— Я… — и осеклась, остановилась, споткнулась о прищур взгляда. Недетского взгляда, неюношеского.

«Зачем ты… охотишься на меня?»

«Будущим царям нужны наставники».

«А кто тебе сказал, что я буду царем? Или что я хочу им быть?»

«Но ты хочешь свергнуть своего отца. Я — богиня разума и могу научить… подсказать».

«Подсказать, как смотреть, подсказать, как стрелять, подсказать — как свергнуть отца. Чего я буду стоить, если мне все время будут подсказывать?»

Метида вдруг почувствовала себя странно юной. Дочь Океана стояла перед юнцом — сыном Реи Звездоглазой. Ёжилась под пронзительным взглядом будущего.

И ощущала себя легкомысленной девушкой, которая ничего не может дать тому, кто стоит напротив.

Ни решимости. Ни мудрости. Ни зоркости.

Ни окрылить, ни направить — дойдет сам. Может, собьет в кровь колени по пути. Но дойдет.

Улыбка — непослушная, озорная — стала шире, полезла на губы, упорная. А так хотелось красивой истории, — подумалось вдруг Метиде. О всеобщем блестящем спасителе, возмужавшем на Крите. Впитавшем в себя поучения богини Разума.

О будущем, одетом в сияющие одежды, которое позволит давать себе советы, выполнять за него работу, вести…

