Брат смотрел как-то уж слишком пристально. Пытался докопаться, найти, выяснить… я мотнул головой, ухмыльнулся невесело. Ничего там, братец, совсем ничего…

Отпустил клинок — нет, не тянет, не подходит, не ложится в руки.

— Это — меньшее зло, поверь мне.

Меньшее… меньшее зло. Новый мотив взамен надоевшего — «будет-будет-будет…»

«Меньшее зло, — сказала Геката, улыбаясь мне в лицо кровавой улыбочкой, — ты по сравнению с Эребом… мир понял это — и потому покорился тебе».

Это еще вопрос — насколько он там покорился. Норовит прыгнуть на плечи, к земле пригнуть — а мне как назло, нужно вслушаться в него. Понять — насколько Эребу нужен подземный мир?

Составить свою игру: так ребятишки из деревянных кубичков составляют. Вот один — Эреб, которого мне очень, очень нужно заставить встретиться со мной лицом к лицу. Потому что огромная мощь Первомрака в теле неслабого брата моего Посейдона может нам ой, как насолить, да и вообще, мне Первомрак нравится больше мирно спящим в своем дворце. А вот второй — подземный мир, в котором нынче Эреб не властен. Над собственным творением, собственной вотчиной, собственным… здравствуй, ловушка-подземный мир, ты мне очень и очень пригодишься, я поставлю тебя, как кубик, на место. Вот еще: рати, которые Эреб скоро поведет в опустошительную войну: даже не сталкиваться в боях, просто выжигать, выпаливать Золотой Век, просто заставлять плакать алым небо, пока я не сделаю ошибку, пока меня не выдадут ему отчаявшиеся родичи и союзники — как… малое зло в великой войне.

Погоди, Эреб. Вот еще кубик — Тартар, врата которого Эреб не может распахнуть, потому что в подземном мире нынче — другой царь. И значит, ему не просто нужен подземный мир, а очень нужен, значит… ах, как не хватает последнего кубика — приманки в ловушке!

Так, что опять вспоминается: вот Гера, давняя союзница, только сказал, что нужно чудовище — а у нее раз, и нашлось… Гера, у тебя, случайно, не завалялась там приманка для великого Эреба?

Оказалось — совершенно случайно завалялась.

Зевс (уже и забыл, что он здесь) снял со стены лук. Примериваясь, потрогал тетиву, напряг — пустую, без стрелы. Сказал задумчиво:

— А может, и правда. Прощу. Женю на Коре. Отдам подводный мир. И возьму клятву Стиксом — никогда не поднимать на меня руки. Никогда не выходить со мной в бой… Ты знаешь, что такая клятва нерушима, брат?

Еще бы не знать, когда Стикс получила способность принимать клятвы как раз при мне. Страшна, нерушима, вечна для всех, ледяные черные воды, девять лет зачарованного сна, девять лет еще более страшного — смертности.

— Я и сам дал такую недавно… Гере и Ифиту, в обмен на скипетр. Что не буду преследовать. Не пойду против них. Даже — что не попытаюсь посягнуть на ее… очаг, — улыбка у Зевса — колкая, но разочарованная. Добыча сбежала — желанная столько веков добыча! Заслонилась великой клятвой, загородилась как стеной — и теперь может чувствовать себя в безопасности…

— Не ты ли посоветовал ей это, Мудрый?

Да. Гера может чувствовать себя в безопасности. Клятва Стиксом нерушима и вечна.

Вечна. И нерушима.

И значит…

— Брат?

Сколько Зевс ждал, пока я размышлял, рассматривая стену, увешанную оружием? Показалось — века.

— Я не советовал ей этого. Но ты прав: это лучший выход. Клятву Стиксом Аполлон не осмелится нарушить.

И ты, как Гера, сможешь чувствовать себя за стеной. За уютной, нерушимой, черной ледяной стеной…

Зевс что-то хмыкнул, выходя — возвращаясь к родному золоту. О том, что он оставит меня наедине с моими мыслями. Кажется, говорил еще что-то о сборе войск.

