует подумайте, как распорядиться свободой. Говорят, шансы неисчерпаемы – может быть. Но если вы вздумаете за что-нибудь мстить варгам или госпоже Арделл – у вас не останется ни единого. Надеюсь, вы услышали и поняли. Тогда в голове у меня был черный туман, и я не услышал, представлял только – как бью топором то одну тварь, то другую. Понял уж потом – в своей камере, где было время. Он говорил о том, что Арделл вступится за меня. И что меня оправдают, и о том, что будет после… о том, что будет сейчас. Там я тогда и понял – что все они одинаковы. Что Гриз Ардел прячется за этой своей легендарностью, и за теплотой тона, и за сочувствием в глазах. Скрывает стеклянный, леденистый взгляд твари (кажись, мне даже удалось его углядеть… раз или два). И что мне тоже придется прятаться – если вдруг хочу с ними расправиться. Потому что никто из них – из этих, с чистыми ладонями, с печатью зверя (многих зверей?) внутри – никто из них не должен ходить по земле. Свободой я распорядился правильно. Сестра звала переехать к ней в Тильвию, чтобы «забыть и начать сначала, тебе ж за сорок только» – я кивал, обещал… готовился. Смотрел на племянников – девяти лет и семи. Думал: вот там, в питомнике, берут таких. Обращают в тварей, которым нет названия. А надежда-то вся на тебя, Мелт Колорм, тебе уж как-нибудь придется делать – чтобы они не вывелись и не расползлись, плодить таких же. И потом я подготовился. Через Гильдию действовать не стал – мало ли… у этого, Нэйша, могут быть свои осведомители. Отправился к нойя-ведунье, о которой ходили слухи среди поставщиков. А уж она мне всучила маленький бутылек, в котором была вода. – Нет вкуса, нет запаха, нет цвета, – шептала нойя и посверкивала в полутьме золотым зубом. – Яд для врагов. Падут, как увядает этот цветок: лиши корней – и к ночи нет его. Яд для врага, да… – Не для врага, – сказал я тогда, крутя в пальцах нежную маргаритку. – Для тварей. И потом еще неделю пытался забыться по кабакам. Спускал оставшиеся деньги – опускался, значит. Потом явился в питомник. Рыдал в кабинете у Арделл. Говорил: в жизни не стало смысла, все потерял, не могу – родные перед глазами стоят, не уходят. Просил дать мне шанс, потому что – вдруг смогу что сделать для таких ребят, как мой Дейрик. – Чтобы с ними – не так… – шептал я, захлебывался и морщился: разило от меня страшно, сам чувствовал. – Чтобы хоть с кем-то – не так… А я понимаю – толку от меня… с огненный даром... но если хоть что-то могу… Мне говорили – она часто вот так берет и пристраивает людей. При питомнике всегда требуются руки. Она молчала недолго – минуту. Мне уж подумалось было: просвечивает взглядом, как этот Нэйш, ищет подвохи. Подумал еще: что во мне-то можно увидеть, кроме боли и похмелья вчерашнего? Оказалось – просто смотрела с сочувствием. – Хорошо, – сказала потом. – Я передам вас в подчинение своему заместителю – Лайлу Гроски. Он найдет вам комнату и дело. «Тысячи, тысячи дел» – эту присказку я уже успел как следует выучить за шесть дней здесь. Лайл Гроски (оказался отличным мужиком, могли б стать друзьями, если бы не то, зачем я сюда явился), как только узнал, что в прошлом я торговал – высказался кратко: «Боженьки, да неужто меня возлюбил кто-то в небесах?» И потом сразу пошло: сравнить цены на корма, переписать поставщиков, разобраться с качеством, с количеством, глянуть – где и почем лекарственные травы, свести знакомство с местными торговцами. Еще я приглядывал за сооружением новых клеток, в свободное время вот на кухне помогаю, а то еще к вольерам наведываюсь… Хорошо. Мысль прыгает – острая, впивается зубами, под кожей застревает. Поворачиваю ручку – когда я успел дойти до своей комнаты? Когда и свернул-то? Мысль пугает до озноба, до стука зубов. Я мечусь по комнате, пытаясь вспомнить – куда запрятал пузырек, потому что они сегодня все здесь, все восемнадцать, на вызов сегодня ушли Кани и ее муж – обещали вернуться к вечеру, значит, Фреза будет занята с их дочкой, а обед буду разливать я… Потому что мне нужно скорее, потому что еще два, три дня – и я не