— Не мог бы ты сдерживать свое тюремное прошлое? — выдал мой жених сердитым шепотом. — Кани спит.
— Как она?
— Мне сложно представить, что она испытала и… сложно не напомнить, что я был против этой истории… с устранением. Ты сам понимаешь, она ведь в сущности, еще ребенок, и я не знаю, сколько времени понадобится, чтобы она оправилась…
Бедолаге, небось, снова хочется сгрести меня в охапку и ускакать в неведомое прекрасное далеко. Придется мне с утра быть правдиво бодренькой, а то он в целебню меня до конца месяца запихает.
— Мел я оставил в загонах — приходит в себя среди животных. Должна оправиться, хотя… в общем, след ей не взять и этих сволочей не отследить. Работать на том месте, где они и взять след… в общем, она не сможет.
— А Нэйш?
Папаня как-то огорчительно закряхтел в ответ на это. И стало понятно, что он очень благоразумно пощадил свою жизнь и не стал соваться к Нэйшу после такого вот представления. И вообще старается пока от него держаться подальше.
А потом все как-то расплылось, они понизили голоса, и до меня долетали только отдельные фразы:
— …кто и зачем мог…
— …совершенно точно не ловушка. Не было там признаков ловушки, их просто отловили… ну, усыпили чем-то, может… потом мучили по одному или по несколько штук… в яму… какой-то бред…
— …по своим каналам… если кто-то вроде Душителя…
— …положил тридцать штук, понятия не имею, как на него повлияет…
Это я понимаю — смутно, уже почти во сне. Варгу же нельзя убивать. Нэйш даже спихнул на меня свои обязанности устранителя, когда его Дар перестал уживаться с убийствами. А теперь вот, значит, сразу… Всех сразу… закончил всё сразу.
На следующее утро я проснулась во вполне себе самоубийственном настроении. Потому что меня понесло туда, куда папочка сунуться не осмелился — прямиком в логово к моему учителю.
Я уж и позабыла, что мне там понадобилось. Может, хотела убедиться, что он еще не наложил на себя руки (хотя Нэйш скорее из тех, кто сам всех вокруг заставляет руки на себя наложить, одним своим поведением). Или что-то такое спросить. Может, даже сказать спасибо за то, что он успел до меня. Потому что не знаю, что со мной было бы — если бы не успел.
В мою бедовую головушку могла даже забрести абсурдная мысль, что Нэйш нуждается в подбадривающих объятиях.
Само собой, он не нуждался. Заседал за каким-то чтением. Подарил мне улыбочку и поинтересовался:
— Лайл или Аманда?
— А конец вопроса? — спросила я и оседлала стул. — Кого я больше люблю? Кто лучше булочки печёт? Кто будет моим любимым родителем, если они решат меня удочерить?
— Ну, я полагал, что первым явится Лайл, но поскольку здесь ты — это могло бы быть планом Аманды. Так…?
— А-а, это моя собственная дурость. Больше, понимаешь ли, нет желающих. Папанька шарится где-то по библиотеке, Аманда пьёт собственные успокаивающие на двоих с Мел.
Мел я с утра видела — хмурую, глаза красные, точно ночью их не сомкнула. В коридоре она приложила меня в плечо, буркнула сипло: «Дай пройти». Аманду не видела — травница, небось, залегла в засаде, выжидая — что еще выкинет наш глава.
— После такого-то, — добавила я и уставилась на Нэйша. Хотелось бы поверить, что пронзительным взглядом.
Наставник препарировал глазами страницы своего чтива.
— Ну, то есть, представляешь, каково Мел-то такое увидеть. То есть, меня вот вчера вечером чуть наизнанку не вывернуло. Хоть и убила их не я.
Нэйш лениво перевернул страницу и чуть приподнял брови, видимо, что-то такое интересное вычитав.
— То есть, я была вроде как и готова, только замедлилась, потому что это было как-то… слишком.
— Жаль.
— Чего?
Нэйш наконец поднял глаза, но посмотрел не на меня, а в стену, к которой был придвинут стол. На белую стену. На прошлой базе у него по стенам бабочки в рамках висели, а здесь вот — сплошные белые стены, от которых рехнуться можно.
— Жаль, что ты не собралась. Может, для тебя это было бы полезно. Как тренировка для будущего устранителя. Тебе пришлось бы действовать быстро. Мгновенно выбирать уязвимые точки. Идти по агонизирующим телам. Может, ты бы прониклась чувством важности того, что делаешь — в конечном счете, это одна из сторон твоей будущей деятельности. Добивать из милосердия.
