Как то сижу на лавочке. Напротив меня две женщины. Выпивают. Подслушиваю разговор. Оказывается – филологи. Две высушенные временем, перекрученные бечевки. Сколько вас несчастных? Бездетных и незамужних? Некрасивых и начитанных?
Одна прячет шкалик водки в сумочку и говорит:
– Лена, я ведь действительно знаю, почему Булгаков назвал роман «Мастер и Маргарита». У него были договорённости со Сталиным. Нужно было популяризовать профессию мастера станка, вдохновить пролетариат образом модной специальности…
Очень часто я испытываю дискомфорт к людям не авторитетных профессий. Например, не могу стоять рядом с дворником, курить и пить кофе. В такие моменты кажется, что я выразитель несправедливости. Человек работает, а я прохлаждаюсь. Если у бомжа пять рублей, а у меня десять, (хотя очень часто было как раз наоборот) мне неловко. Появляется ощущение, что я не достоин этих денег. Чувство должной солидарности по отношению к несчастным у меня на первом месте. Считаю, мы должны держаться вместе. Хоть нас и бесконечно много.
Если честно, то филфак и литература в моем случае были связаны не тесно. Скорее всего, это просто надежды. Вот-вот… Вот уже сейчас… Еще чуть-чуть и выйдет книга. Кто-то издаст. Кто-то поверит. Но верили в основном в деньги. Как и сейчас. Как, впрочем, и всегда. А обижаться на безденежье, это все равно, что обижаться на собственную лень.
Университет я все-таки закончил. Правда, спустя два года вернулся туда снова. Чтобы забрать диплом… Выпускной по традиции проспал. Тем более, за два дня до праздника, нам сказали, что мантий на всех не хватает. Выдадут их только тем, у кого не было троек за последний год. Помню, я не особо расстроился.
Глава третья
По окончанию универа я не знал куда податься. Целыми днями валялся на диване, слушал психоделический рок, писал книги и занимал деньги у родителей. Короче, вел богемный образ жизни. Как-то в один из таких дней раздался телефонный звонок. Стягиваю одеяло с лица.
– Ты что, спишь до сих пор? Час дня… – отец был в недоумении.
– Ни в коем случае.
– Я нашел тебе работу.
– У меня сейчас нет времени…
– Денис…
На том конце провода послышалось сопение.
– Ладно.
На собеседование я добирался два часа. Контора находилась за аэропортом. За железными воротами были два гаража. На одном из них висела табличка:
«Завод резиновых изделий ФАЛЕС»
С чувством юмора, думаю, здесь все нормально.
Встречать меня вышел сам директор завода. Было видно, что мои длинные волосы и рваные джинсы его немного смущают.
– Пойдем, вкратце расскажу суть…
Мы зашли в цех. Парочка лысых и чумазых парней устало посмотрели на меня. Пахло паленой резиной – запах детства. Вспомнил как с пацанами кидали автопокрышки в ноябрьские костры.
– Значит, смотри… Вот это двухтонный пресс. Когда он поднимается на несколько минут, нужно успеть выложить формы. Используем мы старые велосипедные камеры. Выкладываешь, пресс опускается, потом поднимается и собираешь их как горячие пирожки. И все заново. Вроде ничего сложного… Платим двести.
Я постарался сделать заинтересованный взгляд и задать ради приличия пару уточняющих вопросов.
– То есть… Это резина?
– Да.
– А что, если не успеть выложить?..
Директор завода дал знак, что, мол, выйдем на улицу, плохо слышно. Выходим. И тут он с какой-то отцовской добротой, с глазами, переполненными непонятно откуда взявшегося добросердечия, говорит мне:
– Слушай, а ты же вроде из искусства?
– Ну, не прям чтоб из…
– Отец говорил, что пишешь что-то. Поэму?
– Типа того…
– Пойми правильно, я не то чтоб против… Просто интересно, на кой хуй тебе сдалась эта работа? Я ни в коем случае…
И тут я понял в чем дело. Директору завода «Фалес» вовсе не были противны мои длинные волосы, мой внешний неряшливый вид. Возможно, он даже всему этому симпатизировал. Может, даже завидовал в силу романтики, которая обошла его стороной. А еще, он буквально спас меня. Бросил спасительный круг в виде прозрения, открывшихся глаз. Ну какой из меня изготовитель резиновых изделий? Я шнурки завязываю так, что потом несколько дней развязать не могу. Я как-то даже нечаянно сломал светофор… Теперь есть опасность, что «Фалес» лишиться двухтонного пресса.
