ДИАМАНДА ЭНЕШТИ

Утро проливается в «Ковчег» песней. Весна весела и звонка, проходит по всем коридорам, поливает золотом солнца вытертые и помпезные гобелены, пляшет с пылинками в коридоре. В открытые окна залетают скворцы-пересмешники — трещат, и пересвистываются, и журчат, словно обезумевшие ручьи, и кошки, пробегающие по коридорам, изнывают о нежности, трутся о ноги, и хочется мурлыкать вместе с ними.

Лайл и Мел отправляются на Ярмарку, к негодованию Кани, которая вернулась в обед и опять расстраивается, что пропустила веселье.

Я отшучиваюсь, что веселье всё равно ходит за Кани вслед — прицепилось к подолу как репей, не отстает. Смеюсь и пою, заваривая душистые отвары для волос. Нашептываю в эликсир для Золотинки — пожелания, чтобы маленький единорожек родился легко и вырос красивым. Кани увивается рядом, помогает толочь корни и растирать листья и бурчит: «Езди по торговцам с добродетельными занудами. Тот пошляк только-только начал мне всякое-разное предлагать, а Десми уже за свою дудочку схватился, а теперь еще и папочка с Мел куда-то умотали». Потом вздыхает и выпаливает:

— Нэйш, конечно, тоже удрал? Ага, как же, важные дела. Небось, окучивает какую-нибудь красотку — с этой весной все с ума посходили.

Я не возражаю на это — как тут возразишь, если в окно из лесистой части питомника доносится брачный зов яприля. Кани ждет, пока ее помощь больше не нужна, потом говорит:

— Пойду тогда помогу Десми с ученичками, а то он их уморит, — и уходит, догрызая остатки вчерашнего печенья.

Остатки весенней песни не думают гаснуть во мне, и мне всё так же хочется танцевать — пока беру новую порцию эликсира, иду, открываю дверь…

Кто сказал, что в клетки к полнощным хищникам не входят с песней?

— Кани считает, ты разбиваешь кому-то сердце, сладкий, — говорю я и отдаю эликсир Рихарду. Становлюсь у распахнутого окна и ловлю весенние запахи. — С твоей стороны так нехорошо её разочаровывать.

— В отсутствие мишеней приходится изучать возможную добычу, — отзывается он и улыбается почти игриво. — Но если ты настаиваешь на немедленной практике…

— А ты чувствуешь себя к ней готовым?

— Ну, — когда я пытаюсь посчитать его пульс, он пробегает пальцами по моей руке, от запястья до локтя. — Поскольку вчера Лайл решил, что лучше всего будет поделиться со мной любовными впечатлениями юности… я как-то даже и настроился.

Не знаю, чем там делился с ним Лайл, но Рихард притворяется здоровым так усердно, что ему поверили бы дознаватели всей Кайетты.

Только вот нойя — прирожденные лжецы и оттого всегда чуют ложь.

— Нет? Ну, тогда я мог бы хотя бы встать. Не возвращаясь к работе. Разве больным не предписаны прогулки на свежем воздухе или что-то вроде того?

Я киваю. Показываю зубы в широкой, заразительной улыбке, делаю пару танцевальных шагов от его кровати, шурша юбкой.

— Конечно, ты мог бы встать, миленький. Вопрос в одном — как скоро ты уложишь сам себя обратно?

И выкидываю вперед руку, выбрасываю в воздух тонкий карандаш.

Левая рука Рихарда взлетает почти одновременно с моей, мгновенное резкое движение — и карандаш сжимают длинные пальцы.

А потом Рихард Нэйш морщится и прижимает правую руку к левому плечу — так, будто у него вдруг рука разболелась.

Вот только это не рука. Это сердце.

Я качаю головой, цокаю языком. Прищёлкиваю пальцами.

— Руку тебе придётся разрабатывать, как досадно, да? Ну, это же ещё полбеды, мой драгоценный. Беда в том, что ты совсем не понимаешь, что творится, и думаешь, что достаточно моих трав. Трав и зелий, чтобы тебе встать. Это не так, Рихард. Нет трав, которые бы тебя исцелили. Ты сможешь встать, сможешь ходить, сможешь даже улыбаться… Не сможешь только быть варгом, потому что это и есть яд, который тебя убивает. Ты уже понял, или мне объяснить тебе?