Ну, отлично. Сейчас меня как следует припечет злостью, и я скажу какую-нибудь глупость, хотя когда я что умное говорила-то?!
— А ты, значит, в тот момент был Премилосердной Целительницей во плоти. Милосердия набрался — не расплескать, а?!
— А я в тот момент был варгом. С… сопутствующими последствиями.
В глазах у него не было ничего особенного. Только вот мне очень не хотелось с ним встречаться взглядом. Пусть себе лучше шелестит страницами книги — да не книги, а знакомой до боли тетради в коричневом переплете. Один из дневников Гриз Арделл. Ну да, куда и лезть, если не в записи собственной наставницы… любовницы… в общем, кем они там были.
— Говорят, для тех, кого с детства обучали использовать Дар, это более естественно. Принимать то, что получаешь в дополнение к способностям. Гризельда даже пишет, что к этому привыкаешь. Но в в целом… ага, вот. «Сегодня я поняла, в чем разница между варгами и магами Печати. Они не платят за свою силу ничем. Мы платим самым страшным, что можно вообразить — пониманием. Ощущением боли другого живого существа, настолько пронзительной и ясной, что она остаётся с тобой каждый раз до конца жизни. Мы переживаем не за них, но с ними. Умираем с ними. Мы носим в себе Дар Боли — самый великий и самый ужасный одновременно. Не потому ли Дар варга считают проклятием в некоторых местностях? И не об этом ли думали варги-отступники, которые начали призывать Дар на собственной крови? Отдать кровь, только бы избавиться от сопереживания? Паутина, которая связывает тебя и животное в момент призыва на крови, опасна. Она может выжечь тебя и навсегда затянуть в безумие. Но это твоя боль. Осознанная и ни с кем не делимая. От этого ли считается, что этот путь — легче?» Поэтично, правда? У Гризельды местами замечательный слог, не находишь? Она, правда, не упоминает о том, что варг обычно может чувствовать одно животное. Иногда два, три, пять…
Я молчала и чувствовала, как меня опять начинает тошнить. Спросила шепотом, как-то глупо:
— Их же было тридцать? Да?
— Тридцать четыре, если точнее. Тринадцать взрослых самцов, четырнадцать самок, семь жеребят. У большинства колотые, резаные и рубленые раны, ожоги, много переломов и, кажется… — он будто прислушался к себе. — Да, определённо там был бич, и не один. И еще страх — ах да, ощущение предательства. Единороги ведь, в сущности, достаточно доверчивы. Верят, что люди не причинят вреда.
Он был каким-то мечтательным до жути. Именно что до жути. Прелестное такое состояние, в котором бывают жрецы Травницы — ну, те, которые навдыхаются всяких трав, а потом стишки начинают писать, песни сочинять и пророчества пророчествовать. Почти что экстаз. Показалось даже — он не представляет, что и кому говорит.
— Захватывающие ощущения. Своего рода коллекция, а? Каждый и каждая, до мельчайших подробностей…
— Ага, и тебя это настолько захватило, что ты их грохнул скопом, — брякнула я, потому что чувствовала, как мне становится очень уж неуютненько такое слушать. — Ты еще скажи, что тебе понравилось.
Вечно я так — сначала ляпну, потом подумаю. Нет, Нэйш даже глаз не поднял, так, задержал пальцы на странице, когда перелистывал.
Только вот мне показалось, что я вишу на стене, пришпиленная к ней, как бабочка из коллекции.
— Ну, это было логическим завершением начатого, — Нэйш перелистнул еще пару страниц. — Забавно. Гризельда пишет, что у варгов часто возникает это искушение. Когда они сталкиваются с животными, которые настолько искалечены, что их не спасти. Хочется оборвать все разом — и боль тоже. Она обозначает это как «лёгкий путь». И добавляет: «Но лёгкие пути слишком опасны». Оказывается, есть и другой выход — погружение животного в сон. Просто заставить его уснуть — а развязка наступит сама, сон перейдет в смерть, когда варга уже не будет в сознании животного. Изящно, правда? Забавно, что я об этом даже не вспомнил. Впрочем, для меня убить всегда было легче — ничего странного, если вспомнить, как пробудился мой Дар. И после я устранял… не помню, сколько раз. Сотня… нет, видимо, все-таки больше. Я не считал.
