— Ну… — едкая горечь — в горле. — Добро пожаловать в питомник, и если тебе Шеннет говорил, что тут все очень радужно… помнишь мои рассказы? Вот тебе подтверждение.

Ким… Зинич, так его на самом деле зовут… движется мягко и осторожно. Смотрит на девочку на кровати. Дыхание у него выровнялось, на лице — вечное «все беды этого мира из-за меня».

Гриз поднимается к столу с основными снадобьями. На полстакана воды — десять капель «Легкого дыхания», десять — «Руки Целительницы», пять — «Корней земли».

— Держи. Аманда, видно, забыла — тревожилась из-за Йоллы… сильно ушибся?

Мотает головой, прижимает к себе свою механическую свинюшку, округляет губы: «Он же… из-за меня».

— Садись, — машет Гриз, — зелье выпей. И перестань. С бывшими бойцовыми сложно всегда. Наверное, Йолла тебе уже рассказывала насчет того, как мы с ними обычно тут работаем. А что у нас иногда получается — говорила?

— Иногда животное возвращается в дикую природу, — тоном ученика на экзамене отвечает Ким — ровно, тихо. — Иногда — ничего не выходит, тогда приходится держать в неволе… Иногда оно… исправляется. Но вернуться уже не может, потому что слишком доверяет людям.

— А иногда выбирает себе хозяина, и это бывает страшнее всего. Бойцовые… всю жизнь замкнутые в клетки, видевшие только убийства… не привыкли выражать любовь. Даже если их научить подставлять брюхо или приносить палку… им будет казаться мало, потому что она становится сущностью их мира. И им нужно непременно показать — до чего она велика. Поэтому то, что они могут творить в таком состоянии…

«Вместе, — шепнула она, и глаза ее проросли зеленью, и Морион тыкался в ладонь носом — как в алтарь своего божества, потому что это вот всё — его, и питомник тоже его, и дом, и эти женщины, которых теперь надо сторожить…»

 — Запереть, — голос у Кима приглушенный, тяжелый. — Можно же запереть…

— Можно. Только вот не выход.

В памяти — Мел. Во весь рост: шрам на виске, огонь в глазах: «Опасность?! Опасность — чертов Синеглазка, норовит всем мозги спалить. Морион — лапочка. С полуслова понимает. Запирать не дам!»

— Запирать — почти всегда не выход. Временная мера, которая может навредить. Клетка ломает. А того, кто как Морион — выбрал своё… ломает куда страшнее. Такие умирают или остаются калеками — от невозможности высказать любовь.

Секунда — кажется, что он посмотрит пристально в глаза и поинтересуется: так что ломает сильнее, клетка или эта самая любовь? Но Ким говорит только:

— Вы же держите их в клетках.

— Когда они больны. Или их невозможно вернуть на свободу. Тогда приходится уговаривать. Убеждать, что это ненадолго. Некоторые, правда, и сами не против такого дома…

— Клетки бывают домом?

— Думаю, об этом ты мне мог бы больше рассказать.

Ким силится издать какой-то звук — вроде бы, протестующий. Но только задумчиво опускается наконец на стул рядом — продолжая разговор, начатый в первый же день. О клетках и законе, о возможности выбора.

О том, что самая страшная клетка — как раз та, про которую думаешь — дом…

И решетки кажутся невидимыми.

— Поставь-ка на пол, — говорит Гриз. Механический яприлёныш приземляется на пол — Ким сгружает творение с рук бережно, будто ребенка. Яприленыш и ковыляет как ребенок — раз-два-кулдык- сейчас свалится…

— Что это он у тебя так хромает?

— Это… давняя недоработка. Проблема конечностей у яприлей — особое строение в части сухожилий. Мы… я… пытался исправить, еще… раньше. Но литературы не было, и… образцов тоже было недостаточно, так что это оказалось нерешённым. Я думал, усиленная конструкция…

О креплениях, деталях и поршнях Ким говорит гладко, ровно, взахлеб — запинается только, когда невольно нужно обернуться в прошлое. Хоть вполглаза, на миг.

Просто несколько мгновений — наполненных схемами, чертежами, чужим вдохновением рядом. Чтобы прикрыть глаза, выдохнуть и осознать.

— Это… несправедливо.

