*
За годы правления пиры успели стать привычными. Успели — обязательными и необременительными. Словно повседневная обязанность, к которой частенько возвращаешься — не лучше многих и не хуже. Как братские визиты, жалобы Деметры или необходимость в очередной раз разнимать Ареса с Афиной. Словно тропа, которой ступаешь в тысячный раз. Вот тебе яства столпились при дороге — а вот и кубки с вином их догоняют. Лица-маски — Зевс лучится радушием: «Ну наконец-то!», Деметра улыбается напоказ, а сама, небось, опять на муженька гневается (что, опять бегал по нимфам?! Сколько можно уже). Выводок зевсенышей — Гермес шепчет что-то вожаку сатиров — новые козни строит. Аполлон сегодня что-то встревоженный и словно на иголках сидит — и вместо него за кифару берется его сестра, у нее, оказывается, тоже неплохой голос. Ведут томные хороводы нимфы. Пригорюнился томный Гименей — вот уж странную долю себе выбрал этот сын музы Урании. Умирать от тоски на свадьбах ему показалось мало — и он теперь умирает от тоски еще и на предварительных пирах, вздохи с другого конца стола слышны. Афина пляшет с нимфами — в нетерпении дожидается соревнований. Кивает на лицо Ареса, с которого до конца так и не сошли отметины:
— Добавление к брачному убору, брат? Я слышала, тебе намял бока Гефест? Не огорчайся, может, в таламе на ложе ты будешь более удачливым.
Ловит мой взгляд — прикусывает язычок. Арес и без того сидит мрачнее Тартара — не хватало совсем отравить ему обручение.
Афродита вот тоже в танце. Порхает от одного бога к другому, строит глазки Зевсу, мне, молодым титанам, Гермесу… что-то не похожа на исходящую скорбью, неужто я ошибся, и Арес все-таки не из-за неё?
Впрочем, так даже лучше.
Пир топает привычной дорогой. Между гостей шляется Ата — мимоходом рассказывает небылицы про Владыку Подземного, Ужасного Посейдона, который настолько суров, что не появляется на пирах. Ну да, ну да, — отхмыкиваются многозначительно. Мы бы посмотрели, как бы он на пиру появился. Перед темными очами-то старшего брата. Интересно бы знать — Владыке Посейдону такое вообще надо?
Хотя какой он Владыка… вон, Гипнос вовсю разливается о том, что братец все больше пирует на поверхности. А в вотчину — так, наведывается время от времени.
Хотя какая она ему вотчина, в самом деле.
Мы с пиром идем привычной тропой — вместе. Я произношу тосты и уверяю, как рад буду в очередной раз породниться с Зевсом (хотя непонятно, куда нам еще родниться). Зевс уверяет меня, что и так Ареса почти сыном считает, ну, а теперь…
Пир жует, поет, пляшет, гудит, сплетничает. Мом Злоречивый развлекает гостей вовсю, Гермес уже опять у кого-то что-то стянул — ну, никак не успокоится… Если выбраться, побродить незаметно (даже и без шлема) среди гостей — можно такого наслушаться…
— А правда, что Гефест сватался за Афродиту?
— А он разве не за Афину сватался?!
— Нет, к Афине-то он как раз без всякого сватовства, а она…
— Копьем — и бежать?
— Что ж вы, Афину не знаете? Копьем — и для надежности ногой под дых!
— Да не под дых, а под это самое… Вон, Гефеста даже на пиру нету — это ж как она его…
— Ой, было б куда целить, не Приап, как-никак!
— Ну, не Приап, но тоже вполне… и вообще, ты Приапа видела?! Ужас! А вообще, хотя…
— А Гестия правда была в подземном мире?
— Да, она же мне рассказывала. Река, говорит, огненная — красотища! Это Флегетон-то ей красотища, представляете!
— Так ведь если учесть, что она туда в сопровождении Жестокосердного таскалась — может, и впрямь — красотища…
— Что я пропустила? Гестия — и в сопровождении Железнокрылого?
— Ой, да там такая история…
Нет там истории. Вернее, есть, но я ее знаю — вездесущему Владыке положено. Действительно, брат Гипноса выбирается к кострам Гестии. Ничего себе особенного не позволяет, да и выбирается раз в год, не чаще.
Все это уже и странным чем-то перестали считать: сестренке дай волю — она бы к себе половину подземного царства бы приклеила. После ее визита в подземный мир к ее кострам еще долго приползали подземные. «Греться!» — ликующе поясняла Гестия. На Олимпе она бывала редко, говорила что-то о том, что в золотых очагах огонь не живет… я делал вид, что не понимал. Зато подолгу пропадала здесь, на Элевсине. И сейчас вот среди пирующих — рассказывает, какой убор они с Афиной выткали для юной Коры.
