Глеб на ее неожиданное смущение только усмехнулся; он вернулся к политике терпения. Памятуя недавние ошибки, Бейбарсов довольствовался тем, что с готовностью тащил ее контрабас. Ступа привычно летела следом за ним.

- Можно было телепортировать, – заметила Таня.

- Дай юность вспомнить, – хмыкнул мужчина, – светлую и добрую.

- Это у тебя светлую и добрую?! Бейбарсов, кому ты врешь!

- Светлую и добрую. Я был молод, зелен, по уши влюблен и одури романтичен.

- Ну да. Крыша Башни привидений, кровь вепря, дуэли… Черные розы, зеркало Тантала, Серый камень…

- А о последних трех пунктах почему в прошедшем времени? – Глеб приподнял вверх изогнутую бровь, – хорошо, зеркало уничтожено, но камень и розы… Розами вроде не обделяю.

- Бейбарсов!

- Гроттер, – мужчина посмотрел на нее вкрадчивым взглядом, – а хочешь большой и чистой любви?

- ?!

- Приходи ночью на Серый камень… Большая любовь будет, обещаю.

- Бейбарсов!!!

- Я обещал не приставать, и не пристаю. Молчать-то не обещал.

Таня с удивлением наблюдала, как на непроницаемом и высокомерном лице молодого мужчины отчетливо проступает выражение ребячества. Почти одиннадцать лет прошло – и они снова возвращаются с тренировки с полетными инструментами, снова разговаривают о предстоящем матче, обсуждают свои взаимоотношения, переругиваются (что уж говорить – переругивается, как обычно, только Гроттер). Одиннадцать лет – а практически никаких изменений на лицах, и не чувствуется никакого напряжения. Точно и не было ничего.

- Если ты и дальше будешь так смотреть, я точно не сдержу обещания, – сообщил Глеб, склонившись к ее уху, – и ты снова будешь неделю от меня бегать. Таня, нашему сыну десять.

- Я не люблю тебя, – хрипло прошептала девушка, – я не хочу быть с тобой. Мы просто коллеги.

- Разумеется.

Глеб поставил контрабас около ее комнаты, и направился в свои покои. Когда менталистка почти скрылась за дверью, она неожиданно охнула: по спине, вдоль позвоночника, точно скользнули горячими пальцами.

====== 9. Декан темного отделения Тибидохса ======

- А я ведь преклоняюсь перед тобой, Гроттер, – сказал Бейбарсов, глядя в окно.

Его непокорная, упрямая рыжая ведьма. Если кто и мог в этом мире повелевать всесильным победителем Тантала, то только она.

Татьяна шла рядом с Владиславом. Юный некромаг что-то увлеченно рассказывал ей, уверенный, что их никто не видит – при матери мальчик позволял себе быть куда более открытым, нежели на публике.

В глазах Тани отражалась бесконечная нежность – сейчас она ни капли не напоминала ту гордую, своенравную драконболистку, которую Глеб знал. Не выглядела ни бесстрашной спасительницей мира, ни жесткой преподавательницей ментальной магии, ни кем-либо еще – в этот момент она была просто матерью.

Любящей. Нежной. Понимающей. Эта новая грань безумно нравилась Бейбарсову, и мужчина тщетно пытался представить себе другое развитие событий одиннадцатилетней давности – то, в котором он не оставляет ее.

Сложилось бы у них что-нибудь?

Разум мрачно подсказывал некромагу, что не расстанься они в тот момент, чувства были бы иными. Гроттер есть Гроттер – факт того, что они переспали, не помешал бы ей вновь метаться между ним и Валялкиным.

Нет – пожалуй, Глеб ни за что не изменил бы время вспять, появись такая возможность. Годы опасений и боли стали своего рода цементом для чувств: Таня, наконец, принадлежала. Она его любила. У нее был от него ребенок, существование которого являлось парадоксальным – и потому, между прочим, грело душу.

«Интересно, как это, – негромко сказала знакомая тень в зеркале, – быть великим некромагом и при этом терпеть постоянные отказы жалкой ведьмы? Ведьмы, на которую имеешь полное право?».

Бейбарсов щелкнул пальцами; по стеклу прошли трещины. Он ненавидел, когда к нему лезут – особенно, если это всего лишь воспоминания о наставнице, которые все еще пытаются его терзать.

