*

— Ну, и куда его понесло?

Коркира. Серый прах без конца и начала. Притихшее, ласковое, удовлетворённое море. Покорной кошкой ластится к коленям нового царя. Новая царица моря обнимает муженька — мешает золото своих волос с чернью его, нашептывает что-то про море и скалы.

Гестия всё пытается зажечь огонек — согреть хоть что-нибудь. Хмурый супруг помогает — как-никак, у него факел.

А спрашивает Арес, и отвечает ему Афина — лицо Мудрости бледно от предчувствий.

— К Мойрам. Он сказал, что к Мойрам.

— Солгал, — не оборачиваясь бросает Гера. Меж бровей у новой Владычицы морской — глубокая морщинка.

— Точно?

— Столько лет в браке — да я этого бешеного как облупленного знаю.

— Литоса узнать сложно, — говорит Афина скупо. — Даже если вдруг думаешь, что узнал — он склонен преподносить сюрпризы. Как с этим серпом…

Осекается дочь Невидимки. Слова будто серпом отрубили — насовсем.

— Вот и я говорю, — продолжает за нее муженек. — Куда это его понесло с этим серпом? У нас тут, вроде бы, война намечается — Флегры, Гиганты… спасибо, конечно, дядюшка на пятки не наступает теперь. Мать, ты говорила — я на него похож?

Гера кивает, вздыхая.

— Так вот, если бы у меня оказался серп Крона — я бы точно полез на рожон. А он куда отправился?

Секунды накатываются вместе с мерно шумящими волнами моря. Накатят — отхлынут. Затопляют тишиной, полной единства и понимания. И перекрестья взглядов.

Больше всего взглядов с чего-то достается богу смерти.

— Преподносить… сюрпризы, — выплевывает тот. — Делать так, чтобы война не началась.

Чаша переполняется пониманием: Гигантов не взять на Флеграх, никого из них, особенно Алкионея. В материнской колыбели — не взять. Нет, не так. Пока цела материнская колыбель — не взять… Пока… цела…

Понимание пузырится и пенится, проливается вовне словами Афины.

— Он уничтожит Флегры, — и горестный вздох Гестии — наверняка та хотела кого-нибудь и на Флеграх согреть. — Сотрет в прах, не дожидаясь — пока война начнётся по-настоящему. Кто знает, может, он сотрет из мира и Гею тоже.

Молчание. Глубокое, траурное, с осознанием перемешано: да уж, кто там знает. Кто знает, на что способен этот Кронид. Клятву Стиксом поломал, меч смерти поломал, теперь вот с Серпом Крона договорился — ох, как бы не пришлось бабушке-Гее от своего внучка в глубинах Тартара прятаться!

Да и всем нам остальным заодно.

Предчувствие висит в воздухе — грозою, вот-вот молнией сверкнет. Мечутся взгляды заговорщиков: эй, у нас тут катастрофа намечается. Бешеный Кронид с бешеным Серпом — тут уж он точно мироздание, как глиняный горшок, расколотит. Следов не останется. И он не…

— …не остановится.

Гере не возражают. Столько лет в браке — да она этого бешеного как облупленного…

А может, просто все видели Климена Странника, когда тот уходил — держа руку на истертой рукояти Серпа. Видели, как Аид невидимка смотрел — как из дальней дали.

Как тот, у которого есть одно ясное, но страшное предназначение.

Кивает Танат Жестокосердный — этот с некоторых пор знает о предназначениях всё.

— Его нужно остановить.

Три слова — вескими валунами. Припечатали истину — не отвалишь. Гестия вскинулась, глядит на своего муженька со смешной надеждой: остановить! Может, тогда от брата уцелеет хоть что-то… Ну, и от мироздания, конечно. Может, хоть что-то можно будет согреть.

— Позовите Персефону, — хмуро говорит Арес, почесывая бороду. — Она его за ушко — и домой, значит…

Только вот — где Персефона, кто ее видел? Куда увел царицу подземного мира всевидящий Прометей?

— Я… поищу, — тянет руку Гестия, — разошлю гонцов, пусть ищут. Посмотрю в пламя, в очаги. Расскажу ей.

Афина дарит одобрительный кивок.

— Хорошо. Может статься, Персефона сумеет его удержать… а нам тем временем придется удерживать Гигантов.

