Денис Лыко

Место наблюдения за богом

УДК 82-94

Л88

Лыко Денис. Место наблюдения за богом. – Харьков,2019.

Художник Лыко Денис

© Денис Лыко, 2019

Предисловие

Говорят, что намерение «сказать о жизни все» – признак дурного тона. В первую очередь в искусстве. Наивный поступок, свидетельствующий о незрелости творца. Так пишут дебютные романы.

Когда я услышал эту фразу, сразу понял – вот он мой вариант. Ведь ничего интересней в этой жизни нет, чем бесконечно пробовать объяснить эту самую жизнь на пальцах. Причем на пальцах собственной руки. Попытка смастерить космический корабль из спичек и желудей. Из говна и палок. И улететь. Романтика на грани фиаско, как известно, вдвойне вожделенней.

Поэтому особенной художественной вычурности, красноречивой витиеватости тут не будет. Смысловая нагрузка сведена до минимума. И, несмотря на все это, все равно осталась уйма ненужной читателю информации. Что поделаешь. В искусстве всегда так. Сколько ни старайся, кому-то оно надо, а кому-то нет.

Данную книжку действительно можно сравнить с космическим путешествием. Как известно, в космосе мало что происходит. Так и тут. Кое-где можно различить звезды, но они слишком быстро теряются во тьме авторского высказывания. Неспособность выйти из корабля в открытый космос вполне можно соотнести с актом творческого бессилия. Собственно, а чего вы ожидали от современного писателя?

Мы скучные однообразные люди. Целыми днями пишем что-то с мыслью: «Вот сейчас я закончу эту книгу и понесется! Да я тут всех на лопатки положу. Вот это мир офигеет!» И потом из тридцати издательств, куда был отправлен роман, ни одно не ответит с предложением его издать. Мир не то что офигел – он даже не заметил.

И что вы думаете мы делаем потом? Не поверите – мы пишем дальше. Тоже не подаем никакого вида. Один роман, второй, третий. И так до бесконечности. Да, все верно. Принято думать, что писатели умирают от того, что им нечего больше написать. Но нет. Писатели живут вечно, в отличие от всех остальных. Это и повлияло на мой выбор профессии. Мне бы вообще хотелось, чтобы в будущем никого кроме писателей не было. Но, скорее всего так не будет. В будущем, наверное, все будет совсем иначе. Или нет.

Глава первая

Это были девяностые. Первое воспоминание жизни – сижу во дворе и глажу кота. Кот чуть меньше меня, не особо разговорчив. Можно сказать, мы были на равных. Растопыренная рука неумело ерзает по шерсти. Скорее я не гладил, а легонько стучал по коту. В общем, изо всех сил пытался сделать приятное.

Во дворе ходят слухи, что этот кот жив и по сей день. Если так, то в нашей с ним жизни особо ничего не поменялось. Но я не очень то и верю. Хотя, признаюсь, надежда в сердце, что этот кот жив, теплится. Так сказать срок годности чуда истек, но есть шанс, что после его употребления живот все-таки не скрутит.

Детство у меня было так себе. Светлая полоса вытерпела недолго. На смену ей пришла темная. Причем, не могу сказать, что и по сей день она сменилась снова на светлую. Скорее, выгорела до сероватого оттенка. Может, конечно, стоит еще подождать, пока солнце жизни постарается хоть чуть-чуть отбелить ее. Правда, есть опасность, что теперь это все может вспыхнуть.

Примерно в девять лет я стал понимать: что-то идет не так. Жизнь вокруг постепенно лишалась торжественного характера. Интрига судьбы рассеивалась на фоне терпимой бедности семьи. Было ощущение, что мир проходит мимо и прикрывает газетой лицо. В принципе, это ощущение есть и сейчас. Это научило меня оправдываться. В первую очередь перед собой и другими. Даже тогда, когда этого не просили. Говорю, у меня, видите ли, творческий поиск. Затянувшийся, хронический…

Впрочем, давайте по порядку.

Родился я в семье двух театральных режиссеров. Отец родом со Львова. Мать – харьковчанка. Сделать театральную карьеру у них так и не получилось. Развал союза перечеркнул все планы. Стартап жизни погрузился в пелену неясного будущего.

