*

Исихо неприветлив. Городская стена невысока и смотрится до того благопристойно, что даже случайные птицы с опаской облетают ее стороной — не покушаются. На воротах их долго и нудно расспрашивает глава стражи — зачем, к кому, по каким делам, почему вон та рыжая так странно себя ведет, были ли в городе, знают ли, что наемники и бродячие акробаты не приветствуются… В тот момент, когда Гриз лезет за конвертом с запросом от лечебницы — не выдерживает Кани.  — Папоцка, а мы скоро пойдем в лечилку? — щебечет и косит глазки к носику. — А то дядя злой, а я плакать буду, и вообще, щас как взорвуся. Лайл Гроски с проникновенным лицом гладит двадцатилетнее замужнее дитятко по головке и обещает дать леденец. Гневно смотрит на стражника и шипит: «Вы что, не видите, зачем мы в ваш город?!» Стражник сдается еще до того, как видит конверт. С отвращением кривит лицо, машет рукой и бормочет: «Там, сразу налево, недалеко от стены, по улице».  — Ух ты, как тут хорошо относятся к бедной, больной девочке! — восхищается Кани и принимается распугивать благопристойных прохожих гримасами.  — А ты видела пациентов местной лечебницы?

Кани пожимает плечами и начинает попыхивать огоньком на ладони, пристанывая: «А-а-а, я жажду крови…»

Вот только прошлого это не отпугивает. Оно высовывается из-за каждого аккуратненького домика, лезет из-за цветастых занавесок. Гриз помнит свой первый визит сюда — она надеялась, что он будет последним. Помнит раскачивающихся, бормочущих людей. Крики: «Это же ты все во сне ко мне приходишь, убью-у-у!»  — Расскажешь, что за место? — спрашивает Гроски, которого дочь нежно душит якобы в приступе сумасшествия. Гриз передергивает плечами.  — Место для тех, о ком мы обычно забываем. Не у всех Дар развивается как нужно. Некоторые не могут его контролировать. Кто-то сходит с ума, по разным причинам.  — Гм! У нас на улице жил мужик с Даром Огня. Так бывало, к нему демоны заходили, после третьей бутылки.  — О том и речь. Искажения Дара. Термин придумал Йенд, основатель лечебницы. Бывает, сюда приходят те, кто по каким-то причинам потерял Дар. Или те, в ком он развивается в нечто опасное. И иногда…  — …иногда сюда сдают бесполезных, — светски вклинивается Рихард Нэйш. — «Пустые элементы» — те, кому не досталось Дара. Ты же знаешь, что кое-где их считают уродами? В детском блоке всегда было полно «пустышек». Их и тех, кого опасаются родители. С какой радости я вообще его с собой тащу, — думает Гриз устало. Ему оно надо меньше всех — возвращаться туда, где пробыл шесть лет, последний год — работником. Поэтому она останавливается на первом же перекрестке (аккуратные указатели возвещают, что вон там — лечебница, а вон там — центр города).  — Разделимся. Встреча в полдень на центральной площади. Я уже была в Л. Б. И. Д., схожу еще раз. Кани — отправляешься в местный зверинец, выяснять, что там со сбежавшим фениксом. Не спорить! В этой лечебнице тебя с порога заметут как пациента, что я Десмонду скажу?  — Что давно пора, — легкомысленно откликается Кани, но послушно упархивает вдаль по улочке.  — Лайл, побеседуй с местными кумушками. Здесь на квадратный ярд больше сплетников, чем где. Все об этой свадьбе, о Ааро Вуллете и его зверинце. Главное — как и когда он тут появился, почему власти разрешили, как его принимают в обществе… словом, все. Разрешаю заходить в пивную, — она раздумывает миг, — без фанатизма только там. Гроски немного оживляется, хотя и бурчит под нос, что в здешних пивных вряд ли подают что-нибудь, кроме молока.  — Рихард…  — Ну, что ты. Тебе ведь понадобится там кто-нибудь местный. Поверь, при мне они будут более разговорчивы. А мне интересно будет увидеть, что там изменилось за восемнадцать лет. Гриз пожимает плечами — ну, как хочешь. Они идут туда, где поднимается высокая, сплошная каменная ограда — чуть ли не выше городской стены. За оградой — сад под огромным, тускло блестящим магическим куполом, сад, где не шелохнется ни листика, где не поют ручьи, куда не залетают птицы… где кусты подстрижены, а цветы высажены в строгом, однообразном порядке. Полная изоляция от магии. Чтобы у тех, кто обитает здесь, было как можно меньше соблазнов воспользоваться своим искореженным Даром. На входе нужно предъявить письмо-запрос, но пропускают их сразу. К корпусам лечебницы, похожим на лепящиеся друг к другу соты, ведет белая дорожка, обсаженная сладко пахнущими нарциссами. Солнце вяло мигает сквозь плотный купол. Гриз идет молча, ей всегда тяжело там, где есть оковы и клетки, а Нэйш с чего-то разговорчив больше, чем обычно — словно задался целью провести ей экскурсию по прошлому месту своего обитания.  — Вон тот блок для буйных, видишь, аталия? Тот, зелёный. Туда дают доступ не всем, только опытным санитарам и сиделкам, обязательно мощным магам. Комнаты в основном одиночные, с артефактами на случай пожара или потопа… зависит от Дара пациента. Говорят, время от времени там случается что-нибудь со смертельными исходами. Впрочем, если больной безнадежен — в него просто каждый день вливают столько зелий, что он превращается в овощ, так надежнее. Детское отделение. Здесь, конечно, по-разному: смотря по тому, насколько ребенок опасен для себя и окружающих. «Пустышки» общаются со сверстниками, их допускают в игровую комнату, позволяют свободно выходить в сад. Для остальных доступ бывает ограничен: учеба и игра — в одиночку и под присмотром санитаров. Само лечение тоже разнится, к слову. Бывает, что несколько детей, равно не владеющих Даром, учатся вместе, и им это помогает. Бывают одиночные занятия. Если Дар, который нужно подавить, достаточно опасен. Кажется, он помнит здесь все: где какие окна, что подают на обед, во сколько уборка блоков, какие книги разрешены, а какие нет, «а вот здесь проводят обработку Печати, Дар становится слабее, если нет того, через что его проводят», «многие остаются здесь работать после выписки — оплата высокая, и вокруг привычная обстановка». Гриз хочется зажать уши, но она слушает. Временами задаёт вопросы.  — Почему здесь не обучают контролировать Дар? Почему — подавляют? Рихард жмет плечами, затянутыми в белую ткань.  — Насколько мне известно, Йенд… тот самый, который основал это место две сотни лет назад… полагал, что так дешевле и безопаснее. Его любимой метафорой было дерево: если росток начинает развиваться не так, как следует, можно, конечно, попытаться его выправить…, но кто даст гарантии, что с какого-то момента он не пойдет вкривь и вкось? Легче не дать ему вырасти. Давить в зародыше, как поступают с любой болезнью. Он хмыкает, делает мгновенное движение ладонью — в пальцах трепещет крыльями бабочка, крылья которой словно объяты пламенем.  — Аталия Арноро, — он сажает бабочку к ней в волосы. — Та самая*. Ты, кажется, сердишься на что-то? Бабочка перебирает лапками по волосам и никуда не торопится. Гриз борется с желанием стряхнуть ее и изо всех сил старается не сердиться. На того, кто так старательно давил в зародыше то, что дали ему при рождении, что едва не убил это окончательно. Он тогда не был Рихардом Нэйшем, — напоминает себе Гриз. Он был — Асти Шеворт, и его вечно запирали. Сначала — дома, после первого всплеска его легендарного Дара. Потом — здесь.

Но не сердиться здесь — выше ее сил, потому что она видит, как медленно прогуливаются по белым дорожкам больные. Присаживаются на скамейки, переговариваются, не замечая тихо следующих за ними санитаров в зеленом. Как чинно ходят между здешними неподвижными цветами дети — те, которым вообще разрешено покидать здания.