Тишь. Тревожно и ласково плещут волны. Предвкушают великую битву — ждут, пока свое слово скажет война…

Война, правда, говорить не торопится: застыла с разинутым ртом. Возмущенно смотрит на свою жену.

— Царица моя — неужто ты от меня нахваталась?! Ну, раз уж ты решила быть неистовой — побуду мудрым. На Флеграх их не взять, так? А папочка отправится прямиком на Флегры. Каким же это мы образом опередим его и удержим Гигантов, если на Флеграх их не взять? Там, как-никак, властвует Гея.

Мудрость улыбается загадочно. Треплет муженька по плечу — не понял разве, неистовый?

— Есть способ сделать так, чтобы Мать-Гея не дала им силы.

И взгляды — железо и бронза, черный и серый, скрещиваются в одной точке.

На берегу, который облизывают ласковые приливные волны.

И ложатся пальцы — тонкие пальцы лучника и музыканта — на трезубец, как на кифару. И волна подкатывается под ладонь, выгибается под ней послушной струной — сыграй любую мелодию, наш избранник, наш Владыка… Мы слышим твою волю.

«Слышш-им… слыш-ш-ш-шим…» — мерно шепчут волны.

Что слышит сам Владыка Морской? Кто там знает. Сидит, не оглядываясь на других заговорщиков. Ласкает дрожащими пальцами воду, серебро тополиных листьев с волн собирает. Говорит не оборачиваясь, тихо:

— Да. Я сделаю. Гея не даст им силы.

Только что-то мелодия волн уж слишком переполнена болью и скорбью. Как глаза Афины Мудрой — тревогой.

— Но даже и в этом случае — Гигантов не победить богам. У нас нет войска — новое нам не успеть собрать. Нас — горстка. И у нас нет лучника.

Звучит тихое ругательство Ареса — перчинка в и без того остром блюде.

Кушайте, не обляпайтесь, заговорщики. Вы, кажется, смертного лучника искали — принести погибель Флеграм? Смертный сделался бессмертным, лучник — мечником. И он собирается принести погибель уже не только Флеграм. Гее… мирозданию… может, вообще всем — если вдруг дрогнет рука и Серп не остановится. Как смерть Гигантам нести будете, заговорщики, а?!

— Можно еще успеть за тем парнишкой, — размышляет Арес. — Учеником отца. Все же стреляет он славно — может получиться. Или какого-нибудь героя добыть?

Афина хмурит брови — сейчас спорить начнет. Мол, где ты найдешь такого героя, чтобы не спятил при виде Флегр? Не делают сейчас таких! Да и где добыть лучника с настолько бестрепетной рукой, чтобы…

— Не нужно искать.

Шепчут волны — или шепчут бледные до синевы губы одного морского?

— Вам… не нужно искать. Будет лучник. Подождать немного. И у вас… у нас… будет лучник. Смертный… лучник.

Губы изгибаются в болезненной усмешке — тетивою напрягшегося лука.

А волны пробегают по берегу — как пальцы музыканта по струнам кифары. Касаются рук своего Владыки — и длят и длят свою бесконечную песню.

О прекрасной лучнице, однажды встреченной на берегу. О скалах в объятиях моря. О недолгом счастье, прощальном поцелуе, шепоте: «Ты поймешь, я знаю… ты поймешь». Об ответном упрямом молчании — «Я все равно буду ждать тебя, все равно буду петь тебе. Кем бы и какой бы ты ни пришла…

Стрела моя».

Волны поют и поют, и стирают с легкого серого праха, покрывающего берег, чьи-то невесомые следы. Истирают из настоящего образ прекрасной златоволосой… нимфы? Богини?

Волны оставляют одно — полуразмытые отпечатки ног лучницы, которая шагнула в объятия моря. Повернулась, чтобы бросить прощальный строгий взгляд на того, кто остался на берегу.

Отвернулась, изламывая вокруг себя мир. Уходя.

— Куда? — спрашивает Арес Неистовый, чуть шевеля побледневшими губами. — Куда она ушла?!

Море не отвечает ему — просто продолжает свою печальную песню.

У вас будет смертный лучник, — шепчет море горько. Успокойтесь. Будет смертная… лучница.

И смолкает виновато, принимая тяжкий, горький взгляд своего Владыки. Взгляд, который будто хочет проследовать — туда, куда ушла золотоволосая, разящая без спроса стрела.

Только куда она ушла, и впрямь?

Пути таких стрел знает разве что Ананка.