Я пожал директору руку. Сказал «спасибо» и ушел. Потом ехал в маршрутке домой и понимал, что благодаря ему, я ощущаю себя сейчас счастливым. Потому, что жертвуя любимым делом, можно навсегда потерять себя. А после этого терять еще что-то уже особо нечего.
ТЮЗ
– Да сворачивай его нахуй соси.
– Что, прости?
– Нахуй соси, говорю. Дай я сам…
Кузмич ногой замотал ковер и пнул в сторону кулис.
– «Нахуй соси» это как попало, небрежно… Еще научишься…
Когда нежелание работать сталкивается с потребностью денег, идешь работать в театр юного зрителя. Монтировщиком. Думаю, каждый уважающий себя филолог обязан пройти через это. Чисто из интереса. Или «на слабо». Именно туда меня и забросила жизнь на восемнадцатилетие.
Поначалу я стеснялся. Вроде театр для детей, но общались здесь все исключительно матом. Кроме художника-постановщика, похожего на щегловатого провинциала. Он воспринимал мир и театр через этику визуального. А может просто детей любил.
Курили прямо в кабинете, прикрепленным за цехом. Это скорее было похоже на общественный туалет с элементами мещанского убранства. Широкий стол с клеенчатой скатертью, пробитый диван, вешалка с робой, половик для обуви, висевший на стене и служивший видимо ковром – эстетическое пятно пролетариата.
В самом театре было все сплошь советское. Чтобы понять какой год на дворе, нужно было выйти на улицу. Актеры умудрились пронести отчаяние из той эпохи в эту, не расплескав и передать его следующему поколению.
Альтернативный мир тоски – этой дымкой всегда затянуты подобные учреждения. Время забрало отсюда все, кроме затхлого воздуха. Скромные помпеи, погребенные под слоем художественной самодеятельности.
Наша команда монтировщиков состояла из пяти человек. Пять сексуально-озабоченных пенсионеров, маньяков в буденовках. Почему я их так назвал расскажу чуть позже. Мы выставляли декорации к спектаклю, меняли их во время и разбирали после. Три часа работы и свободен целый день.
Как всегда не сложная работа, кратковременный физический труд, были самым легким способом заработать на вынужденные расходы моего домашнего существования: сигареты, струны для гитары. Среди расходов появилась еще одна немалая статья, постоянно вызывающая у меня возмущение: проезд. На него приходилось тратить много.
Боря был самым старшим, начальником цеха. «Сто тридцать килограмм чистого веса» как говорил сам о себе Боря. И он не врал. Начальник действительно был огромен. При этом проблем с лишним весом у него не было. Проблемы были у других, когда Боря напивался. Его никто не мог донести до машины. Даже оторвать от пола было невозможно. А пил Боря много. Про первый двухсотграммовый стакан, налитый до краев, он говорил:
– Главное, проглотить это, а там уже как по маслу…
Трехлитровой банки самогона Боре иногда не хватало. Похмелье его напоминало страдания Иисуса. Превозмогая себя, Боря один брал на спину замок Дюймовочки и шагал по сцене.
Кузмич – бывший надзиратель на зоне. Добрый, но вспыльчивый. Несмотря на то, что Кузмич в прошлом работал в тюрьме, он воровал. Воровал все и везде. В супермаркетах, на базарах, в метро… Как-то он пришел на работу, держа в руке коровье вымя. Ваня посмотрел на него и крикнул:
– Ты его, блять, доить шо ли будешь?
Был также Коля-пиздец. Так его называли потому, что Коля обладал совершенно бессистемным складом ума. Тем не менее, он был самым отзывчивым и добродушным. Просто в его руках все горело. Под ногами проваливалось. Тридцать восемь раз Коля падал со сцены в оркестровую яму. И все без единой царапины. Хронического неудачника берегли ангелы-хранители. Халатно, зато на века.
