Обычного… До того дня накануне её десятого дня рождения… До той роковой ссоры с Джонни Бишопом — хулиганом с соседней улицы. Джонни Бишоп, как я понял, напоминал своими привычками и повадками канонного Дадли — сколотил детскую банду, обижал малышей — мог и деньги при случае отобрать или испортить красивую вещь. Джонни Бишоп был здоровенным, сильным и тупым мальчишкой-второгодником, и для него не было большего счастья, чем довести кого-нибудь из малышей до слёз. А ещё он обожал запугивать «мелюзгу», говоря, что если они пожалуются кому-нибудь на его проделки, то он со своей бандой непременно поймает жалобщика и вырежет у него на лбу слово «ябеда» своим карманным ножиком. Нож у Джонни Бишопа и впрямь был отменный — швейцарский, с кучей лезвий и всяких остальных полезных штучек — например, там были и штопор, и кусачки, и ножницы. Много чего было.

Так что запуганная мелюзга молчала, не осмеливаясь жаловаться, а Джонни, видя свою безнаказанность, как водится, распоясывался всё больше и больше.

Хильда с ним пересекалась редко. Она была миролюбивой девочкой, не хотела ни с кем ссориться, а уж тем более — попадаться Джонни и его банде под горячую руку. У неё было какое-то странное чутьё, позволявшее не попадаться в ловушки там, где безнадёжно влипали другие малыши. А Джонни неожиданно решил, что именно Хильды не хватает в его коллекции затравленной и побитой мелюзги. И начал подстерегать девочку уже специально, но она умудрялась не пересекаться с ним.

Хильда и сама удивлялась своему везению, но понимала, что оно не могло продолжаться долго. Так и случилось. В один, далеко не прекрасный день, когда Хильда возвращалась из школы, банда Джонни нагнала и окружила её.

— Эй, Стэнли, — грубо захохотал Джонни, — что, на этот раз не удалось убежать?

— Я не делала тебе ничего плохого, — пропищала Хильда.

— Ещё бы! — засмеялся Джонни. — Что плохого может мне сделать такая бледная моль, как ты?

Это было обидно. Хильда и в самом деле была бледненькая, природно светлокожая, с неожиданно тёмно-серыми глазами и светлыми, словно лён, косичками. Она не любила бывать на солнце, почти сразу же начиная краснеть и чесаться, никакой крем не помогал, поэтому даже на море всегда отсиживалась под зонтиком и никогда не была загорелой. Даже регулярно появлявшиеся на бледной коже веснушки были почти незаметными, но от них бледное узкое личико казалось словно припорошенным пылью.

— Отстань, Бишоп! — всхлипнула Хильда и попыталась убежать, но не тут-то было. Дружки Бишопа были начеку, и один из них свалил девочку на землю, больно толкнув в плечо. Несмотря на боль, Хильда вскочила, но двое самых преданных подпевал Бишопа — Марк Престон и Терри Блай — схватили её за руки, не давая убежать. Терри Блай при этом умудрился вытащить несколько монет из кармана курточки Хильды.

— Отдай! — возмутилась девочка. Но в ответ получила тот же смех. А потом Джонни предложил:

— А давайте с неё трусы снимем, как с Джорджины Перкинс! Она так визжала, помните? Так и убежала домой без своих трусов!

Хильда похолодела. Она знала — без трусов ходят только плохие, очень плохие девушки, которых называют бранными словами. Бишоп и его компания уже сделали такой Джорджину Перкинс — вот почему она в последнее время ходит такая грустная и всех сторонится — конечно, кому же хочется быть плохой? Но она, Хильда, не плохая! Она хорошая девочка, слушает папу и маму, любит своего старшего брата и кота Роско, и хорошо учится. К тому же, это так стыдно и неприятно. Просто ужасно… Нет, она ни за что не позволит снять с себя трусы…

— Отпустите! — закричала девочка, извиваясь в руках малолетних подонков. — Я не хочу! Не надо!

Но Джонни, которому ужасно понравился испуг, написанный на лице девочки, уже потянулся к подолу её школьной юбки.

