Квартира состояла из пяти вроде бы комнат. Огромная кухня с нереально древней огромной плитой, потом комната, где мы расставили мольберты (ведь официально это была художественная мастерская), спальня, музыкальная комната, ну и еще какие-то. Горшок переехал туда на постоянное место жительства, потому что дома он почти не жил и ночевал в основном у меня дома или у меня на работе (я по ночам сторожил ларек на Елизаровской). Домой он забегал только днем – чего-нибудь перехватить, пока отца нет. Я тоже перебрался на Миллионную и прожил там безвылазно больше года. Да и Князь с Рябчиком обустроили себе спальные места, хотя ночевали не всегда: иногда и мыться надо. А младший брат Горшка, Лешка-барабанщик, просто приходил к нам музыку играть, ибо был совсем молод.

Концерт в TaMtAm’e. 7 сентября 1995 года. Фото А. Настальской

Тогда же, кстати, я сумел, наверное, единственный раз за последующие пятнадцать лет заставить Горшка пойти к зубному. Стоматологов он боялся патологически. Но зубы заболели так, что он просто на стенку лез. При этом уговорить его пойти к врачу было невозможно, дохлый номер. В итоге я нашел кооператив, где зубы лечили под общим наркозом, и еле-еле туда его затащил. Когда я говорю «затащил», я говорю это буквально: тащил его за руку по улице, а в клинике так двумя руками и держал его, пока он не отрубился. Тут меня докторишки взяли под белы руки, и давай считать. Какие материалы ставить – наши или импортные? А сколько зубов делать? До сих пор горжусь, что не пожадничал и повелел делать все зубы и только импортными материалами. Как знал, что нескоро мы дойдем до врача в следующий раз. К счастью, за недолгое время работы охранником я скопил две месячные зарплаты – и с облегчением их потратил.

Мы не могли поверить своему счастью. Жили в Эрмитаже и практически все время занимались музыкой. Окружающая среда и прочий быт для нас не существовали. Немного мы обустроились, конечно. Рябчик врезал новый замок и припер откуда-то бухту провода, я сделал новую электропроводку и свет (из пивных банок получились прикольные светильники на стену), остальные тоже чего-то красили и приколачивали. Но больше всего времени мы отдавали «Королю и Шуту». Огромное спасибо Эрмитажу, замечательному художнику по имени Спартак и всем тем, кто нам помог.

Отдельная веселая история – про еду. Внутри самого Эрмитажа была (наверное, и сейчас есть) очень прогрессивная по тем временам столовая. Во-первых, ее построили финны, во-вторых, там было дешево и вкусно, и в-третьих, там в ходу были специальные магнитные карточки – наличными деньгами можно было не платить: сколько наел, в конце месяца вычитали из зарплаты. В обед мне, как единственному не работавшему в Эрмитаже и не имевшему пропуска, нужно было обойти здание со стороны Невы и с деловой мордой пройти через служебный вход. Если не удавалось, приходилось пробираться по подвалам. Нужно было пройти по узкому проходу в запасниках, где навалены экспонаты. Идешь ты, идешь, как сквозь века: там картины всякие, мумии каких-то рамзесов и прочая культура.

Предвижу вопрос. Да. Спереть что-нибудь оттуда можно было проще простого. И никто бы не заметил. Там и в залах-то подворовывали, не везде сигналка стояла. А уж запасники-то. Но нам такое даже в голову не приходило. Серьезно. Как можно украсть что-то из Эрмитажа? Дикость какая. Ну да ладно, о столовой, значит.

В столовой получалось поесть четыре раза в неделю. И, если повезет, набрать на вечер пирожков. Не было пирожков – ужин отменялся. Денег не было и не предвиделось, поэтому по вечерам и в выходные мы варили макароны. С солью. Чтоб не скучно было есть, клали в тарелку пару зубчиков чеснока. Иногда было подсолнечное масло, если удавалось принести из дома.

Вот сейчас написал и подумал: как объяснить, что все это было в порядке вещей – макароны бесконечные с чесноком? Но тогда мы ни о чем таком не задумывались. Во-первых, не жрать же мы поселились в Эрмитаже, а творить! А во-вторых, всегда можно было, выбрав правильное время, пойти в гости. И спросить ненавязчиво, есть ли что поесть. Впрочем, и это все так, суета. На тот момент мы жили как птицы, не думая о хлебе насущном.

То были славные и, я бы сказал, немного волшебные времена. Мы не знали, что создателя миров нельзя торопить, нельзя говорить под руку, не знали, что хороший создатель доделывает все до конца. Ведь мы и были этим создателем. Точнее, учились им быть.

R-Club. Москва, 1997 год. Фото Е. Евсюковой

Как, например, появляется песня? Рождается хорошая мелодия. Точнее, рождается прекрасная мелодия (просто хорошие мелодии мы считали недостойными себя). И носишься ты с этой мелодией, потом она прирастает припевом, потом на нее падают стихи. Или наоборот. Появляются стихи, и они так воздействуют на тебя, что появляется музыка. Много, в общем, было вариантов. Появились песни. Это было мегакруто.

Мы играли их, и нас очень вставляло. И это, между прочим, были не просто песни, а те самые, которые через десять лет вошли в юбилейный сборник «Собрание». Мы даже прощали себе некоторую непрофессиональность в игре и не самый фирменный звук. И вот однажды Горшок говорит: «А давайте придумывать красивые концовки и вступления!» Мы ему: «А зачем? Ведь и так видно, что песни офигенные». А он: «Ну, давайте попробуем».

Попробовали. Бодать мой лысый череп! Оказалось, клево. Все-таки самому всему учиться и доходить до всего своим умом не только трудно, но и весело. Конечно, сначала ошибаешься, но зато такие попытки позволяют делать невозможные и удивительные вещи.

События вокруг нас бурлили. И мы, согласно законам природы, не чувствовали течения, потому что были внутри него. Как рыбы не чувствуют движения воды. У нас скопилось изрядное количество историй, которые мы хотели воплотить в песни. Изначально песни придумывались так. Писалась красивая история. Иногда таинственная, иногда смешная, а иногда вообще непонятно какая – главное, чтобы зацепила что-то в душе. Из ассоциаций, возникших в результате осмысления этой истории, появлялась музыка или что-то похожее на музыку. И если всем получившееся нравится, то выкристаллизовывались стихи, а музыка начинала обретать форму. Когда я говорю «писалась история», то в подавляющем большинстве случаев имею в виду, что Князь писал историю. Задачей остальных было помочь советом и всячески улучшить текст. Окончательный вариант должен был устраивать всех и каждого. Может, именно поэтому Андрюха писал все лучше и лучше.

А когда я говорю «появлялась музыка», то имею в виду вот что. Большую часть музыки писал Горшок. Причем писал музыку разную и с дикой скоростью. Технология была такая.

Мы брали в руки гитары и начинали играть. Музыкального образования у нас не было, а значит, не было ни рамок, ни границ. Если нам по каким-либо причинам не нравился аккорд, мы просто зажимали струну в другом месте. И еще мы никогда (за редким исключением) не подбирали и не играли чужих песен, чтобы избежать шаблонности мышления. Именно поэтому, когда в группе появился Яха, его никогда не включали в процесс придумывания песен и призывали только на время аранжировки. Потому что придумывается, например, новая мелодия, а после трех нот Яха кричит: «О, похоже на это!» Смотришь, и правда. Берешь четвертую ноту, а он: «О, это похоже на то!» Короче, еще не успеет Горшок что-нибудь придумать, а Яха уже пристраивает мелодию на знакомые рельсы.