- Жанна, а ты как живешь? Ну, чем? – вопросила Пупсикова, преданно глядя на медноволосую некромагиню. – С Глебом и Леной все понятно, а про тебя мы ничего не знаем...

Аббатикова с недовольством посмотрела на пухленькую Дусю, но ответила.

- В Болгарии живу. Замуж вышла недавно. Чем живу – держу ритуальный салон. Занимаюсь, так сказать, любимым делом, – хмыкнула Жанна, – захочешь – я тебе по скидочке памятник оформлю.

- Какой памятник? – побледнела Пупсикова.

- А на кладбище. Даже с бальзамированием помогу – или ты кремирование предпочитаешь?

Вновь сбежав от некромага, Таня переоделась в более удобную юбку и легкую блузку. Новогодняя ночь была в самом разгаре, и девушка планировала ответить на приглашение Склеповой: кто-кто, а Гробыня умела выбивать ненужные мысли – а именно это и было нужно сейчас нелюдимой Тане.

Рыжеволосая почти вышла в коридор этажа, как почувствовала, как попадает в стальной захват. Дверь хлопнула.

- Глеб, что ты...

- Следую совету твоей подруги, – ответил некромаг, вжимая ее в стенку прямо у порога.

Глеб удерживал тонкие запястья над ее головой, даже не напрягаясь.

- Бейбарсов!

Голос Тани охрип; другая его рука деловито скользила по бедрам.

- Что, дорогая?

- Немедленно прекрати, слышишь?!

- Не хочу, – возразил Глеб.

- Ненавижу, когда ты так делаешь, – повинуясь давней привычке, произнесла Таня, предпринимая очередную попытку вырваться.

- Да неужели? – усмехнулся некромаг, коротким властным движением привлекая ее к себе.

Черные омуты гипнотизировали и манили. Жадные губы дразнящее скользнули по ключицам, мягко прикусили яремную вену и остановились у уголка губ.

Таня почувствовала, как внизу ее живота предательски потеплело. Все существо ее трепетало, как осиновый лист – и хотелось и прекратить эту бесконечную пытку, и поддаться ей, постанывая от наслаждения.

- Не смей, – приказала менталистка, дрожа от ощущения горячего дыхания на коже, – я...

- Ты. Только ты, – шепнул Бейбарсов.

Поцелуй некромага сжигал. Поцелуи некромага не забываются – места, где Глеб касался ее кожи, горели, точно отмеченные каленым клеймом. Долгая, мучительная боль, приятная настолько, что невозможно было терпеть. Таня падала, взлетала, снова падала в какой-то бесконечный водоворот. Было тяжело дышать.

Блузка девушки была безжалостно разодрана и сорвала, лиф спущен вниз. Следом слетел и другой предмет нижнего белья. Все, что осталось на Тане – юбка, под которой сновали вездесущие руки.

Бейбарсов, продолжая удерживать девушку, целовал в шею и губы, мял ягодицы, проникал в нее пальцами.

- Глеб, не надо, – взмолилась Гроттер в то время, как ее тело настойчиво требовало продолжения.

- Уверена?

- Уверена... Оставь меня.

- Я совершил ошибку, решив, что тебе лучше будет без меня, – выдохнул Глеб, – и это меня будет грызть вечно. Не было ни дня, что я не думал о тебе... Не было ни ночи, чтобы я не вспоминал запах твоих волос, вкус и касания твоего тела. Каждый день, в течение десяти лет, – болезненный укус шею, от которого останутся следы, – каждый день я жалел, что отпустил тебя. Каждый день мечтал повернуть время вспять. Каждый день жил с надеждою, что ты счастлива. Что ты жива. Что ты... помнишь обо мне, Татьяна Гроттер.

Менталистка выдохнула, наконец, прекращая сопротивление.

Все напоминало ей о той ночи, после которой она родила Влада. Лучшей ночи в ее жизни... Той ночи, когда стерлись все грани между сном и явью, рассудком и сумасшествием. Ночи, которую она так и не позволила себе повторить с кем-то еще.

- Я буду любить тебя вечно, Гроттер. Но раз ты так хочешь...

Его зубы сжали ее сосок, заставляя выгнуться от возбуждения, пальцы скользнули по позвоночнику.

- ...Раз ты так хочешь, я подожду, когда тебе надоест мучить нас обоих.

Страстный, долгий, дразнящий и властный поцелуй, на который она, наконец, отвечает с жаром и желанием. «Еще», – кричит изголодавшееся по его прикосновениям существо, но Глеб прикусывает ее губу и, внезапно отпуская, покидает комнату.

Дрожа, Таня опустилась на пол. Менталистку била крупная дрожь.

