— А как тогда-то?

— По старой схеме с одним изменением. Наставничество, учёба. Ты — варг, Йолла. Только ты неудачно прошла первое соединение.

Сто тыщ раз воображала, как про меня будут говорить: ты варг, Йолла. И меня прям распирало от гордости, пока воображала-то.

Сейчас чуть наизнанку не вывернуло.

— Так что твоим наставником стану не я: у меня нет нужных знаний, потому я действительно никуда не гожусь в этом деле. Тебя будет учить тот, кто прошел первое соединение… так же неудачно.

— Нэйш? Да?

Смешно, что она так осторожно кивает. Может, думает: я сейчас как заору да на дерево полезу.

Только я уже за эти дни так наоралась — куда мне ещё…

— Здорово.

На мою усмешку Гриз смотрит недоверчиво. А я же правда радуюсь — потому что до меня доходит. Нэйш же знает, как… точно. Точно же!

— Самое лучшее, что могло быть, — говорю я. — Да ты чего, я знаю, какой он. Только он же Кани учил, да и… других варгов учил тоже. Пока ты не вернулась. И ничего, не жаловались.

На самом-то деле Кани мне уши ой как простонала — «Наградили Девятеро наставничком!» Ну, и всякие ученики-ученицы тоже сопли по плечам развешивали: ой, он нас гоняет! Ой, он с нами жестоко! Ой, я таперича спать не могу, потому что боюсь проснуться в голове у яприля!»

Я тогда еще на них думала: вы счастливые, дураки. Если б у меня было то, что у вас, да он меня бы учил — и не пикнула б.

Значит, сбылось и это.

— Это хорошо, что он будет меня учить, — говорю, а у самой будто с плеч гора валится. — Ты не беспокойся. Это ничего. Я ж видела, как он учит, да и сколько лет его знаю. И я буду стараться, так что…

Я всё исправлю, — этого уж не говорю, только думаю. Потому что Нэйш знает и точно может мне с этим делом помочь. И значит — я точно всё исправлю, и это все, потом, может, даже забудется, и все-таки всё будет как раньше…

И им не придется через мою дурость мучиться и переживать. И мы опять будем вместе.

Мы вместе, да. Хлопаю Гриз по плечу и ухмыляюсь — мол, смотри, всё хорошо, всё просто очень как хорошо, и спасибо тебе за то, что ты мне это сказала, и сидела со мной, и держала меня. Только у тебя ж там, небось, делов-то навалом — кроме того, чтобы мне слёзки подбирать?

— А когда он учить меня будет? Мне б скорее, знаешь. То есть, он сейчас где — в питомнике? Надо б найти его — всё обговорить как следует, знаешь. Не знаешь, где его носит?

Уж на этот-то раз я не подкачаю. Мне б малость поотдышаться. Вроде как собраться перед прыжком.

— Найду, — она поднимается и ерошит мне волосы. — К тебе его послать?

Ха, когда это наставники бегали за учениками… Но звучит здорово.

— А и давай. Гриз? — смотрю ей в глаза и убеждаю изо всех сил. — Я правда нормально. Ты не переживай, всё будет в лучшем виде. Я просто вот малость посижу тут… всё наладится.

Она, конечно, всё равно переживает. Видно, когда кивает мне напоследок. И видно, что она готова послать все эти свои дела яприлю под хвост и неделю просидеть рядом со мной, если надо.

Но лучше всего Гриз понимает — когда надо уйти и человека в покое оставить. Аманда и Кани, например, совсем этим не страдают. А она вот, видно, как-то разбирает, что мне до зарезу надо — посидеть одной на холодочке. Понаблюдать за ветками ивы — полуголыми и побитыми инеем. Подождать и подумать.

И вспомнить.

*

Пахнет яблоками и немного — сухими листьями. Ветер шалит: хватает за волосы и растрепывает, тащит за собой, и я хлюпаю носом и ловлю, ловлю пряди, заправляю за уши, только они все равно улетают.