В таком будущем можно было бы утонуть, словно в Океане, — подумала вдруг Метида. Раствориться в нем навеки. Так может, пусть себе непричесанное, дикое будущее бегает по лесам? Играет в игры, учится смотреть и притворяться. Да, Мойры, мудрые советницы. Я нашла Судьбу. Для всех. Посмотрела на нее и решила оставить в покое.  — Позволь подарить тебе хотя бы оружие, — сказала она, сглотнув, — в память о нашей встрече… Литос*. Он смутился, кажется. Покосился в сторону свиты и проговорил тихо:  — Те, кто меня воспитал, говорили, что мужчина может подарить женщине что-нибудь в память о встрече. После ночи. Не знал, что бывает и наоборот. И у тебя пока нет причин дарить мне подарки, богиня. Метида замерла. Посмотрела на юношеское лицо с пронзительными глазами. Подумалось вдруг: почему нет? Он поймет. Он не потребует ничего взамен.  — Ты развеселил меня — это пока никому не удавалось, — помолчала, решилась. — А если мне вдруг захочется купить твою ночь? Возьмешь от меня подарок? И засмеялась, понимая вдруг — что чувствуют сестры, которые плещутся в легких волнах дни напролет. Смешно это — когда заставляешь зардеться судьбу для всех.  — Если вдруг стану царем — может, и возьму, — усмехнулся сын Крона, и разговор окончательно скатился в глубины Тартара. — Цари они такие… странные. Только ты учти, у меня уже есть оружие. Два оружия. Лук и стрела — подарки от бабушки. Как их на что-то сменить?  — Бывает — оружие меняется. Когда меняется… — глянула на лук, на легкую белую стрелку, которую стрелок выхватил словно из воздуха и теперь вращал в пальцах. Осеклась, побледнела. — И давно тебя навещала… бабушка?  — Лет семь-восемь назад, — пальцы юноши бережно погладили истертый, обшарпанный металл. — С тех пор и играю.  — Играешь… — эхом отозвалась Метида, не отрываясь взглядом от лука, от серебристой стрелки. Подняла глаза, сказала тихо: — Прими от меня хотя бы знание. Оружие может быть — одно. Всегда одно — до тех пор, пока его не поменяешь.  — Но она дала мне два…  — Может быть, она тоже во что-то играла, Литос. Древние любят загадывать загадки. И играть. А может быть… Больше она не сказала ни слова. Он тоже молчал. Задумчиво щурился на стрелку в своих пальцах, поглаживал лук — словно решал: какой подвох может заключаться в том или этом? Стрелка и лук хранили невинность и покорно лежали в пальцах. Метида вздохнула. Перехватила последнюю стрелу взгляда — черную, выкованную из задумчивости. «Во что играешь ты, о Литос?» — пустила навстречу свою. «Увидишь, — ударило в ответ. — И помни: я не буду играть вечно». И — только в отдалении зашелестели кусты да закачалась на ветке мертвая гадина. Из других кустов неторопливо вылез обширный козий зад. Покачался и двинулся в заросли, как корабль — в бурю. Было? Не было?  — А кто это был? — окликнула нимфа из свиты. Метида не ответила. Перехватила копье, двинулась вперед. Передернула плечами, пробормотала на ходу: «Так… местный один. С козой» — и удивила свиту прытью. Спешила к тому месту, где остервенело выли псы, бросаясь на выползшее из-под земли чудовище. С шипастым хвостом, с когтистыми лапами. С полной пастью зубов, которыми тварь уже успела покалечить двух куретов и изранить почти всех гончих. Визги, всхлипы и рычание тесно переплелись в воздухе.  — Богиня! — возопила свита позади. — Ты на это охотиться будешь?! Метида остановилась, укрылась за стволом. С усмешкой качнула головой. Зачем охотиться, если можно смотреть? Вот охотники. Наскакивают на подземного жильца в смешной надежде, что это он — их добыча. Вопят, размахивают копьями, подбадривают, суетятся, то за деревья отскочат, то товарищей позовут. Псы — бросаются в бездумной верности, виснут у чудовища на чешуйчатых боках, на мощных лапах, развлекаются под ударами хвоста. Зачем? Для чего? Хозяин сказал. Вот хор нимф — истошно визжат, дают советы издалека. Мужчинам — как воевать. Нимфам виднее, рядом с ними не хлещет шипастый хвост, на них не нацелены клыки. Вот сама подземная тварь — глаза пылают огнем. Подземные твари иногда выбираются из своих логовищ — когда услышат шум охоты. Подставляются, открываются мнимо. Охотятся на доверчивых охотников, которые думают — что главные здесь они. Иногда у тварей получается. Вот как здесь. Еще один сбитый с ног курет покатился по влажной траве, закрывая руками изорванный бок. Если только… Стрела свистнула из ниоткуда. Явилась из воздуха, белая, легкая. Адамантовая. Аккуратно и строго воткнулась чудовищу в горло. Напоминанием: не следует забывать о случайностях. Нелепых, бегающих по лесу… играющих. Таящихся в невидимости, у тебя за спиной. Богиня Разума кивнула своим мыслям.  — Это — не моя, — сказала тихо голосам Мойр, живущим в памяти. — Это — не чужая… Это — для всех. Комментарий к Монодия. Метида * Монодия – песнь одного певца.

*Литос – “камень”. Рея скормила Крону камень, что и припоминает Метида, одаряя Аида прозвищем.

И еще немного пояснений. Я тут немного решила писать и от других персонажей (да, будут подземные. Да, Танат. И Геката. Точно.). Потому главы делятся на монодии или пароды (от одного или нескольких других персонажей) и обычные сказания – от Невидимки. Вот.

====== Сказание 2. Об армии, подарках и умении не промахиваться ======

В Стигийских болотах, части чуждой мне вотчины есть особая тропа — кривая, будто спина старика, которого несколько раз перетянули палкой. Корявая, петляющая меж болотных изъеденных болезнью ив, уходящая в туман… временами теряющаяся между кочек, которые облюбовали ядовитые змеи.