Впрочем, уже время. Пик солнечного дня прошел, и золото льётся на лужайку у Парнаса, не обжигая травы — Гелиос направляет бег своей квадриги к закату. Пронзительным румянцем покрываются небесные овцы — облака Нефелы. Арес бросил на Афину последний хмурый взгляд, подался во дворец будущего тестя: сейчас ему нельзя видеть невесту.
Зато будущему свёкру — можно. Вон, Зевс уже расписывает, как ему жаль, что я не увидел раньше и раньше не оценил. И вообще, почему это я не являлся на пиры, когда звали?
— Боялся, что ли? — усмехается брат и передаёт кубок с вином.
— Дела иногда бывают важнее пиров. Сам знаешь, с титанами неспокойно.
— Ну, ради такой красоты мог бы и выбраться. А то сговаривали — и то вслепую. Я-то думал — сам явишься… сравнишь, выберешь наследнику — чтобы красотой… гм, равна Афродите… Да и себе — вторую дочь… Но ты прислал Геру!
— В этом я доверяю выбору жены, брат.
Зевс только хмыкнул. Смерил взглядом Геру («Такой жене — почему не доверять!»). Потом махнул туда, где на зелёной лужайке уже сходились плясуньи, где шли пока еще в неспешном танце Афина-дочка, и сестренка-Гестия, и Артемида Зевса, и…
Кажется, меня еще догнал крик, стон, вопль из-за плеч: «Не смотри, невидимка-а-а-а…» Догнал поздно: я уже взглянул.
Уже смотрел — не в силах отвести взгляд. На свою будущую невестку.
Я ли?
Нет, это не я.
====== Сказание 5.2. О любви и отравленных стрелах предназначения ======
Нет, это не я. Не Аид Громовержец, Владыка Олимпа. Не Эгидодержец, Гостеприимец, Щедрый Дарами, Справедливый и Мудрый. Не хозяин Золотого Века, у которого всё началось правильно.
Прикажу ногам — они не двинутся: вросли в землю. Не дрогнет спина: срослась с троном. И руки не поднимут кубок: висят плетью.
И глаза отказываются моргать: они не видят больше мира. Нет больше мира. Есть она, танцующая на зеленой лужайке. Есть я, оглохший, ослепший, как… никогда: лучнику нельзя слепнуть, ему нужно точно видеть цель. Онемевший и забывший дышать: зачем тратить принадлежащий ей воздух? В один миг лишившийся всего, чего добивался — годами, за что боролся — годами… Правления. Величия. Трона. Всего. Хтония нет на моей голове, но я невидим, потому что меня нет больше. И у меня больше ничего нет. Потому что у меня нет ее. Золото трона, на который мне пришлось сесть на пиру, ласкается к пальцам — будто хочет утешить, плеч — словно стремится удержать от непоправимого. Прости меня, родное золото, я понимаю, что ты хочешь помочь…
Но непоправимое свершилось. Я гляжу на дочь Деметры и Зевса, свою будущую невестку, и чувствую, как стрела, которую никто не посмел бы спустить с тетивы — как она не спеша отравляет своим ядом все мое существо, и меня больше нет.
Есть — ее взлетающие в воздух в танце кудри, сияющие медью. Зелень взгляда, которым она ласкает травы — менее зеленые, чем ее глаза. Звуки ее смеха — она тихо смеется в упоении танцем, который больше похож на полёт.
И сам этот полёт, каждое движение которого втискивает отравленную стрелу глубже в мое сердце, хотя я и так никогда не смогу ее выдернуть.
Улыбка, из-за которой Гелиос-Солнце держится подальше от этой поляны: ему с его колесницей нечего противопоставить…
И тихий звон бронзовых браслетов на ее запястьях, и нежность губ, и абрис плеч, и все то, что я нетерпеливо вбираю глазами, все то, что проникает меня и течёт в крови и отбрасывает меня-Владыку на годы назад, превращая в черноглазого пастушка с Крита.
Я не лучник — мишень. Неудачливая мишень, не успевшая увернуться. Где-то там, позади, глохнет крик верной моей заплечной спутницы — теперь я понимаю, почему она с самого начала советовала не женить сына на дочери Деметры. Запоздалое, ненужное понимание — потому что мне сейчас вообще ничего не нужно, кроме нее, потому что я уже поймал грудью проклятую стрелу, потому что сейчас передо мной — тайна. Коснись — и разгадаешь. Это что-то такое простое, вроде песни о том, чтобы стоять и смотреть на нее, забыв обо всем остальном, потому что ее танец, смех, волосы — это важнее… важнее… чего? Ответ был на подступах, я чувствовал его кожей, ощущая себя легко, как никогда, испытывая почти свободу от всего наносного, каких-то мелочей, которые я придумал сам для себя… Потом на солнечную полянку пала тень — облачко набежало на Гелиосову колесницу, и в ушах отдался далекий голос из прошлого. Мой собственный.