— Нет! — отчаянно вскрикнула Хильда, и тут же от неё словно разошлась обжигающая волна, раскидавшая её мучителей в разные стороны, как кегли. Перепуганная Хильда убежала домой, закрылась в своей комнате и сказалась больной. На самом деле она долго стояла под душем, словно надеясь смыть с себя гадкие слова и прикосновения. Нет, мальчишки не сотворили с ней ничего плохого физически, да и вряд ли намеревались, но душевную травму они девочке нанесли. Хильда тогда ничего не рассказала маме, потому что точно знала — этот рассказ рассердил бы её. И Хильда точно знала, что могла бы сказать мама в ответ на её рассказ: «Хильда Стэнли! С хорошей девочки никому не захочется стянуть трусы! Значит, это ты виновата, ты неправильно себя вела!»

И переубедить маму не было никакой возможности. Добрая и любящая, в иные моменты она была до невозможности твердолобой и упёртой. В такие дни Хильде казалось, что она ненавидит маму, а это было неправильно, мама ведь желает только добра…

В общем, Хильда так ничего и не сказала родителям, а вот Джонни и его прихлебатели с этого дня отстали от неё. Более того, они вели себя так, словно Хильды Стэнли вообще не существовало на белом свете. Хильду это устраивало. И она не пыталась задумываться, что произошло.

Но с этого момента с Хильдой стали происходить странности. Небольшие, но всё же… Разбитая любимая чашка мамы, вновь ставшая целой. Слишком, неестественно ярко цветущая клумба в их маленьком садике, бесследно исчезнувшее гадкое пятно на нарядном платье… Хильда была хорошей девочкой и очень расстраивалась, если что-то было не в порядке. А ещё она почти не задумывалась над своими странностями, не задумывалась до того дня, пока через год тёплым летним вечером в дверь их дома не постучалась женщина в широком зелёном пальто и странной остроконечной шляпе. Женщина, которая назвала себя профессором школы магии Хогвартс Минервой Макгонагалл.

Хильда была поражена, но странным образом успокоилась. Её собственные странности всё-таки начали её беспокоить, но поговорить о них девочка боялась, а тут появилась женщина, которая нашла объяснение всем непонятностям. Она — волшебница! Она, Хильда Стэнли — самая настоящая волшебница и поедет учиться в волшебную школу!

Девочка была счастлива, и её даже не удивило, насколько легко её согласились отпустить родители. Она — волшебница! Она едет в сказку!

Поначалу всё так и было. Поход на Косую аллею, покупка палочки (бук и волос единорога, мисс Стэнли, очень гибкая!), волшебный замок, словно возносящийся над тёмной громадой озера, Шляпа, громко воскликнувшая «Хаффлпафф!», оказавшись на голове Хильды, добрая декан Спраут, уютная спаленка, которую она делила с двумя другими девочками, интересные уроки…

Курса до третьего Хильда была абсолютно счастлива.

А вот к четвёртому курсу с её глаз стали падать розовые очки. Хильда поняла, что безнадёжно отстала от своих бывших одноклассников в маггловском мире, но сначала её это не расстроило. Ведь они понятия не имеют ни о Зельях, ни о Чарах, ни о Рунах, а она скоро станет дипломированной волшебницей и будет… А вот с этого места Хильда расстроилась всерьёз. Ведьмой она была средней по силе, более всего ей удавались Бытовые чары, шедшие факультативно, а вот по остальным предметам ей редко удавалось получить даже «Выше Ожидаемого», не говоря уж о «Превосходно». Высшие оценки Хильда получала только по Прорицаниям и Гербологии. Во втором случае — из-за трудолюбия, в первом — из-за того, что подсознательно чувствовала, что хочет услышать от неё преподавательница — немолодая, черноволосая, вечно кутавшаяся в яркую шаль мадам Фаскини*.

Итак, оценки Хильды были далеки от идеальных, попроситься в Ученики к Мастерам с ними было невозможно, к тому же, те же Мастера предпочитали брать в Ученики чистокровных с сильными, раскрывшимися дарами. Не всегда, конечно, но чаще всего. Рассчитывать на какую-либо серьёзную должность — невозможно тем более. Можно было устроиться горничной, уборщицей или санитаркой в больницу Святого Мунго, продавщицей в лавку или зарабатывать самым древним способом на пропитание в одном из «весёлых домов» Лютного переулка. Всё. Больше для магглорожденных вакансий в Магическом мире не было.