Сама ядовитее змей, которые норовят хватануть за ноги. Сделаешь шаг — и почувствуешь, как за спиной сгустится и зашевелится что-то темное. Обернешься — не увидишь пути. Крикнешь — и туман отзовется десятком твоих голосов… твоих ли? Взглянешь в мутную, слегка прикрытую ряской воду — вода посмотрит десятком лиц. Твоих ли? Замешкаешься на секунду — и тропа под ногами станет десятком троп. Твоих ли, путник?! Ступай себе вперед, путник, — это единственный способ идти по своей тропе. Идти и верить, что все-таки идешь по своей. Иногда тянет войти туда — в чужую, Стигийскую бездонь. Шагнуть вызывающе на эту самую тропу. И посмотреть в лицо чужаку — тому самому, у которого все вышло неправильно. Спросить у него: сколько вас там на самом деле? Чужих и смутно знакомых? Сколько нитей, сколько путей, сколько жребиев, сколько… Вот бы стать там, на тропах, взглянуть в отчасти чужие лица, вызвать на разговор непохожих двойников. Поделиться впечатлениями: а у тебя оружие какое? А жена? А жребий-то хоть какой взял? Нет, серьезно?! Ну и жизнь у тебя, невезунчик. А у меня вот… Спросить их — как у них там с хитрыми бабушками. И с голосами из-за плеч — звучат или вообще не появляются? И прозвучала ли у них там фраза, мерная и тихая, ядовитой стрелой спущенная с едва выгнутого лука губ? — Ты хотел меня видеть, отец. Тартар знает, какими они бывают — воплощенные пророчества. Почему-то кажется — у них со мной ничего общего. Козы, например, у них точно нет. Зато наверняка есть красивые одежды, верные жены… советующие, как там нужно — свергать отцов. Мне вот всегда было интересно — как. Я эту мысль с детства, можно сказать, мусолил. Обсасывал так и этак, по всему выходило — дрянь. Крон, например, своему отцу серпом детородные органы отрубил. Я, конечно — спасибо бабушке! — вполне могу своему что-нибудь отстрелить, только он же не сдастся, упрямый. И война начнется все равно. А как его остановить так, чтобы не поднялся — неясно. Ветви леса мягко сомкнулись над головой. Укрыли тенью. Змея трепетливо коснулась босой ноги — одна из многих наставниц. Простонала птица над головой — и показалось, что слышу истошный крик матери: «Не высовывайся!» Она уже тогда сбежала от Крона — в тот последний раз, когда я ее видел. Потому что родила еще одного ребенка — а Крону то ли показались слишком невкусными валуны, то ли просто что-то начал подозревать — вот он и приставил кого-то из подручных следить за женой. Выследили. Не до меня — до других, я слышал, там две или три девчонки. Сестры. И брат… или сколько братьев? Одного она прижимала к груди, когда пришла увидеть меня. Я слышал всхлипы младенца из пеленок и стоял столбом, глядя на нее, а она плакала. Говорила, что ей теперь придется бежать с ребенком на край света — от гнева мужа. И запретила идти с ней. Так, мол, безопаснее. Остальных детей успели забрать ее подруги — спрятать в разных местах, скрыть от гнева Крона. Я хорошо помню ее взгляд — потускневший и загнанный. Хриплый, срывающийся голос: «Обещай мне… обещай, что не пойдешь. Клянись, сын!» И когда я не выдержал, захлебнулся, выплеснул криком: «А кто тогда?! Кто, кроме меня?! Кто?!» — подошла, погладила по щеке дрожащими пальцами, пахнущими молоком. Прошептала: — Я спасала не пророчество — я спасала сына. Не чтобы ты сверг отца… понимаешь? Чтобы ты был просто… — Понимаю, — сказал я, и первое слово лжи скользнуло с губ. Легко и осознанно — стоило вспомнить изменчивость ветра и стать ею. — Обещаю. Внутри отдавалось другое: «Подожди совсем немного». Я придумаю, я сделаю, я… В тот день я ушел от Адрастеи и Идеи — бесконечно заботливых нянек. От Амалфеи, правда, уйти не удалось: догнала на полдороги вихрем, от всей козьей души наподдала