Одним из коротких декабрьских дней среди темного неуюта раннего утра мужчина в старомодном черном камзоле стоял на перекрестье дорог и размышлял, где именно в этом году ему встречать Рождество. Он не был романтиком или мечтателем, а в чудеса не верил уже так давно, что не взялся бы вспомнить, верил ли вообще, но под Рождество случалось, что у самого заскорузлого сердца, окруженного многослойной броней цинизма и скепсиса, что-то перещелкивало внутри.

Глухие обшарпанные стены домов тесно зажимали серую стрелу переулка. Привычное отсутствие красок, где белое давно утратило свою чистоту, впустив в себя черное, тоже немало потерявшее от этого мезальянса. С неба падал снег и немедленно выцветал на комковатой мешанине, чавкающей под ногами. Северус Снейп – бывший профессор Школы чародейства и волшебства Хогвартс, бывший двойной агент, бывшая первая полоса «Пророка» лучше многих знал о том, что черному побелеть не суждено ни при каких обстоятельствах, а белое покрывается пятнами от одного лишь грязного прикосновения.

По изнеможённому лицу невозможно было понять, что именно занимает мужчину в данный момент, исключительно хорошо оно умело выражать только презрение, но презирать Снейпу было не кого, если не считать самого себя, причем для этого грозил появиться дополнительный повод – письмо из плотной бумаги, измятое в крепко стиснутом кулаке. Приглашение на Рождество. В Хогвартс. Спустя пять лет после отгремевшей победы, и столько же после его вежливого выдворения из школы.

«Дорогой Северус!…»

Если бы пергамент был зачарован передавать эмоции, как громовещатель, он бы, наверное, смеялся.

Проигнорировать жест доброй воли, проявленный Миневрой и Попечительским советом, снявшим вето на его приближение к школе, было гордо и правильно. Снейп именно так бы и поступил, если бы на момент получения письма был трезв, что последнее время случалось редко.

Тем временем на другом конце Лондона похожую проблему решала Гермиона Грейнджер – бывшая лучшая ученица Хогвартса, бывшая самая талантливая ведьма своего возраста и бывшая жена Рона Уизли. Она не привыкла сдаваться просто так, поэтому думала не долго, а собиралась того быстрее. От вида дымящего трубой алого экспресса знакомый трепет накрыл с головой. Девушка ни разу не пожалела, что не аппарировала в Хогсмит, а воспользовалась заветным билетиком. Не испортила настроения даже необходимость бесконечно здороваться со старыми знакомыми и просто учениками, закончившими школу и тоже приглашенными на праздник. Многие начинали разговор со слов сожаления и поддержки, будто бы это было прилично. Гермиона отшучивалась и улыбалась всем, развод героической пары, широко освещенный в прессе, служил поводом для пересудов и сплетен всех светских мероприятий последних нескольких месяцев. Ей было плевать, потому что все закончилось задолго до развода. Достаточно давно, чтобы пережить и почти смириться. Приятели, когда-то славно погулявшие на их с Роном свадьбе, считали своим долгом узнать причину расставания, поохать и посмаковать полученную информацию после.

Снейп ненавидел предстоящую поездку заранее, поэтому приехал ровно к началу посадки и занял свободное купе поглубже в поезде. Он не стал трансгрессировать после бутылки крепленого, чтобы не дарить зевакам на Рождество свое живописное расщепление. Удивленное: “Профессор” произнесенное до скрежета зубовного знакомым голосом стало для него неприятным сюрпризом. К несвоевременному появлению представителей Золотого трио Северус привык, как к неизбежному злу, но Гермиону Грейнджер хотел видеть меньше всех на свете. Осуждение в карих глазах его бы доконало.

— Мисс Грейнджер, — столько яда в голосе, будто тягучая слюна Нагайны прошлась по разорванной глотке и капает с языка. — Чем обязан?

— Остальные купе заняты, я останусь здесь, если вы не против, — сказанное тоном “только попробуйте возразить”.

Северус успел забыть, какой докучливой может быть эта молодая особа. Она ничуть не смутилась, будто даже приободрившись, захлопнула дверь купе, повесила на крючок бесформенную грязно-зеленую куртешку и беспардонно уселась напротив, пожирать его своими невозможными глазами.