Казалось, она не способна даже дышать, не способна мыслить. Все эмоции – страх, гнев, любовь, страсть – точно разом навалились на нее.

- Гроттер, а что это Душипесиков такой злющий пролетел... – на пороге ее комнаты возникли Гробыня с Ягуном.

Комментатор мгновенно покраснел, спешно отворачивая голову.

Гроттер сидела на полу, пытаясь поджать длинные стройные ноги с задранной юбкой – ныне единственным предметом ее гардероба. Хрупкие руки пытались прикрыть небольшую аккуратную грудь; в беспорядке разметались роскошные длинные кудри.

Девушка, наконец, задышала – с наслаждением, шумно и быстро.

- Он тебе что-то... – вспыхнул было Ягун, но, подзеркалив незащищенные мысли менталистки, покраснел. – А что это тут происходит...

- Любовь у нее, – ответила Гробыня, что-то прошептав ему на ухо.

Комментатор покраснел еще сильнее и деликатно смылся.

Склепова захлопнула дверь и телепортировала пару бутылок вина из Зала двух стихий. Телеведущая присела рядом, не обращая внимания ни на внешний вид Тани, ни на слезы, катившиеся по ее щекам.

- Выпей, Таня, – Гробыня придвинула к ней бутылку. – Просто выпей.

- Я его люблю, Склепова, – горько отозвалась девушка. – Я его люблю.

- Так что же отталкиваешь? – мягко спросила Анна.

Еще один глоток вина.

- Потому, что за себя боюсь, и отталкиваю. И за Влада боюсь. Смотрю я на Бейбарсова – и боюсь, что сгорю...

Таня всхлипнула и откинула голову к стене.

- Сгорю... Любовь некромага сжигает дотла. Это сладко до дрожи, это горько до щемящей боли, это страстно до беспамятства... Да только страшно мне! Страшно мне, Склепова... Мне страшно, что я перестану быть собой. Мне страшно, что его тьма погубит моего сына. Мне страшно, что я так и буду жить... без него. А его сложно любить. Легко любить светлого Валялкина, легко любить знаменитого Пуппера, легко любить Урга! А Глеба... Глеба сложно. Эта любовь мучительна, Гроб...

Я так его люблю – и мне так страшно...

- Выпей, Таня. Просто выпей.

В дверь постучались. Это был Влад – ощутив чужое присутствие в покоях матери, мальчик проявил деликатность и теперь терпеливо дожидался приглашения войти.

Гробыня встала и выглянула за дверь.

- Твоя мама очень плохо себя чувствует, – почти ласково ответила Склепова, – зайди завтра, хорошо?

- Это из-за него? – ровным голосом поинтересовался Владислав.

- Они немного повздорили. Ей просто надо подумать и разобраться в себе.

Гробыня вновь присела рядом.

- Выпей, Гроттерша.

- Неужели это поможет? – горько усмехнулась Таня.

Склепова покачала головой.

- Не поможет, но отвлечет от мыслей. Выпей, Гроттерша.

- Он хорош? – поинтересовалась Склепова час спустя.

Шел третий час ночи, а однокурсницы все также сидели на полу. Рядом валялось несколько пустых бутылок; утро обещало быть тяжелым, но это никого не волновало. Первое января вообще было очень тяжелым днем...

- Очень хорош, – улыбнулась Татьяна. – Я не думаю, что мне было бы так же хорошо, с кем-то еще. Если бы смогла.

– Так он, выходит, единственный? Бывшая драконболистка кивнула. – И ты даже... – Даже не думала, – покачала она головой. – Верность хранила, значит. Склепова рассмеялась. – Выпей еще, Гроттерша. Все равно утром умирать – так пусть сейчас будет музыка. – А как это все же, Тань?... Ну, с некромагом… Любить его, спать с ним… Девушка прикрыла глаза и горько улыбнулась. – Это как будто ходишь по лезвию ножа – чуть что, рискуешь сорваться на холодное острие и обжечься от боли. Спектр чувств, он… он совершенно другой, нежели общаешься с обычным человеком. Вот смотри – когда я встречалась с Ванькой, любовь была чистая, теплая, спокойная. Сплошная тихая гавань, – что в чувствах, что в поцелуях. А здесь – вечное каление от страстей. Если некромаг на тебя смотрит – ты кожей чувствуешь холод, при этом ощущение, будто стоишь без одежды, привязанная к столбу, и под тобой медленно разгорается костер. Если целует – ты проваливаешься в бездну от головокружения и бесконечно падаешь. Обнимает – прикосновения жгут. Слышишь его голос – чувствуешь трепет. А теперь представь это все вместе, всю эту смесь – и поймешь, как это – с некромагом… Нельзя просто любить некромага – ему отдаешься и телом, и душой, ему принадлежишь полностью.