Чуть-чуть усмехается, а сам-то всё за ножиком следит. Ну, и хорошо: не видно, как я рот разинула. Сквора б заглотнуть, наверное, сумела.

Потому что как же это я так не додумалась сама?

У нас ученики-то такие были. Которые азам научились, а использовать Дар и не хотят — слишком прежнюю жизнь ценили.

А Нэйш их учил.

Може, Гриз его выбрала не только за то, что он как я — тоже убийца.

— Так как ты научишь меня им владеть, — спрашиваю я уже совсем тихо, — если я теперь… каждый раз больно им делаю, или…

Варги-то потому из общин своих убийц и изгоняли. Знали, что это вроде бешенства. Если уж раз убил — без шансов, что остановится. Будет второй, третий, четвертый…

— А это уже моя забота, Йолла.

Может, он будет… на умирающих меня тренировать, или как? Чтобы они не мучались, чтобы… не так страшно, или…

— Ким говорит — смерть может быть милосердием.

— Ну надо же. До чего разумная мысль.

Нэйш теперь ухмыляется по-своему — ничего не разберёшь. Издевается, или как?

— Жду тебя завтра в восемь у временного загона номер три.

Теперь он поднимается — вид занятой по самое не могу. А я прям лопнуть готова — мамоньки, я ж помру до завтрашнего дня!

— Рихард! Ты меня этому будешь учить, да? Чтобы… убивать, но… не больно, чтобы… во благо? Чтобы… милосердная смерть?

Вид у него становится почти что оскорбленный.

— Не думал, что выгляжу как кто-то, кто может учить милосердию.

— А-а-а тогда…

— Учить тебя убивать я тоже не собираюсь. Во-первых, у нас есть устранитель, во-вторых, мне хватило обучения Кани и, третье, самое главное — у меня не получится. Потому что ты не убийца.

— А кто тогда, по-твоему?!

Мой вроде как новый наставник жмет плечами.

— Думаю, сама поймешь в процессе. Завтра в восемь. Не опаздывай.

Когда он уходит — я еще минут пять с разинутым ртом на месте торчу. Потом всё-таки иду к Киму — к Мел пока что не могу. Да и Мел же в зверинце, а мне пока туда дорожка заказана. Отогреваюсь в мастерской, подаю то одно, то другое — что попросит — а сама всё думаю. Насчёт Мориона, и насчёт обучения, и насчёт того — вот интересно, на ком он будет меня учить?

Ну там, единороги, фениксы, пурры…

И как это у Нэйша вышло, что я не убийца — а Морион что, просто прогуляться сходил?!

Хотя по меркам Рихарда — наверно, я вроде как пока начинающая еще.

* * *

Загон номер три недавно срубили — для всяких-разных временных животных. Он пустой, внутри вкусно пахнет деревом. Просторно, холодно, сквозь щели лучи повылезли.

Только я не особенно на лучи-то гляжу. Больше на подушки. Потому что это во сне разве привидится: Рихард Нэйш да две подушки в руках. Он еще с деловым видом взвешивает — какая получше.

— Ой, — говорю я вместо здрасьте. Потом смотрю на клетку, которая напротив Нэйша. И добавляю нехорошее слово.

В клетке сидит беда и воняет, как шнырок. Потому что там и есть шнырок — юркий, гладкий, шерстка коричневая в зеленые полоски. Лапы с тонкими пальцами. Глаза жалобные-прежалобные — у-у-у-у, погладь…

Только это наша местная знаменитость. Одиннадцать побегов, шесть испорченных клеток, четыре подкопа, а один раз он вообще в кладовке все яйца пожрал. Ну и пропасть покусанных рук, ног, пуговиц, вывернутых карманов и один почти что откушенный нос вольерного.

Шнырок Кусака — дрянь редкая, тут прямо все сходятся.

— Мы что, вот на нем тренироваться будем?! — спрашиваю я с тихим ужасом. Кусака поглядывает хитренько и растопыривает лапки — мол, здрасьте, заходите.

А если зайти и погладить — он сначала вам карманы вывернет, а потом горло перегрызет. Ну, или наоборот.

Нэйш показывает жестом — ага, на нем.

Кусака щерится до того зловредно, что меня тошнить начинает.

Ну, или это оттого, что он воняет, кто его там разберет.

— Так это ж самое… вроде как… соединение же лучше идет на том, с которым у тебя вроде как… единение… взаимопонимание.