“Что ж, Грейнджер, смотрите не подавитесь.”

Ни на болтовню, ни на дуэль взглядов гриффиндорка была не настроена, почти сразу отвернулась, долго смотрела в окно, а потом и вовсе задремала.

«Ну и Мерлин с ней, пусть спит», — подумал Снейп, доставая початую круглую бутыль из мутного стекла. Он сам хотел окунуться в горькие воспоминания о школе, и лучший антураж было сложно придумать. В купе несколько раз заглядывали, но тяжелый взгляд бывшего профессора вернее любых слов гнал незваных гостей. Выпивка туманила разум, и мужчина, не долго думая, наложил на дверь запирающие чары. Бутылка быстро ополовинилась. От пойла, изготовленного по его собственному рецепту, на лету дохли мухи, а зельевар чувствовал только большую опустошенность, считал крупки снега, прилипшие к стеклу, и думал, чтобы еще такого туда добавить, потому как ну не действовало на него почти совсем.

Гермиона проснулась от холода. Брезгливо морщась, поднялась с сидения и вытащила прядь, во сне забравшуюся в рот. Поезд стоял, и шлейф пурги колыхался в темном окошке. Первая мысль, что они доехали, и Снейп бросил её в купе, отпала сразу же. Завалившись на спинку сидения, мужчина спал длинным носом кверху и даже не сопел, походя больше на окоченевший труп. Девушка потерла друг о друга замерзшие ладошки, покосилась на бутыль, зажатую в его бледных пальцах, и покачала головой. Эх, профессор, профессор, совсем вы съехали с катушек.

Дверь отпереть удалось лишь с третьего заклятья. Вместе с полосой света из коридора пролился шум, туда-сюда сновали волшебники, делясь последними новостями:

— Метель такая, что поезд в ближайшие несколько часов не пойдет.

— Ты как хочешь, а я трансгрессирую. Праздничный ужин ждать не будет.

Гермиона снова заперла дверь, от чужого воодушевленного мельтешения начинала болеть голова. Пару часов ничего не решали, в холодном купе с молчаливым, вдрабадан пьяным Снейпом было вполне уютно. Не найдя себе более достойного занятия, Гермиона устроила мужчину поудобнее и укрыла его, нашарив в бездонной сумочке плед. По старой ли памяти или от привычки заботиться о тех, кто рядом. Мужчина притянул уголок пледа к самому подбородку и на душе стало чуточку теплее. Остался последний штрих, но бледные пальцы держали бутылку на удивление цепко. Гермиона разогнула их по одному и извлекла сосуд из крепкой хватки. Снейп на её памяти бывал всяким, чаще, конечно, едким до невыносимости, но пьяным еще никогда. На этот счет ходили определенные слухи, но девушка не предавала им значения. Выходило, что напрасно.

Из откупоренной бутыли пахло лимоном, мятой, перцем и только чуть-чуть алкоголем. Поводив носом, Гермиона посмотрела бутыль на свет, так ничего и не увидев, передернула плечами и отпила крошечных глоточек. Время до того, как поезд вновь продолжит путь, можно коротать и так, а отсутствие сотни-другой миллилитров Снейп не должен был заметить. Жидкость приятно обволокла язык, согрела, но не обожгла. Кисловато-терпкая, не огневиски, а будто добротный магловский ликер. После третьего уже менее осторожного глотка, Гермионе пришла в голову ужасно смешная мысль, что пить из одной бутылки со Снейпом - это почти тоже самое, что со Снейпом целоваться. Хлебнув еще полглоточка, девушка с ногами забралась к зельевару на диван. Так было теплее, особенно если утянуть часть пледа и прижаться к мужчине боком. Быстро пригревшись, Гермиона закрыла глаза. От чудесного напитка в голове взрывались маленькие фейерверки, и стужа за окном уже не казалась мрачной и зловещей. Все дурное будто складировалось в заколдованную коробочку и убралось подальше. Гермиона не забыла ни про унизительный развод, ни про все те жизненные обременительные обстоятельства, которых со временем у любого человека, не важно, магл он или волшебник, копится все больше и больше. Просто вдруг стало тепло и спокойно, как дома около рождественской елки с чашкой горячего пунша в руках. Гермиона упала щекой на жесткое плечо и снова задремала.