Сколько среди них Асти Шевортов? Сколько — будуших Нэйшей? Бабочка, сорвавшись с волос сполохом пламени, улетает прочь.  — Нет-нет, туда мы не пойдем, — Рихард прихватывает Гриз за локоть и уводит с дорожки, ведущей к приемному корпусу. — К чему видеться с главой лечебницы, с учителями или врачами. Ты же не хочешь выслушивать бесконечное: «Мы не виноваты, он был таким трудным ребенком». Нет, сейчас утренняя прогулка — самое время поохотиться на сестер из детского корпуса, как вот например… ах да, вот Меди. Меди сидит на скамейке, залитой солнцем. Поглядывает в сторону детей, которые возятся на траве под присмотром санитаров. Пухленькая и живая, наверняка уже перешагнувшая порог в полвека, волосы аккуратно убраны под косынку, а одежды сестры ей маловаты, будто она располнела внезапно. Рядом с ней — худосочная женщина, с опаской оглядывается по сторонам, и сестра что-то тихо говорит ей.  — …вот, наверное, и они сами, я же говорила, что мы делаем все, что можем… — доносится до Гриз. Потом сестра поднимается со скамейки и идет навстречу. Говорить начинает еще на ходу.  — Вы из «Ковчега», да? Из-за Джейдена? Хорошо, что сейчас приехали. Я Медейра Хоннс, главная сестра детского корпуса, мне о вас начальница сказала, что вы здесь будете. Только я думала, что вы сначала к ней, а потом уже… Тут она переводит взгляд за плечо Гриз и недоуменно щурится. Потом вскрикивает:  — Ох, да ведь это же Асти! — распахивает объятия, прижимая к объемистой груди Рихарда Нэйша, а потом начинает осматривать и тискать заместителя Гриз, восторженно тараторя при этом: — Ой, какой красивый стал, глаз не отвести…, а высокий какой! Сколько лет-то прошло — пятнадцать? Нет, больше, ты ж в том году ушел, когда у нас тут змеи объявились на территории и старый Томкет помер. Глаз не отвести, ой-ой! А мы тебя все вспоминали, жалели, что ты не остался — думали, такой работник пропадает, и вообще, как там он, вовне-то? Все ждали, что ты вернешься, может, хоть весточку пришлешь. Асти был нашим любимчиком, — поясняет сестра для Гриз, незаметно соскальзывая на тон, каким говорят с мамочками, пришедшими кого-нибудь навестить. — Ну, такой всегда был вежливый, все в нем души не чаяли. Улыбкой прямо сердца растапливал, всем в блоке помогал, так мы его даже и в коридор выпускали, хотя по документам сдачи там числилась угроза для окружающих… А старался как — каждое упражнение, каждый моментик, до последней минуточки, с повторениями… Гриз отстранённо поглядывает на подстриженные кусты и решает — что лучше: зажмуриться или закричать. «Вы убивали его Дар! — рвется из горла давнее, несказанное. — Вы заставили его, каждый день, час за часом, уничтожать то, что было его частью, его призванием, вы… радовались, что он старается?!» Они же не виноваты. Работа, благие намерения, еще сто тысяч причин.  — …редкий случай, когда вот так вот, на голом желании полностью излечиваются, — Медди добродушна и горда, близоруко щурится на лицо Рихарда и — счастье — не видит лица Гриз. — Асти, ну, как оно тебе? Ведь помогло, и всё как следует, да? Повторных приступов не было?  — Да, Меди, — отвечает Нэйш, ослепляя улыбкой. — Мне помогло как следует. Приступов не было. Иначе и быть не могло, раз уж я был под твоим крылом. Во всяком случае, нежные руки старой Тендры не помогли бы настолько. Шутка на двоих — потому что они смеются, а Меди повторяет: «А-а, помнишь еще эту грымзу, ну, еще б ты забыл!»  — Поэтому когда я услышал о вашем маленьком беглеце — я решил заехать и посмотреть, чем могу помочь.  — Очень вовремя, Асти… уж такое спасибо… — на круглое лицо ложится тень, как облачко на луну. — У нас тут бывает, конечно, сам понимаешь, что тебе объяснять. Но чтобы мальчик, десяти еще нет… А главное — ну, как так не досмотрели?! Вон, видишь… мать его пришла, не знаю, что ей говорить. Грозит судом, попечителям вот писать будет — не уберегли сына. Асти, может, ты с ней поговоришь?  — Думаю, госпожа Арделл с ней побеседует, — госпожа Арделл бросает не особенно заинтересованный взгляд на даму с насквозь промокшим платочком. — А ты пока расскажешь мне о мальчике. Заодно вспомним славное прошлое, так? Госпоже Арделл до звона в ушах не хочет беседовать с зареванной дамой. Она предвидит, чем это кончится для нее и для дамы. Но привычно ломает себя, стискивает себя в кулаке, подходит к скамейке и начинает тихо:  — Можно присесть? Я Гризельда Арделл. Пожалуйста, расскажите о вашем сыне… Час проходит, тикая в виски каждой минутой. Не разговор — пытка. Гриз слушает бессвязный поток, который извергает мать маленького Джейдена, чаще всего в потоке повторяется фраза: «Вы же должны меня понять». Мальчика трижды водили в Святилище Камня на посвящение, а Дар так и не проявился — вы же должны меня понять. Мы молились премилосердной Целицельнице, водили его в храм, мы там рядом совсем живем, но он не излечился — вы же должны меня понять… Это так ужасно, так тяжело, все его сверстники могут обучаться магии, а он такой… не такой — вы же должны меня понять. Я хотела как лучше для Джейдена, с ним было так трудно, муж начал пить, я не справлялась, такими случаями должны заниматься специалисты — нувыжедолжныменяпонять… Жаль, я не Лайл Гроски, — думает Гриз. Он как-то ухитряется понимать всех вокруг. Я вот не могу.  — Он проявлял интерес к животным? — наконец ухитряется она нырнуть в мутный поток речей безутешной матери. — Рисовал их, просил завести себе кого-нибудь, просился в зверинцы? Хлоп-хлоп, — смыкаются-размыкаются мокрые ресницы, то пряча, то обнажая недоумение.  — Я… не знаю… кажется, нет…, но может быть…, а почему вы спрашиваете?  — Потому что есть вероятность, что ваш мальчик — не «пустой элемент». Думаю, он варг. Это часто проявляется внезапно, бывают случаи — даже в зрелом возрасте, а до того — внешних проявлений может и не быть…  — То есть, как это?! Вы, значит, намекаете, что мой сын… да как вы вообще… что он — из этих?! Рихард Нэйш и Меди оживленно беседуют в сторонке, время от времени посмеиваются и выглядят невероятно довольными друг другом. Гриз Арделл наблюдает за их беседой, пока дама вываливает на нее всё: и что никому достоверно не известно, чем эти варги занимаются, и вообще, какой-то философ сказал, что они уподобляются зверю, и сама дама от знакомых слышала, что эти самые варги сами натравливают животных на селения… И — выжедолжныменяпонять — ее Джейден никак не может оказаться таким вот, и нужно же что-то сделать и как-то от этого лечить… На этом слове Арделл решает, что с нее достаточно.  — Шеворт, — окликает она и получает слегка удивлённый взгляд от Рихарда Нэйша. — Здесь кое-кому нужно объяснить, к чему приводит лечение варгов. Медейра, вы не покажете мне комнату мальчика? Рихард ухмыляется с предвкушением — воплощенное последствие лечения варгов — и садится на скамеечку рядом с дамой. Меди по пути вовсю выспрашивает о своем Асти: вышел ли в большие люди? А сколько зарабатывает? А не женился? Ну, про детей нет вопросов, какие дети, если и им может передаться… Гриз кивает и чувствует себя угрем в садке, куда настойчиво тычут остриями багров. Ускользает, уходит — только бы не сказать ничего лишнего… ничего не сказать. Комнатка одиночная. Небольшая и не особенно светлая, с аккуратно убранной зеленым покрывалом кроватью. На кровати у тумбочки лежат две книги: увесистая «Способы обрести равновесие душевное и магическое», авторства самого Йенда. И сборник какой-то поэзии. Наверное, здесь нельзя читать сказки и приключенческие романы, — думает Гриз. Там слишком много магии, вдруг пациенты решат применить свой Дар?  — А почему он жил один? Насколько я понимаю, мать сдавала его сюда как «пустой элемент». Разве у вас изолируют не только тех, чей Дар опасен? Круглое лицо Меди наполняется недоумением. Недоумения столько — кажется, перельется через край.  — Так ведь… по настоянию родителей, в первый год. У него и в деле записано — трудный ребенок, непослушание, агрессия. Ну, он вел-то себя тихо так, вот мы и прогулки ему разрешали… и вот во что вылилось, — машет рукой. — Когда посмотрите тут все — оставьте, а я пойду к его матушке. И удаляется, бормоча, что вот, проявили доброту, не уберегли ребенка, а теперь еще неизвестно, чем это кончится. Наверное, нужно осматривать комнату, но Гриз стоит, глядя на окно под потолком. В окне еле заметно сияет магическая сфера — такая же, как раз всем госпиталем. Виден кусочек неба — потускневшего, но все равно синего. Наверное, если встать на тумбочку — можно увидеть сад.  — Из моего был вид на игровую площадку. А через защитный слой время от времени залетали бабочки. Рихард выглядит задумчивым. Мягко касается пальцами выкрашенной в небесно-голубое стены, проводит пальцами по неровностям. Гриз знает, что пациенты часто портят стены — на это ей жаловались в прошлый раз. Выцарапывают послания, пишут дневники — как будто им не дают бумаги. Рисуют.  — Милый, милый дом… почему ты так смотришь, аталия? Я отлично себя здесь чувствую. В конце концов, это место действительно стало моим домом — на семь лет. Многие, конечно, надеются, что их заберут обратно, или они сами сбегут…, но я не питал иллюзий. Расстался с ними после своего семилетия примерно. К десяти я свято верил, что мне здесь самое место. И хотел только вылечиться, а разве есть место лучше этого, чтобы постепенно, целеустремленно загонять себя в клетку? Гриз опускает книгу.  — Нэйш, послушай…  — В конечном счете, они желали мне добра, как ты считаешь? Меди и остальные. Были не особенно умны и расцветали, когда слышали то, что хотели, и за ними было забавно наблюдать. Но они старались. А я был так целеустремлен, смешно вспомнить. Стремился к оттиску «здоров» на отпускном листе. Гриз не знает, что отвечать на это. На это и легкую улыбку, с которой он это все ей рассказывает. И поэтому она решает перейти к делу. На пальцах у Рихарда Нэйша — следы голубой побелки.  — Стены так часто красят? — спрашивает Гриз больше у себя. И тоже начинает ощупывать неровности, скользить по ним пальцами, пачкаясь в слишком свежей краске. Закрывает глаза, представляя — что зрение ушло, что остались лишь ощущения… Под руками перед мысленным взором вспыхивают, оживают следы поколений. Какое-то слово. Бессмысленная вязь из букв. Лицо, обрамленное волосами. Никак не понять, что рисовал маленький Джейден, а что — поколения больных до него. Пламя. Пламя, наверное, много пламени…, а вот птица. Птица в огне.  — Феникс, — говорит Гриз и убирает от стены испачканные руки. Ведет пальцем по царапинам. — Ничего не доказывает, конечно, может, он о них сказки читал. Думаешь, все остальное они убрали?  — Нет, конечно. Покраска стен — обычная процедура, если глава блока думает, что комнату будут осматривать. Все эти инспекции, — он хмыкает. — Нужно же доказать, что в блоке идеальный порядок. И точно, альбом находится прямо в тумбочке, под дневником упражнений и заботливо обернутым в бумагу портретом мамы. Рисунки детские, не особенно умелые: двое взрослых и ребенок гуляют в саду, держась за руки. Единорог (опознается только по рогу, а так напоминает вставшую на дыбы козу). Котенок играет с клубком. Еще две фигуры — побольше и поменьше — идут за руку, удаляясь от огромного мыльного пузыря, внутри которого просматривается дом. Самые обычные рисунки, которые смотрят на Гриз десятком суровых приговоров. Пока она не переворачивает страницу. Фениксы разбросаны по бумаге, жгут глаза, несмотря на то, что нарисованы всего-то угольком. Не фениксы — феникс: распахнутые словно для объятий крылья, орлиный клюв приоткрыт, когтистые лапы поджаты…  — Это последние страницы — нарисовано недавно, — говорит Гриз. — И нарисовано слишком живо, как будто он видел это… варги иногда рисуют свои сны, знаешь? Рихард пожимает плечами, вытирая пальцы белоснежным платком.  — Не здесь. Вечером — прием зелья, после которого не видишь снов. Здесь рисуют только то, что видят. Или что способны представить. Я, например, бабочек рисовал. Гриз захлопывает альбом, стараясь не смотреть на заместителя — а то вдруг опять подкрадется память, зашепчет в уши.  — Что ты узнал от Меди?  — Мальчик попал сюда полгода назад. Привела мать. «Пустой элемент», конечно, но просила его поместить отдельно от других. Не выделялся из пациентов, упражнения выполнял, любил стихи, пытался сочинять сам. Что-то о маме и доме, — смешок. — Что еще? Просился домой, плакал. Четыре дня назад Меди услышала, что он видит птицу из своего окна. Да, аталия из этого. Он не описывал, сказал только: «Ко мне прилетает большая птица». Нечасто разговаривал с персоналом, думаю, не доверял… Птиц под куполом нет, я же говорил, только бабочки — так что ему не поверили.  — Фениксы проходят сквозь любые магические преграды… — бормочет Гриз. — Или же он мог быть над куполом…, но почему никто не заметил? Посмотрим снаружи. Они проходят по тому же зеленому коридору, идут вокруг здания. Ну, да. Комната у мальчика — угловая, на втором этаже, между зданием и магической сферой — только несколько высоких ив. Некому видеть.  — Дальше. Рассказывай и показывай. Рихард ведет ее по саду и в саду выглядит оживленным и веселым. Выглядит… дома.  — Мальчик исчез на прогулке. Двое суток назад, примерно в это же время. В эти дни он был подавленным, так что Меди решила позволить ему… порезвиться. Видишь, где они гуляют? Легко нырнуть за дерево или за куст… Дети, к слову, склонны сбегать. Пробегать между кустов и смотреть через сферу на улицу. Поэтому, когда Джейден не отозвался на прогулке — никто особенно не встревожился, на поиск были посланы санитары, которые уже никого не нашли. Обыск территории тоже не дал результатов. После вмешательства матери Меди вспомнила рассказы мальчика о птице, опросила сторожей на пункте пропуска у сферы. Говорит, они видели что-то подобное над куполом, но феникс вел себя тихо, не нападал, не привлекал внимания, потому поднимать тревогу не стали. Директор лечебницы принял решение вызвать нас. Мудрое решение, не находишь?  — В решении нет ничего странного, я в свое время предлагала им обращаться ко мне. Когда была здесь. Если вдруг…  — …кто-нибудь из безутешных матерей сдаст им еще одного варга? Ждала повторения истории, а, аталия?  — Скажи мне, что она не повторилась. Ладно, идем отсюда, здесь закончили, найдем остальных. Рихард прощается с лечебницей легким поднятием брови. Они вновь идут по улицам Исихо, которые слишком милы, слишком аккуратны и слишком полны благопристойных прохожих, настойчиво впивающихся глазами в чужаков. Можно было бы взять экипаж, но Гриз хочется пройтись. Выветрить из одежды и волос проклятый запах лечебницы, где дети никогда не видят снов.  — Пока что все выглядит довольно бредово. Мамаша думала, что у Джейдена нет магии. Сдала его в это заведение, а мальчик оказался варгом. Через полгода в городе появляется Ааро Вуллет. Ему внезапно разрешают открыть зверинец — хотя могу поклясться, тут такое никому не разрешали, и вообще, ему-то зачем зверинец в таком городе?! Но Вуллет мало того, что открывает его — решает жениться на местной уроженке…  — …удачно остановив свой выбор на Далии Шеворт, — со смаком договаривает Нэйш.  — А тем временем у него у самого из зверинца бежит феникс. Что само по себе бред, ты же понимаешь. Фениксов не содержат в зверинцах, это невозможно.  — Фениксы не признают клетки…  — …и ни в одной их нельзя удержать. Эти птицы признают лишь два вида уз: привязанность к своей паре и привязанность к хозяину. Такие узы для них нерушимы, а остальные — бред: в лучшем случае они просто пролетают преграду насквозь, не оставляя следов. А в худшем — плавят.  — «Как удержать феникса в клетке», — цитирует Рихард название книжонки, вернее, книжонок, они появляются десятками на ярмарках, все в разных обложках и под разными именами. Стоят столько же как брошюра «Как заставить василиска прослезиться» и сборник советов «Как обокрасть гадалку нойя».  — Угу. До сих пор как-то никто не додумался. Разве что феникса в клетку запирал его хозяин — тот самый, единственный хозяин, но тогда вопрос: где он? Что заставило его на такое пойти, ведь связь между фениксом и хозяином крайне прочная, они чувствуют страдания друг друга, а феникс в клетке не может не страдать. Но даже если такое допустить… что получается? Феникс не смог удержаться в неволе, вылетел из клетки. Вместо того, чтобы искать хозяина — а это легко, с учетом связи, которая между ними существует — зачем-то пару дней рыскает над лечебницей и является к мальчику-варгу. Тот, видимо, входит в единение с разумом феникса. А потом феникс выводит его через магическую сферу — их-то они преодолевают на раз. Ты не видишь противоречий?  — Ну, что касается внутренних мотивов животных — я слегка…  — Как феникс оказался у лечебницы? — интересуется Гриз, попутно отвешивая поклон двум разряженным матронам, которые преградили им дорогу. — Как он вообще туда попал?! Пока что я вижу два объяснения: мальчик рожден хозяином именно этого феникса, и тот его отыскал. Тогда непонятно, почему и как птица оказалась в клетке и не вырвалась оттуда раньше. Второе объяснение еще паршивее. Оно в том, что начинающий варг смог подчинить своему контролю птицу — с другого конца города и до такой степени, что феникс под этим внушением вырвался на волю, прошел сквозь защитную сферу и помог мальчику совершить побег.  — То есть, это первый всплеск Дара.  — Да. И да, по этой версии мальчик — потенциально сильнее тебя. А, чёрт, Рихард, представляешь, что у него может быть на уме?!  — Кроме возвращения домой, ты имеешь в виду? Гриз останавливается посреди чистой, милой, узенькой улочки, шокируя прохожих. Непристойной для женщины клетчатой рубахой, непристойно распущенными каштановыми волосами, непристойно заткнутым за пояс кнутом. И непристойно горящим взглядом, устремленным на Рихарда Нэйша — тот-то как раз выглядит вполне респектабельным в белом костюме.  — Вернуться домой, ч-черт, Нэйш, найди мне экипаж, живо! Белый, выглядящий неприлично аккуратным фаэтон ловится на соседней улице, возница охотно останавливается на окрик Нэйша и тут же кривится, когда вслед за Нэйшем в повозку прыгает Гриз.  — На центральную площадь, а потом к Храму Целицельницы, живо!  — Ты внезапно решила помолиться, аталия?  — Они там живут недалеко, мне мать сказала… кстати, что там с матерью?  — С матерью? — Нэйш приподнимает брови. — О, она как-то внезапно изменила свое мнение о варгах. И решила, что ее сыну не пойдет на пользу пребывание в лечебнице, так что мы можем забрать его, если, конечно, найдем. Гриз полагает, что найдут, а вот что из этого выйдет — не желает полагать. И с трудом удерживается от того, чтобы не извлечь кнут из-за пояса и не подогнать возницу. На центральной площади подхватывают раскрасневшегося Гроски, который явно проверил качество местного пива не раз и не два. Подхватывают — сильно сказано, лошади идут неспешной рысцой, но быстрее в Исихо не ездят, возница и так торопится от них отделаться, а вслед летят выкрики прохожих: «Носятся, сумасшедшие!»  — Сплетен море, — выдыхает Гроски, устраиваясь напротив Гриз. — Попутно, к слову, я нам комнаты снял, познакомился с милой такой хозяйкой гостиницы… куда летим-то? Слушает он внимательно и цепко, переводя глаза с Гриз на Рихарда. Потом трет вечно небритый подбородок.  — Представляю, что вытворит варг такой мощи и с фениксом на привязи. Ага. Еще и варг, которого мама-папа обидели и в больничку заперли. Думаешь, счеты сводить начнет? Фениксы же не причиняют вреда людям.  — Под контролем или при попытке спасти хозяина — бывает, — отвечает Гриз, нервно поглядывая на указатели. Где проклятый храм? Вот…, а нет, это храм Стрелка, вот и статуя с луком на постаменте. — Правда, переносят они такое тяжело и после себя не контролируют, а сошедший с ума феникс…  — Ну да, видали такое, — мигом соглашается Лайл. Чего, мол, еще не видали за все эти годы.  — Мне не нравятся обе версии, но я не могу придумать третью. Стой. Смотри, вон, над куполом. Купол храма Целицельницы — в виде ладоней, поднятых в небо. Над ним неспешно плещет серыми — пока еще серыми — крыльями птица, похожая на орла. Ветер тихо перебирает ее перья, а птица высматривает что-то на земле и начинает медленно и тихо снижаться — скользить вниз по воздушной горке.  — Нэйш, расплатись, Гроски — бегом! — выкрикивает Гриз и спрыгивает из фаэтона, в фаэтоне нет смысла — лошади могут испугаться, да и бежать нужно по здешним узким улочкам. Бежать — и знать, это близко, главное не запутаться. Гроски пыхтит позади, проклиная выпитое пиво. Гриз оглядывается, с размаху вспрыгивает на чей-то забор заднего дворика, балансирует, видит идущую вниз птицу, постепенно, прямо на ходу наливающуюся багряным. «Хочет атаковать, кого?!» — вспыхивает в мозгу, она спрыгивает, пробегает дворик насквозь, протоптавшись по нежным анемонам, перепрыгивает через еще один заборчик, не заботясь больше — успевают ли остальные. Впереди вспыхивает пламя и начинают кричать люди. Гриз делает последний рывок… Это обычный дворик Исихо: аккуратный, вокруг — домики с неизменно цветастыми занавесками, повсюду клумбы и качели. Феникс — крупный самец, одна лапа окольцована — завис на расстоянии семи футов от земли, и его перья вспыхивают багряным, а клюв и глаза — словно расплавленное золото. В воздухе перекатывается призывный клич — высокий и, кажется, угрожающий. Жар исходит от птицы, искры весело перебегают по перьям, и значит, сейчас будет еще одна вспышка ало-золотого огня. На улице крики, люди разбегаются, но жертв не видно, не видно даже пожара. Потому что перед фениксом в боевой позиции застыла Кани, и волосы ее пылают чуть ли не ярче, чем оперение у птицы. Вспышку Кани встречает переливчатым воплем:  — Черта-с два!! — и протягивает руки навстречу пламени, принимая его в объятия, сминая, в пальцах, переплавляя… и вышвыривая обратно в небо. Цветы на ближайшей к Гриз клумбе скукоживаются от жара, но она перешагивает их. И себя, потому что интуиция шепчет, что это плохая идея.  — Здравствуй, — говорит она и ловит глазной контакт — расплавленное золото словно течет в глаза. — Я Гриз. Я тебя слышу. Я с тобой. И ее глаза становятся зелеными, впуская в себя луговые травы, и переплетение стеблей цветов, и листву под ветерком в весенний день. Она сама становится — шепчущими травами, и целительными стеблями, манящими к себе, и успокаивающим ветерком в шепотом листвы: я здесь, с тобой, с тобой, с тобой… Она одновременно здесь и там: стоит на площади, глядя в золотые глаза. И чувствует воздух под перьями, глядя в другие — зеленые, в которых зелень трав и манящая листва. Она шепчет — и слышит шепот. Ты ведь не хочешь нападать. Не хочешь убивать. Фениксы не убивают, не причиняют зла людям. Что с тобой случилось? Что с тобой сделали? Тебя заперли? Чего ты хочешь? Покажи мне — и я помогу. Тяжкое ощущение тревоги, недоверия, боли, голода, разделенности… обреченности. Нужно туда, туда, нужно найти, быстрее найти, потому что там, там, там что-то важное, что-то самое важное… Страх, боль, голод, хочу к маме, мамочка, что со мной такое, нужно спрятаться, вдруг найдут…