Титаны, великаны, лапифы вооружались уже в открытую. Пошли набеги на поселения людей — и младший сын Нюкты повесил меч на пояс, вышел в поле — пожинать пряди. Без крыльев, просто так вышел, как крестьянин, готовый жать урожай. Гестия приходила, говорила: у Убийцы получается ходить по-божественному, только когда столько смертей — это трудно…

Золотой век рушился под откос — летел с каждым днем ниже. Зевс вооружал армию, готовясь к войне. Возле Зевса, блестя золотом волос, прохаживался Аполлон — образцовый сын, прощенный родителем. Ифит — еще один сын, прощенный родителем — говорил: Сребролукий его даже успел на соревнование вызвать — кто из них лучший кифаред. «Ну, вообще-то ему сперва вздумалось похвалить мою кифару и сказать, что я неплохо пою. А я в ответ ему сказал, что он неплохо стреляет — отец, ты не знаешь, почему его так перекосило?»

Еще на Олимпе появилась Кора — мелькала тут и там в коридорах, бросала осторожные взгляды, все смотрела с тревогой: то ли за Аполлона, то ли просто так, не разберешь. Поговорить как-то и не удалось: я мотался невидимкой из подземного мира в Средний, выслеживал Эреба, высматривал знаки скорой войны — и выжидал момент…

Нужно было — чтобы натянулась стрела невидимого лука Ананки. Чтобы под ноги прыгнула грань страшной войны. Чтобы от нас начали отворачиваться союзники, чтобы вокруг зашептались о новых силах Посейдона, чтобы стало ясно: мы можем проиграть…

И когда над селениями людей Медного века замелькали драконы, когда — неизвестно откуда — на города начали накатываться чудовища — тогда позвал Гипноса.

— Найди своего брата, — сказал я ему. — Пусть передаст Посейдону: мы хотим переговоров.

Белокрылый, который в последнее время все чаще ошивался на Олимпе, поскреб в затылке пестиком.

— Найти-то можно, Кронид… только вот с чего ты взял, что Убийца будет что-то передавать Эребу — после того, как тот с ним такое вытворил? Или в неверности подозреваешь?

Угол рта чуть приподнялся. Теряю улыбку в последнее время, наверное — царю подземного мира не положено…

— Не тот брат.