Как-то мать на свой день рождения, слегка охмелев, выдала:

– Ты, мальчик мой, был зачат на севере. От того у тебя прелестная аура.

Я немного сконфузился. Про себя попросил, чтобы какие-нибудь силы избавили мать от надобности посвящать меня во все нюансы таинства. Силы помогли. Мать переключилась на описание северных красот.

Несмотря на благоприятные условия зачатия, характер у меня был отвратительный. Я грубил старшим. Хамил друзьям. Даже воровал в школьной столовой пирожные без особого угрызения совести. И при всем этом я обладал взглядом ранимой лани.

Помню, как-то, нашёл у родителей презерватив и изрезал его ножницами. Естественно, из любопытства. Делал я это с необычайной легкостью, без малейшей опаски быть наказанным. Это потому, что я знал – запросто верну все в первоначальный вид. Вера в невозможное была присуща мне ещё тогда.

Учился я неважно. Хотя, как можно плохо учиться в начальной школе, до сих пор не представляю. Тем не менее, мне это удавалось. Скорее всего, на мыслительном процессе стала негативно сказываться атмосфера того времени, с ее понуростью и сокрушенностью. Видимо, я чувствовал, что законы жизни меняются и нужны другие знания. Более практичные. Как говорится, на злобу дня.

Надо еще сказать, что ходил я не в обычную школу, а в лицей искусств. Спасибо родителям, что не отдали меня на растерзание в местную. Там бы, с моей врожденной уязвимостью, я бы долго не протянул. Хотя, кто его знает? Может местная гопота научила бы меня стойкости. Воспитала бы во мне веру в свою правоту и силу. Притупила бы органы чувствознания. Ведь от них, как выяснилось позже, лишь одни беды.

С переходом в пятый класс все ухудшилось. Восприятие окружающего мира становилось более осознанным, а оценки хуже. (Вообще, я заметил – к нормальным людям понимание важности учебы приходит непосредственно во время учебы. К таким как я – десятилетие спустя).

Конечно, все было не настолько ужасно. Просто реальность, в течение нескольких лет была подпорчена каждодневным употреблением макарон, дешевой некачественной одеждой и всеобъемлющей неуверенностью в завтрашнем дне. Только совсем недавно я понял, что это было практически с каждым в то время.

Социальное благополучие семьи начинало движение по наклонной. Жалость к себе и родным формировалась на уровне подсознания. Внутренняя гармония левитировала над пропастью отчаяния. Детские травмы легли в основу нелегкого характера.

Беспощадный и удивительный парадокс того времени – куча работы и полнейшее отсутствие денег. Почему этот период не занесен в анналы мировой истории? Почему о сухом законе в Америке знает весь мир, а о девяностых нет?

Начался художественный бег трусцой от реальности. Причем в непонятном направлении и с отдышкой. Я стал заниматься рок-музыкой. Родители были не против. Они сами любили Наутилус, Агату Кристи в молодости. Но при этом дома постоянно слушали «русское радио». А мои продвинутые друзья увлекались шестидесятыми в Америке и Англии. Я был между двух огней. С одной стороны сопленосая, но гордая Танечка Буланова, с другой – обезоруживающе-философский Пинк Флойд.

В доме появилась гитара. Причем продал ее отцу мой крестный. Поломанную… Кстати, с этими крестными мне не повезло, собственно как со всеми остальными атрибутами нормальной жизни. Некую мифическую Машу я никогда не видел – говорят, уехала в Америку на ПМЖ. Но, я ей это почти простил. Крестного видел – пару раз на улице…

В какой-то момент родители решили взять бедность измором. А точнее предпринимательской жилкой. А если еще точнее – они пошли торговать на базар. Благодаря родителям я теперь знаю, что «базар» и «бизнес» это несопоставимые вещи. В то время, у нас в городе появился даже самый большой рынок в восточной Европе для людей с высшим образованием. «Барабашово», названный в честь великого академика, стал символом эпохи. Среди продавцов были учителя, профессора, инженеры. Оно и понятно, с таким-то символическим названием.