под зад рогами: сбежать вздумал?! Да я тебе сейчас! Игрушка-лук висел на плече, легкая стрелка пристроилась на поясе — зачем для нее колчан? Зачем колчан тому, кто сам стал стрелой — неотступной, разящей, идущей к цели… Хочется верить — что и не промахивающейся. Полянка была хороша — солнечная, залитая солнцем, вызывающе невинная. Я скрестил ноги, уселся под ближайшую сосну, достал из дорожного мешка яблоки. Не такие, конечно, как у одной старушки, которая любит загадки и внуков. А так просто яблоки, по пути нарвал. Еще были лепешки — пастухи поделились за то, что не промахнулся по двум каменным волкам. Мне это просто. Представил Крона на месте волков — и не промахнулся… — Вот скажи мне, как у нас дела?! Амалфея мрачно мекнула уволокла у меня из-под локтя яблоко, сочно хрустнула и обозначила взглядом, что дела плоховаты: яблок на двоих хватит вряд ли. — Люди Золотого века мудрецы — тут у них стоит поучиться. Только сплетники. Хочешь знать, о чем они сплетничают в селениях? Крон ищет свою жену. Ищет своих детей. Всех — кто был рожден Реей. Девочек и мальчиков. Уничтожая при этом целые селения. Запугивая кентавров, сатиров… даже титанов. И они теперь боятся, что если не помогут своему повелителю отыскать его детей — он ударит по их детям. Говорят, даже морские старцы… Почва под сосной — песчаная, сыпучая. На такой хорошо рисовать. Ведешь-ведешь палочкой длинную, извилистую линию… словно — острием меча, которого у нас никогда не было. — Они все дураки, Амалфея. Жуткие дураки. Чего они ждут? Что сын Крона начнет собирать войска. Что двинет их на отца, начав войну… может быть, последнюю войну этого мира. Кто-то предсказал им это… из сыновей Япета, кажется. Тоже, видать, не семи пядей во лбу. А может, они все просто забыли. Когда Крон решил свергнуть своего отца — он не стал собирать войска. Он просто… Амалфея звучно фыркает. Яблоки у нее в глотке пропадают — как валуны в утробе Крона. Посылает только взгляд искоса — отбирать не смей! Солдат в армии кормить следует. Армия моя… вот она, армия: коза, кидающаяся на любой шорох с рогами наголо — за отряды копейщиков. Две рыдающие по утраченному воспитаннику нимфы — за музыкантов. Сочтем войска, набранные мною за годы? Леарх. Философ из Золотого Века, так и не понявший, кому рассказывает историю того мира, объясняет — каковы государства у лапифов, а родственные связи — у титанов. Приблудился мальчик, жадный до знаний — почему не рассказать. Леарх там, у себя дома, кусает медового цвета ус — и не представляет, что уже в моей армии… Куреты. Изобретатели доспехов и первого оружия. Которые только недавно перестали лупить по щитам — им бы скорости немного в мышлении. Зато вот в бою им скорости не занимать: с копьем, с дротиками, с мечом, в кулачном бою… Я успел перепробовать все, обучиться — всему. Быстро учился, говорят. Так схватывал — учить не успевали. Пирр — молодой, веселый, рыжий, под свое имя, везде — на голове, на груди, на руках-ногах — восхищался таким ученичком. Все шутил: мол, учится так, будто ему Крона свергать. Я смеялся вместе со всеми. Только когда Пирр ляпнул: тебе, мол, больше меч пойдет, бросай ты свой лук — тогда смеяться перестал. И врезал курету по зубам так, что тот навеки запомнил: мечником мне не бывать. Но Пирр — он необидчивый. Отошел, опять заржал. Наверняка ведь в мою армию хочет затесаться. А я и не против. Ветры: Борей, Нотт, Эвр… братья-шутники, с которыми не хочешь — а научишься стремительности. Сплетники: как тут не научиться выспрашивать, что там в мире творится? И не захотят — а разболтают, чем там занят Крон, который мечется все отчаяннее: посчитал, видать, возможный возраст старшего сына. И понял, что — скоро. Скоро. Скоро. Скоро.