Старая ведьма горела в Тартаре; на нее было плевать с высокой колокольни. В мире Бейбарсова были только Таня и Владислав – и он ждал, когда Таня, наконец, смирится.

Она – Гроттер. Этим все сказано.

В глазах Глеба, обращенных на девушку, светилась жажда, всепоглощающая страсть, поклонение, любовь и – понимание.

- А ведь я обожаю тебя, Гроттер.

Единственный источник света на его медленном пути в бездну.

Как же отчаянно Бейбарсову хотелось порой, чтобы его избранницей стала другая... Но, к сожалению, некромаг любит лишь однажды.

Гроттер жила, как умела. Как считала верным. Некромаг понимал, но терпение уже было на исходе: ему порядком надоело всеми правдами и неправдами добиваться эту бестию.

«ВЛАДИСЛАВ!!!».

Он же только что был рядом с матерью…

Декан темного отделения Тибидохса молча созерцал собственного сына. Глеб потратил около пятнадцати минут (чересчур много для победителя Тантала), снимая сякось, накось и выкось наложенное заклятие замедленной смерти: мальчишка усвоил его азы всего за вечер и самовольно, не узнав подробностей, приступил к практике. Старательность, конечно, радовала, но…

- Бить, полагаю, бесполезно, – озвучил Глеб собственные мысли и потянулся к графину с кладбищенской водой, – за что в этот раз?

Владислав смотрел смело, с равнодушной усмешкой. На мгновение Бейбарсов увидел в нем точную копию себя самого – и от этого стало... странно.

- Он обозвал мою мать... – мальчишка вскинул глаза, – некромажьей шлюхой, родившей некромажьего выродка. Потому что утром на уроке она поставила Горьянову двойку и назначила отработку.

Глеб отпил прямо из графина и устало откинулся на спинку резного кресла. Должность декана он занимал около восьми лет; воспитательные беседы проводил каждый день порядка десяти раз подряд – иногда простым обещанием применить какое-нибудь темное заклятие на очередную ученическую выходку. До сих пор действовало: дети его боялись и уважали.

Сейчас же перед ним стоял некромаг, для которого никто был не указ. И этот некромаг по совместительству являлся его родным сыном – и прекрасно об этом знал.

Глебу Бейбарсову захотелось закурить. Общение с сыном требовало… тонкостей, которые плохо вписывались в привычную логику мастера смерти. Мальчишка был много старше своих лет, бесстрашен, как Таня, и нагл и самоуверен, как сам Глеб.

Мастер смерти говорил и сам удивлялся тону собственного голоса.

- Когда твоя мать согласилась работать преподавателем, она знала, что о ней будут говорить, – спокойно начал декан, – она знала, что будут судачить ее ученики, ее друзья и однокурсники, и все те, кто узнают, что ее сын – некромаг, рожденный от некромага. И, поверь мне – ей не жаль и не обидно. Сейчас ей просто хочется быть рядом с тобой, работать на любимой работе и радоваться жизни. Может, перестанешь ее огорчать? Твои выходки и несдержанность не добавляют ей авторитета.

В принципе, как и постоянные приставания победителя Тантала. Что ж, – яблочко от яблони, как говорится…

- Как бы Вы на моем месте отреагировали на подобное заявление в ее адрес?

Черные глаза встретились с черными.

- Я бы применил скорпионье заклинание, – помедлив, ответил Глеб, смакуя каждое слово, – разбавленное сглазом постепенного разложения и отводом, чтобы снимали его очень, очень и очень долго.

- Звучит. Я поступил топорно?

- Для того, кто начал изучать некромагию с наставником только недавно, нормально. Впредь, впрочем, я попросил бы тебя больше не швыряться смертельными проклятиями направо и налево – по крайней мере, не обсудив тонкостей со мной.

- Как-то мало наш разговор походит на взбучку, ради которой Вы меня и вызывали.

- А есть ли в ней смысл? – философски заметил Глеб, – в свой первый же день пребывания в Тибидохсе я тоже чуть не прихлопнул однокурсника, а уж если начать считать общее количество раз, когда применял на людях некромагию... Думаю, можно сбиться со счету. Станет интересно – спроси мать о Пуппере.