Гриз открывает глаза. Ким кажется чуть удивленным — вот ведь вырвалось. Подталкивает обратно к себе смешно ковыляющую свинюшку — случайного свидетеля.

Глаза не отрываются от торжественного и радостного лица Йоллы.

— Она рассказывала о вас… о варгах… учениках. Мечтала — чтобы и ей.

— Да.

 — Но так… почему так? Почему именно в этот момент? Разве это нельзя как-то… просчитать, предугадать…

Предотвратить, — дрожит и не срывается с его губ.

Механическое создание пытается прожевать ботинок Гриз. С настойчивостью.

— Три колена варгов, — говорит она задумчиво. — Первые — Великие… и Ушедшие. С безграничностью Дара и желанием жить вечно — растворившиеся в сознании драконов, виверний, алапардов. Вторые — чей Дар передавался в крови, иногда через несколько поколений. Моё племя, почти полностью истребленное во время того, что у нас назвали Великим Противостоянием. И третьи. Они появились, когда природа начала восстанавливать баланс… начали рождаться из «пустых элементов» — от восьми до восемнадцати обычно.

Ким ёжится. Смотрит на свою чистую ладонь так, будто на ней вдруг может проступить невесть что — например, Печать мага. Или зарубки от лезвия, как у Гриз.

— Почему и в какой момент случается пробуждение Дара… почему его получает тот, а не другой… Никто не знает. Кто-то считает, что в этот момент где-то пошатнулось равновесие. И природа пытается восстановить его. Прокладывая мост от людей к животным. Порождая варга. Дар всегда тайна — от кого бы не был получен: от самой Ардаанна-Матэс, от Камня, еще от чего-то. Мы не выбираем подарки, которые получаем. Не выбираем даже — когда их получать.

— Лучше жить без таких подарков, — шепчет Ким — и не отрывает взгляд от светлой капли на щеке Йоллы. — Лучше… без такого.

Гриз пожимает плечами — ей приходилось слышать о том, что стать варгом — рок. В том числе и от учеников («Да я ж уже приспособился без всякой магии жить, да на кой-мне это, это же мне всю жизнь поломает!»).

И многонько приходилось общаться с тем, кто вообще свой Дар признавать не желал. Настойчиво пытаясь доказать ей каждым действием, что уж он-то — точно не варг.

— Так обычно говорят те, которые видят только — чем платишь. Не то, что получаешь.

Ким сопит несогласно — задавая направление механическому яприлёнышу. Скрип-скрип.

В сопении и молчании — многовато от презрительной усмешки Эвальда Шеннетского: «Скажите же мне, госпожа Арделл — что нам приносит Дар, любой Дар? Кроме дурной предопределённости? Ты родился Мечником — и пойдешь в военные, родился магом Ветра — и путь лежит в моряки. Мы развиваем магию в себе, это верно — вот только это не то же самое, что совершенствовать себя самих. Наше общество — общество избалованных детей, получивших слишком много подарков. Мы развращены своей магией. Боюсь, когда-нибудь мы заплатим за это слишком дорого».

— А от этого можно отказаться?

— Есть способы, — тихо говорит Гриз, — заставить Дар заснуть… просто не прибегать к нему… или даже убить. Никто не знает — какой Дар у Эвальда, он его не проявляет. Некоторые наши ученики просто живут себе после выпуска, как жили. И есть еще некоторые заведения, где…

Мгновенная, болезненная вспышка перед глазами — покрашенные голубой краской стены, одинокая кровать, крошечная нарисованная бабочка под пальцами.

Ким смотрит на Йоллу — улыбающуюся во сне своему невесть откуда пришедшему подарку. И глаза теряют отрешенность, обретая взамен — тревогу и жалость.

— Она ведь не откажется, да?

Мальчик что же, догадался — в чем здесь может быть…? После того, что Киму пришлось перенести — неудивительно было бы. Эвальд же предупреждал — проницательность, почти болезненная чувствительность.

Хотя нет. Взгляд — как на раненую или заболевшую. На Вольных Пустошах, где несколько поколений не бывало магии, так глядят на всех, кто ее получил.

— Без шансов. Йолла была «пастырем звериным» задолго до получения Дара.

Ким морщит лоб, шевелит губами — пытаясь вывести формулу вопроса. У него удивительный талант задавать вопросы — нужные, точные…