А мне не хочется играть даже с ветром. Десятилетней мне хочется только зареветь. В голос, как всякая мелочь в деревне. Скула саднит, и коленка тоже, и тряпицу на руке приходится прижимать рукавом кофты. Но реветь хочется не от боли — от обиды. Потому что Каю, и Нату, и Эсверу, и рыжему Тейду что-то такое очень важное дали, а мне — забыли. Как будто этому Камню было жалко или как будто он совсем дурной. Как будто этот самый Камень тоже может быть несправедливым. Как деревенские. Или как рыжий Тейд с его шайкой мальчишек. Которые налетают, кривляются, дразнятся: «Убогая! Пустышка! А ну катись отсюда!» Которые всякое говорят про мамку еще. И их просто так не отлупишь — я б отлупила, только их же четверо, и им Камень кое-что почему-то дал. Подарил. Десятилетняя я очень завидую деревенским мальчишкам и глотаю злые слезы, пока иду по тропинке, пиная мелкие камешки. Хочется забиться в угол, плакать там долго-долго, и чтобы ма потом пришла, подула на руку, сказала как раньше — «Сейчас не будет больно, пичужка…» Только ма, наверно, спит. Ну, или пьёт еще, если всё-таки достала — что можно выпить. Или ищет, где можно достать. А я не пичужка, уж сто лет как. И Мел бы не плакала, и Гриз бы не плакала, Аманда так и тем более б не плакала, ну так и я не буду. На руку я тряпицу положила с травяным отваром, сама делала. А потом стащу малость зелья у Аманды, или у вольерных, или Мел скажу, что я случайно… Я так задумываюсь, что не замечаю, как на пути вырастает преграда. Белые брюки, белый сюртук: у нас тут только один ходит, будто на бал нарядился. Нэйша я побаиваюсь и не очень-то люблю. Ну, то есть, мы раз болтали о бабочках, но вот Мел его терпеть ненавидит, да и он же устранитель, зверей убивает, то есть. Мне-то он вроде как ничего не сделал, только он с ног до головы непонятный. Иногда я думаю — может, его кто заколдовал, как в сказках. Ну, как где принца превращают в мерзкого злопыря. Только вот мне кажется — тут мерзкого злопыря случайно превратили в принца. Я так-то стараюсь не особенно попадаться Нэйшу на глаза, а он меня обычно и не замечает, ну и очень все хорошо. Так что теперь я сворачиваю с тропинки: пусть себе проходит, куда он там торопился. И смотрю, как ботинки из светло-коричневой кожи идут мимо, почти уже прямо проходят мимо… останавливается.  — Плохой день? — спрашивает где-то сверху Мясник, ну, то есть Нэйш. Я мотаю головой и шмыгаю носом, гляжу на свои босые ступни с приставшей травой.  — Не-а. Становится стыдно — как маленькая, зареванная. Тру лицо рукавом и думаю — хоть бы он шел, что ли, куда он там шел. Этому-то до меня что?  — Сколько их было? — спрашивают меня над головой. — Деревенских. Соплю, молчу, думаю — наврать? Может, вообще, как Мел, сказать — шел бы ты, мол…  — Да четверо, — машу потом рукой. — Я им тоже как следовает ввалила! Тряпица с отваром срывается с руки и улетает на траву. Вот я разява же ж. Прикрываю рукой ожог (начинает сильнее гореть), только поздно: устранитель — он глазастый.  — Они использовали против тебя магию. Сильнее соплю и прячу глаза, и не знаю, куда деться и как высказать то, что сильнее ожога горит внутри. И что я бы этим дуракам задала бы как следует, а без магии — они б со мной и не справились, и что ну да, ожог, ну да, здоровый, в ладонь, тоже мне, новость, да вольерные по сто раз в год такое сводят, особенно как гон у драккайн начнется, да и вообще, у меня в прошлом году страшнее было, а когда наш дом горел — так и намного страшнее было-то… Но выжимается только:  — Остальным не говорите, ладно?  — Почему? — звучит над головой. Я решаю посмотреть одним глазком — что там наверху. Наверху ничего непонятно. Нэйш не улыбается и не насмешничает, только смотрит внимательно. Но всё равно вроде как злится.  — Потому что я сама… — бормочу. — Я не маленькая девочка, в общем. Человек я. Вот. А у них и так… И с питомником, и вообще… Потому что они и без того уже столько со мной возятся, а зачем я им такая нужна, без магии, — кричит во мне внутри. Потому что они же верят, что я самостоятельная, и что мне можно довериться, они же не знают, что это не взаправду, что внутри я вот такая уродка бесполезная, а если им еще придется за меня вступаться — они могут догадаться, они тогда все поймут, ну и зачем я им сдамся?! Потому что самое важное — это чтобы ты на что-то сгодился и забот не приносил, это так ба говорила, пока еще была живая, а если они все увидят — сколько со мной хлопот…  — В общем, сама я разберусь, — находятся наконец слова. Сверху доносится тихое хмыкание. И я стискиваю зубы и поднимаю зареванные глаза, чтобы сказать, что, мол, ничего тут смешного нету.  — Не сомневаюсь, — говорит вдруг «клык». И протягивает мне пузырек с пояса — противоожоговка, из набора, у всех в группе такие.  — Ага, — как-то неловко благодарить. Все-таки устранитель, да и вообще. Так что киваю, поднимаю свою тряпицу и нахожу поваленное дерево — чтобы удобнее было замотать ожог. Руке сразу легче — на нее как что прохладное пролили. И чего это устранитель не уходит? Стоит недалеко, к дереву прислонился, высматривает что-то вдалеке. Может, ждет, пока я отдам ему пузырек. Может, он даже ябедничать Гриз не будет: от этой мысли сразу становится как-то легче. Говорю, чтобы что-то сказать:  — А я Каю как следует по уху съездила. И Тейда рыжего укусила. И вообще, раньше я всегда им как следует наподдавала, просто они нечестно — с магией… Куда он так смотрит, Нэйш этот? Може, у меня за спиной бабочка какая. Или на носу грязь.  — Обычно Дар считают преимуществом в бою, — говорит он потом тихо.  — Так он и есть преимущество. Я кулаком, а он огнем ка-а-а-ак шарахнет!  — Так считают те, кто не представляет — насколько часто Дар оборачивается уязвимостью.  — А он часто оборачивается разве?.. Улыбка у него почти что веселая, но когда он поднимает ресницы, оказывается, что в глазах улыбки нет.  — Зависит от того, чего ты хочешь. Ну да, — хочу я сказать. Кой-кому легко говорить. Было дело, видала, как Нэйша хотели поколотить подвыпившие деревенские. И как их в дугу поскручивало, когда он между ними прошел — а казалось, что так, просто пальчиками потыкал. Легко говорить, что магия это уязвимость, когда сам прогуливаешься спокойненько перед бешеными виверниями, так-то.  — Вот маги огня, например. Так называемые магические жилы в их случае обычно перекрещиваются на груди. Поэтому если ударить очень точно вот сюда, даже с относительно небольшой силой… Он показывает точку в середине груди, под первой пуговицей белого сюртука. Я гляжу разинув рот, а потом пытаюсь показать на себе — так, что ли?  — А что тогда будет?  — Чуть-чуть пониже… да, вот так. Что случается с рекой, когда ее вдруг закрывает завал?  — Эге, непорядок, — говорю я и высовываю язык от напряжения. — А это только для огненных магов, так? У других — другое… это, где жилы те перекрещиваются?  — Кое-что есть общее, — улыбается устранитель. — Кое-что — другое. Неизменно одно. У всех есть уязвимые точки. * * *