*

 — Не придет, — хмыкает Аполлон. — Эти подземные… И поворачивает голову, чтобы поймать прищур Таната Жестокосердного. Который стоит от Аполлона за два шага и желает знать — что там не так с подземными? А по правую сторону — за два шага Гипнос. Обложили Аполлона со всех сторон. Аполлон кривит губы. Аполлон полагает, что достоин лучшего места — не кто-нибудь все же, а почти что Владыка Морской! Вполне может стоять рядом с Зевсом, а приходится — торчать неподалеку от златого трона, в компании других детей Зевса… и всяких разных подземных. А неподалеку от Зевса стоит Ифит — олицетворение моря, гиматий пеной белоснежной вышит. Еще стоят Сила и Зависть — сынки подземной титаниды Стикс. И еще сама Стикс — в черном доспехе, будто на войну собралась. Серые глаза сверкают грозно. Должен бы быть еще Климен — свергнутый царь Олимпа. Да он ведь теперь — Странник, вот и странствует не пойми где. Может — далеко, а может — в зале за спинами, не разглядишь.  — Придет, — шепчет Гермес и от нетерпения взлетает на пару локтей на своих сандалиях. — Гипнос говорил: непременно придет… Ну, конечно, придет. От торжества над противниками не отказываются. Противники отказались мериться силой! Запросили переговоров, торговаться полезли! Тут не просто пойдешь — опрометью пролетишь, вон, шаги в коридоре — дробненькие, будто смешочки… Распахиваются двери. Щурятся глазки — мутные заводи в рыжих ресницах. Полыхают, отражая золото зала, реденькие волосы — как у полинявшего лиса. Ты явился, наконец, Мом Правдивый Ложью. Выступил на свет перед всеми — после того, как так долго свивал длинную, черную нить, ведущую в Подземный мир. Прошагал по коридорам — не кривляясь, важно и мерно: не кто-нибудь идет — сын будущего Владыки Мира! Только вот уже в тронном зале не утерпел — выдал прежнюю натуру. Подмигнул Аполлону — мол, извини, не вышло. На Ифита бросил взгляд искоса: видались? Нет, с тобой не видались, а с матерью твоей пришлось. С удовольствием перещупал глазами всех остальных в зале, а потом и до Таната добрался — расплылся в паточной улыбке:  — Радуйся, брат! Мало работы сегодня? Или без крыльев не успеваешь? Так я могу, если надо, передать — вдруг да обратно приделаете, у вас же мастера тут… Молчание в ответ. Гестия касается локтя своего жениха: не нужно, слышишь, не нужно… И Убийца вместо лезвия меча шлет вперед только взгляд — с размаху. Только что этот взгляд Мому Злонравному! Вон, ухмыляется, рассыпается в извинениях:  — Ах, простите-извините, Владыки, с родственником заболтался — давно не виделись, да и кто знает, когда придется… Хайре, о Великий Зевс! Скажи, величать ли мне тебя Громовержцем? Сестрица Осса-Молва утверждает, что Громовержцем нужно величать другого — того, у кого стрела… Хайре, о Ифит-Кифаред, хайре! Мом измывается. Ломает гнусную комедию, кажется даже — вынуждает ударить, да что там ударить — в Тартар себя забросить! Эй, три царя — прежний, нынешний и будущий — не хотите ли посланца оскорбить и потом с его господином побеседовать? А еще лучше — с войсками этого господина? Не хотим.  — С кем же мне здесь разговаривать, о великие? С кем переговоры вести? Тут… понимаете ли, глаза разбегаются. Может, уж на трон кто-нибудь сядет, чтобы полегче-то было? Или жребий бросите?  — Со мной. Выскочил все же из роли вечного шута — дернулись губы, ноздри раздулись… Зашмыгали мутно-болотные глазки: как поддеть? Над чем подшутить? Хитон вот небогатый, серый, да и гиматий темный, как на траур, да и венца не видать (вместо венца — седина влезла в волосы, я ее и не просил — а влезла).  — Можешь повыламываться еще, сын Эреба. Найди себе мишени для насмешек. Я подожду.  — Да где нам уж, — зазубоскалил, заюлил льстиво, — где нам уж, маленьким… Ох, не гневайся, Климен Мудрый… Климен Странник. Я только… ходят вот слухи, что тебя свергли, а переговоры с тобой… или ты — не как царь, как глашатай? Тогда, конечно… А сам — шмыг-шмыг мышами-глазками: не удалось ли рознь посеять? Зевс призадумался, Ифит… а, что Ифит. Морской, наверное, песню новую сочиняет. Только вот у Климена Милосердного физиономия какая-то уж слишком безжалостная, а ухмылка — того хуже.  — Тебе, верно, забыли сказать, что я нынче тоже Владыка. Владыка подземного мира, имеющий на него законное право. Проверим мое право, Мом, сын Эреба? Ответить Мом, сын Эреба, не успел. Безмолвный приказ царя — я хорошо научился приказывать за годы на троне! — острым ударом подсек коленки послу Эреба — и тот с размаху ткнулся носом в пол. Второй приказ придавил спину, прижал, притиснул к полу. Нерадивого раба — перед царем.  — Может, мне поискать еще доказательств, сын Нюкты? Ты, кажется, любишь забавлять народ — не хочешь ли сплясать? Или предпочтешь извиваться на этих плитах, показывая срам? Мы посмотрим и посмеемся. В болотной глубине глаз подняла головы, распустила капюшоны многоглавая злоба. Зашипела неистово: «Не прощщщщу, посчитаюссссь» — пока божок отлипал разбитым носом от белых плит пола, пока ихор утирал. Выплеснуться вовне, отравить воздух злобе мешал страх.  — Ты мастер доказывать… Владыка. Своему брату ты тоже хочешь что-то доказать?  — Не доказать. Предложить, — развел руками, делая шаг вперед и перекидываясь — из Климена Криводушного в Климена Милостивого. — К чему он хочет идти на нас войной? На нашей стороне немало славных бойцов. Потери понесут все. Разве не проще поступить разумно и договориться? Смешок запрыгал у Мома в глотке — вырваться побоялся.  — Ты отнял у Посейдона вотчину, которую сам ему отдал. Изгнал его и вынудил искать помощи на стороне. Что теперь ты хочешь предложить ему? Мом Злонравный все же не может без лжи. «Твоего брата больше нет», — сказал Танат, прозвучало в смешке Гекаты. «Твой брат еще здесь, — лживо глядит из глаз Мома. — Он тут, ты воюешь с ним». Только вот я бывший ученик Аты и различаю ложь издалека.  — Мир за мир, — получилось двусмысленно. — Пусть поклянется не посягать на небеса и землю. Не начинать войны. Взамен я откажусь от владычества и отдам ему подземный мир в вечное владение. Я поклянусь никогда не выступать против… брата и против подземных владык. Я поклянусь в этом Стиксом. Глаза у Мома, Правдивого Ложью, сперва полезли из орбит, потом блеснули алчно. Будто лис курицу увидел: такое предложение! Вотчина отца — с Вратами Тартара, со всеми подземными богатствами, со всеми ратями чудовищ! — возвращается обратно. Да что там — в руки плывет! Да что там — еще и основной противник, единственный противник с дороги сам убирается. Что, у этих Кронидов настолько все плохо?! Хуже некуда, — отвечаю я глазами. Хуже некуда. Мы не готовы к войне. Даже не так: мы ее не хотим, мы же не с кем еще не воевали по-настоящему, я всегда успевал предотвращать… Я готов на все, чтобы ее избежать — даже на то, чтобы оплатить это такой ценой. Меньшее зло — отдать подземный мир в руки его создателя, накинуть вечное ярмо рабство на всех жильцов, от чудовищ до Гекаты… и этим спасти Олимп и море. Два царства — за третье. Мир на земле и в воде — за подземный мир. Легкий шепот — ночной птицей скользит между присутствующими. Одобрительный — у олимпийцев и морских: да и правильно, войны не будет, в подземном мире сядет Посейдон, почему нет? Подземные — те, кто знает, чем для них обернется владычество Эреба — глядят пораженно, сурово, обвиняюще. Гипнос губами шевелит — слова связать не может. Стикс кромсает леденистым взглядом, ее сынки костяшками скрипят… Подлость — тяжкий груз. Вон, аж Мома пришибло: не ожидал, что я так откровенно… Да, Правдивый Ложью, я откровенен, я очень откровенен. Разве не подлость — драгоценное качество Владык? Получи: я олимпиец и ценю подземный мир куда дешевле, чем небо и море. И потому готов заплатить им — и еще своим невмешательством в то, что будет творить в нем Эреб. Я готов укрыть Эреба за лучшей из клятв. Оградить его от себя черной, ледяной стеной Стикса — как тебе такое?! Очень даже. Мом кивает — понимаю, как же. Олимпийцы… вы все такие… олимпийцы. К такому-то подлецу даже уважительно обращаться хочется.  — Я передам твое предложение… о Мудрый. Что еще?  — От своего брата я потребую той же клятвы. Клятвы, что он не пойдет войной на небо, землю и море. Ага, ага, кивает Мом. Посейдон уже точно никуда не пойдет. Посейдону через пару месяцев уже вообще ничего не надо будет — сколько там того Посейдона теперь осталось? А потом, когда его не станет совсем — мы и посмотрим.  — И это я тоже передам… о Мудрейший. Хочешь ли ты передать еще что-то?  — Такие договоры не заключаются через посланцев. Если Посейдон согласен с моим предложением — пусть явится во дворец отца к горе Офрис. И мы скрепим наш договор клятвами и пиром, как того требуют традиции. «Ну, так я и знал», — цветет на физиономии у посланца Эреба. Вот ведь коварный Климен — собирается выманить Первомрак к Офрису, когда тот совсем не собирается с ним лицом к лицу встречаться. Ага, сейчас. А такое видел?!  — О хитрейший! Но кто может поручиться, что это не ловушка?!  — Поручусь я. Я клянусь, что не подниму руку ни на своего брата, ни на подземных Владык, когда они прибудут во дворец к Офрису. И никто из зримых или незримых не посмеет сделать того же. Мом Правдивый Ложью вскидывает бровки — сейчас недоверие выкажет. Но тут падает последнее, неотвратимое:  — Стикс, услышь мою клятву, — и все возражения застревают у божка в горле. Льется, медленно падает ледяная вода из черной чаши в руках древней титаниды. Сама титанида смотрит пристальным, судейским взглядом: клятва принята. Нерушимая, вечная клятва, вернее которой нет — и значит, Посейдону или Эребу ничего не грозит во дворце на горе Офрис. И значит — Мом Правдивый Ложью, пораженный и с расквашенным носом донесет мое предложение до Эреба — самое лучшее, самое соблазнительное предложение, я ведь так хочу мира, что готов за него отдать целое царство… И значит, мы с моим бывшим братом заключим договор. И я куплю мир. Ценой меньшего зла.