С его губ сбегает подготовленная улыбка. Её следы — два полукруга по углам рта — бледнеют и выцветают. И я понимаю, что он просто не думал об этом, беспечно и равнодушно убивая себя каждый раз, когда…

— Сделай милость. Почему мне нельзя использовать Дар?

— Что такое «варг сердца»? — отправляю я в воздух ответный вопрос. Ожидая слов, словно взятых из учебника или речи академика. И я получаю их — точное и сухое объяснение.

— Одна из разновидностей Дара варгов. Обычно варги переполнены сочувствием и любовью к окружающему миру. Поэтому, чтобы вступить в соединение с разумом животного, им нужно успокоиться. Иначе они могут слишком запутаться в собственных чувствах и навредить себе и животному. Эта техника называется «варг от разума» или «варг разума». «Варги сердца», напротив, спокойны и неэмоциональны. Поэтому для вхождения в слияние им нужны… эмоции. Чувства. В сущности, обеим техникам присуще одно: для слияния с разумом зверя нужен толчок, некое состояние, которое для тебя непривычно. Просто для разных техник состояния разные… ты читала дневник Арделл?

Он проговаривает слова неторопливо, словно читает лекцию. Вставляет смешки. Я вздыхаю и слушаю — я знаю все, что он скажет, но надеюсь, что он догадается сам…

Нойя говорят — надежда живёт недолго.

— Нет. О том, что ты «варг сердца», мне сказала Гриз.

В моей комнате она прихлёбывала чай и с ожесточением откусывала печёное яблоко, жестикулировала и ругалась, и взмахивала руками, повторяя:

— Ну, почему с ним всё опять наперекосяк? Аманда, как его вообще учить, «варгов сердца» среди нас уже лет двадцать не было!

Он вскидывает брови, наклоняет голову с немым вопросом. Всё еще не понимает, а ведь мне пришлось труднее, мне нужно было вспомнить…

— Скажи мне, сладкий мой… что ты почувствовал, когда впервые проявил Дар?

— Страх, — легко отвечает Нэйш, тихо смеется. — Разве ты не слышала об этой истории? Нападение взбесившихся алапардов, тела вокруг, бедный маленький испуганный мальчик…

— Тогда скажи мне — что ты почувствовал, когда проявил Дар во второй раз?

Он пожимает плечами, но больше не смеётся.

— Думаю, боль. В конце концов, надо мной тогда стоял самец виверры. И у меня была сломана нога. Странное ощущение, дыхание смерти. Ты пытаешься дотянуться до оружия, тебе не хватает времени, его морда уже идёт вниз, подмоги не будет… всё обычно, правда?

Я опять киваю. Прячу жалость под ресницами — нужно скрывать чувства от тех, кому они не нужны.

Голос мой похож на тихую, грустную песню, когда я спрашиваю:

— А когда Гриз учила тебя… когда ты начал понимать, что ты — «варг сердца»… какими чувствами ты пользовался тогда, мой сладкий?

Мы молчим, и понимание медленно разливается в воздухе. Ткутся его серебряные нити меж нами двоими.

Может быть, это было как для певца — неосознанно потянуться за привычными песнями. Теми, которые тебя не подводят. Не подвели уже раз — так зачем придумывать и разучивать новые?

И в нужный момент он просто потянулся памятью назад, туда, в первый раз или во второй раз. Взял страх, взял боль. Вернул себе.

Пережил заново, чтобы достичь нужного результата — и достиг. А потом повторил это снова и снова — возвращаясь, переживая, проживая, каждый раз на боли и страхе, много раз.

— Ну… это казалось простым решением, — шепчет он и усмехается, облизывая пересохшие губы.

Это казалось самым простым решением — взять то, что уже работает, верно, Рихард? Пустить в ход, шагнуть по протоптанной, удобной тропе. Ведь кто знает, есть ли другие тропы — что ещё, кроме боли и страха, может пошатнуть вечное равновесие, в которое ты год за годом приводил себя?

Я не знаю. Но нойя хорошо разбираются в потайных тропах, потому я здесь.

Блокнот летит, взмахивает белыми листочками. Падает на одеяло Рихарда, тот подхватывает его и вертит в пальцах.

— Он пустой.

— Да, — проливается мой неспешный, напевный голос. — Потому что ты еще ничего в нём не нарисовал.

Он приподнимает брови, усмехается — и я чувствую, как складывается наша песня… начинается наш поединок.

— Нарисовал? И что я, по-твоему, должен…