Мел говорила — с Кусакой бывает взаимопонимание только у Гроски. Как у того, который везде пролезет, отовсюду сбежит, ну и еще может сожрать столько, сколько три себя весит. Гроски к нему и питает нежность — говорит, такой вредной твари в жизнь не встречал.

— В данный момент, — говорит Нэйш и смотрит на шнырка брезгливо, — меня это не особенно волнует.

— Слушай, я уже пробовала с другими шнырками, и я им мозги здорово завернула, хотя Мел говорит — у этого вряд ли есть мозги… Или ты его выбрал потому, что у него и мозгов-то нет?!

— Ну, — говорит мой наставник и щерится даже страшнее Кусаки, — на самом деле потому, что его не жалко.

Дальше я хочу составить план — ну, как подготовиться, куда падать, чего делать, если совсем уж все плохо пойдет. И отдышаться. И попросить Рихарда отвернуться, а то мало ль что выйдет, с первого раза.

Бздыщ.

Перед глазами вдруг оказывается корытце с кусками морковки.

И в это корытце мне очень сильно хочется с размаху нырнуть. И я вроде как ныряю, да только не в корытце, а как в черный омут меня утягивает. Не вздохнуть, не выплыть.

В омуте — глухо, темно, и мечется что-то дикое, шебутное, голодное — Кусака, наверно. Хочет почесаться, хочет куда-то прорыться, еще чью-то ногу хочет тяпнуть, а еще ему страшно. Или это мне страшно, или нам двоим, потому что я теперь больше — не-я, а это, жуткое, дрянное, которое там, внутри меня поселилось — оно поднимается и хочет задушить, и я, вроде как, кричу, и эту штуку надо остановить… надо… вырваться, надо… вернуться, чтобы всё было как раньше, по-прежнему, по-преж…

Только что-то держит, вроде как топит, и вырваться не даёт, так что я барахтаюсь и ору, ору, что не хочу, не надо, стоп, и пытаюсь оттолкнуть и придушить черную дрянь, потому что она же непременно учует — где там Кусака, вот уже и чует, и сейчас поползет, схватит, удушит, скользкая гадина — стой, стой, стой…

Кусака тоже барахтается и верещит, и можно утопиться в страхе и злости, а черные щупальца не-меня ползут и ползут, а я могу только наблюдать и кричать, и хотеть остановить, и вырываться наружу из этой мерзости, которая — не-я, только вот она уже слишком близко и тащит меня за собой, и я знаю, что произойдет, не надо, не…

Потом оно бьётся в стену. Прозрачную, холодную, будто из льда изваяли: обползти — никак, и прошибить — никак, и не-я не понимает: как это то есть — тут стена? Потому что непременно надо изничтожить, надо, надо…

А Кусака-то он там, за стеной — тоже удивляется: что это тут за стены и всякие черные дряни, и поглядывает на мои пальцы — кусануть бы! — и думает, что, наверное, надо какую травку лекарственную от этого поискать, а не-я всё скользит-скользит ладонями по гладкому льду, смотрит помнит… а я-то где?

А, вот зачем была подушка, стало быть. Я на нее так удобно упала — прямо до вечера лежала бы.

Моргаю — в глазах все черные омуты с морковками пополам. Приподнимаюсь, гляжу в клетку.

Шнырок лежит на спине, лапы задраны и хвост свесил.

Тут я говорю то, что иногда говорит Фреза. Как вспоминает свои походы с пиратами-то.

— Как грубо, Йолла.

Наставник расселся себе у стеночки на второй подушке — нашел, когда отдыхать, если…

— Я его… убила, да?

Кусака дергает ногой. Потом носом. Потом переворачивается и смачно блюет в свое корытце.

— Ну, скажем так, — отвечает Нэйш, — у тебя было довольно мало шансов это сделать. Запомнила что-нибудь на этот раз?

— Ага ж, — кучу всего, как выясняется. Особенно что этот гад шнырок мне хотел пальцы отгрызть. — Он и боялся, и всякое. Только я, знаешь, почти его… того. Вроде как, и не хотела, только чуть не… Только там была стена. И она мне вроде как помешала.

Рихард поднимается и изображает аплодисменты.

— На редкость неплохо для первого раза.

— Так то ж не первый… и вообще — откуда ты мог знать, что я его не прикончу?!

— Я же сказал — у тебя было крайне мало шансов это сделать.

— Ага. Потому что там была эта стена.