смогу. Она заладила являться ко мне вечерами – эта Арделл. Сперва расспрашивает – как прошел мой день, потом про свои дела рассказывает. Про питомник, про учеников. Вспоминает их истории – откуда кого в питомник взяли, как у них обучаться получается. И я, вот, вроде, понимаю, что она делает – это она меня приручает, специально, вроде как своих алапардов или виверри. Только как-то поневоле – возьмешь и разговоришься, начнешь вспоминать то детство, то вот жену с ребятишками. И постоянный червяк в сердце вроде как отползет, перестанет точить, будто – не было твари, будто они где-то там все втроем меня и ждут. Бутылочка – завернутая в шарф – наконец-то находится. Вокруг нее обвился засохший цветок. – Надо идти, – говорю я себе. Обед уже скоро, да и остальное, что нужно, я тоже приготовил – нойя там отвлечь, Мел эту, которая Следопыт – она помешать может… Скоро Фреза начнет колотить поварешкой, заголосит на все поместье: «Обед, растудыть! Жрать, неуемные!» Пора. Только вот я сижу на постели. Губы кусаю, сжимаю пузырек – хоть бы не раздавить. Слезы стекают в поседевшие усы – как представлю. Воображу. Вот они заходят в столовую. Здоровяк Эв – вечно первым на поесть несётся. Машет рукой, улыбается: «Драсьте!» Мелкая Кейли – долго взахлеб мне рассказывала: «…значит, поняла, варг я, чего уж там, раз уж мозгами соединяться со зверями умею. А, стал быть, место мне вот прям здесь. Ну дык, и пошла я вот прям сюда, а мне тут: так ведь наши-то там за тобой на другом конце Кайетты гоняются! А я грю – чо они за мной гоняются, ног у меня нету, что ли? Значицца, показывайте мне, который меня тута учить будет, а?!» Злат – этот из нойя, вечно чумазый и вечно вороватый – управы на него нет… Йон – заикается, глаза прячет, говорят – неладно с парнем, как соединился в первый раз с домашним кербером – так чуть вытащили. Вот теперь робеет все, вздыхает, матери письма пишет. Кайл – этот деловитый, вечно ходит хвостом за Мел-Следопыткой, от вольеров его не прогонишь – с молодняком всё возится. Приходят, садятся – по возрасту, или кто там с кем в друзьях. Новенькие часто с новенькими, кто постарше – с теми, кто уж и на вызовы сам ходит. Садятся, машут, обсуждают: а что на обед? а что на обучении будет? а кому что родители пишут? а говорят, кого-то направят на практику в Вирских лесах – ну, держитесь, там же Нэйш… Тибарт будет хорохориться, рассказывать: да я уж там побывал, да ничего особенного (каждый раз подробности все ужаснее, а позы – все небрежнее), Лотти будет хмыкать, Дайна – скромная, стеснительная, руководитель практики – молчать и чуть-чуть улыбаться, когда Тибарт опять начнет заигрывать… А я буду стоять и смотреть, как они, перекидываясь шуточками, прихлебывают ядовитое варево. От которого их не станет к вечеру. И меня будут душить рыдания. Потому что об этой стороне я не подумал. Тварь в комнате неподалеку от моей слишком похожа на маленького мальчика. Эти все – слишком похожи на детей, подростков, юношей, девушек… Я уже сколько раз говорил себе: это они маскируются. У каждого из них внутри – зверь. Просто он пока что в засаде, а когда-нибудь выйдет на охоту, вот как с моим Дейри. У них не хватит воли, случится «обратное слияние», или что-то еще – зверь покажет клыки, и неизвестно, кто в этот момент рядом будет. Значит, я не должен им дать ни шанса. Ни одного шанса. Значит, нужно сегодня и сейчас – пока я не растворился в тысяче, тысяче дел, не врос в них душой, не сказал себе: всё ошибка, не вцепился в этот питомник, как в то, ради чего следует жить… Не стал одним из них. Вытираю щеки, говорю пальцам: не дрожать. Сейчас выйти. Сказать Фрезе, что справлюсь сам. Созвать всех на обед, опрокинуть пузырек незаметно в котел с супом, да еще не забыть набрызгать на жаркое – если вдруг кто суп не ест. Не выдать себя. Дать Иде отнести тарелку ее сыну… твари… Арделл позвать. Все. Только так. Может статься, я не достану всех. И не успею добраться до Вирских лесов и расправиться с остальными (я ведь так пока и не знаю – что делать с Нэйшем). Но это уж какой-никакой шанс.