Какое у нас право полагать, что люди XIX века ошибались? Конечно, историкам, осведомленным о дальнейшем ходе событий, легко демонстрировать ретроспективную проницательность и подчеркивать значение детали, ускользнувшей от внимания современников, но содержавшей в себе предвестие будущего. Например, мы имеем полное право назвать первостепенным историческим фактором основание весной 1828 года, по инициативе безвестного лионского ткача Пьера Шарнье, ассоциации взаимопомощи, которая в ближайшие несколько лет сделалась первой массовой организацией рабочих в континентальной Европе и положила начало движению мютюэлизма. Но у нас нет никаких оснований распространять на всех людей первой трети XIX века те, мягко говоря, скептические оценки, какие мы даем способности к политическому анализу Карла Х или Жюля де Полиньяка[45]. Очевидно, что и Капефиг и Неттман с легитимистской стороны, и Волабель, Дювержье де Оран или Ремюза со стороны либералов 1830 года слов на ветер не бросали. И если они придавали некоему событию первостепенное значение, мы обязаны к ним прислушаться. Раз они так поступали, значит, у них наверняка были для этого резоны, сформулированные открыто или только подразумеваемые. Осталось понять, что это за резоны. Для этого, как мне представляется, необходимо совместить несколько подходов: прежде всего, разумеется, восстановить политический контекст весны 1830 года, сегодня почти полностью забытый, дабы объяснить присутствие или отсутствие на банкете тех или иных лиц; разгадать намеки, скрытые в речах, с тем чтобы уяснить, какой стратегии или каких стратегий придерживались организаторы, понять, насколько верно угадали эту стратегию их противники, и, наконец, оценить, какую роль сыграло это мероприятие в мобилизации общественного мнения против министерства Полиньяка – мобилизации, которую в то время проводили либеральные круги. Однако мне кажется, что необходимо взглянуть более широко, перечесть истории, архивы и газеты эпохи Реставрации, чтобы увидеть в банкете в «Бургундском винограднике» не только самоценный эпизод или предвестие июльских баррикад (последнее не подлежит сомнению), но и завершение длительного процесса: банкет 1 апреля 1830 года был далеко не первым, который либералы устроили в эпоху Реставрации. До него и в Париже, и в департаментах люди участвовали во многих других банкетах. Выявить их, описать, создать их историю – все это, надеюсь, поможет лучше понять, что же произошло весной 1830 года.

В старых либеральных историях эпохи Реставрации, в частности тех, что написаны Волабелем и Дювержье де Ораном, встречаются мимолетные упоминания кое-каких политических банкетов в департаментах. Но более или менее подробного описания, сопровождающегося некоторыми комментариями, удостоились только два банкета, устроенные в Париже. Первый состоялся на двенадцать лет раньше банкета в «Бургундском винограднике», во вторник 5 мая 1818 года: это был обед (или собрание, или банкет; тогдашние тексты употребляют все эти термины в одном и том же значении) в заведении «Радуга» на Больничном бульваре. Второй, так называемый банкет на улице Горы Фавор, прошел чуть менее чем через два года, 5 февраля 1820 года. Оба имели одну и ту же особенность, которая шокировала часть современников, но на которую не обратил внимания ни один из историков эпохи Реставрации: за столом не было произнесено ни одного тоста, ни одной речи; гости вели только частные разговоры между собой. Это молчание, которое тогдашние роялистские газеты считали «нелепым», – любопытное начало для политической формы, которая впоследствии неизменно сопровождалась бурными потоками красноречия. Оно нуждается в комментариях, а для этого нам придется выяснить, при каких обстоятельствах весной 1820 года либералы наконец прервали свое молчание, но сначала придется ответить на другие вопросы, и прежде всего вот на какой: зачем собираться, чтобы ничего не сказать? Какой смысл имели эти политические собрания без речей?

Вот что писала на следующий день «Коммерческая газета», одна из двух ежедневных парижских газет, которая развивала идеи так называемых независимых – тогдашних крайне левых либералов:

В этой невинной заметке наводит на размышления только одно – место, отведенное ей в газете. Она помещена в самом конце четвертой полосы; следует, однако, уточнить, что остальные материалы этого ежедневного листка – как и все прочие, с весны 1818 года подлежавшего цензуре, – посвящены одной-единственной теме – заседанию в Альби апелляционного суда по делу убийц судьи Фюальдеса; этот эпизод судебной хроники живо интересовал современников из‐за своей предполагаемой политической подоплеки[46]. Итак, для либеральной ежедневной газеты обед, которому она отвела процитированные нами пятнадцать строк, представлял единственную новость дня, достойную внимания; отсюда нетрудно сделать вывод, что она выходила за рамки привычного. Правда, отчет, появившийся несколько дней спустя во «Французской Минерве», крупном либеральном полупериодическом издании первых лет эпохи Реставрации[47], которое цензуре не подвергалось, выглядит почти таким же невинным. Он сообщает, что гостей было четыре сотни, и прибавляет к списку депутатов, не сумевших присутствовать на обеде, еще несколько имен; отметим полемическую шпильку, призванную, по-видимому, оправдать организацию банкета. Этьенн пишет, что «господа парижские мэры и заместители мэров»[48] устроили несколько дней назад «большой обед в честь министров, префектов, председателей судов, генеральных прокуроров и большого числа государственных служащих», тогда как – иронически замечает журналист – депутатам-патриотам принесли дань уважения одни лишь простые «предприниматели, негоцианты, юристы и литераторы».

Отчего же это мирное собрание четырех сотен граждан могло представляться либералам событием важным, а их противникам – скандальным? Если верить следующему выпуску «Минервы», этот обед, устроенный в честь нескольких депутатов, «в последние несколько дней служил темой всех разговоров». Конечно, мы не обязаны верить «Минерве», но полемика разгорелась и на страницах газет. Две недели спустя, 19 мая, «Коммерческая газета» сочла своим долгом защитить «гражданский банкет» от нападок роялистских газет, прежде всего «Газеты прений» и «Ежедневной», и с этой целью поместила на первой странице в качестве передовицы большую статью о банкете, а рядом письмо одного из читателей, входивших в число организаторов собрания. В общей сложности обсуждение длилось около двух месяцев: Леон Тьессе, сотрудник «Нормандских писем», другого листка, близкого к независимым, 25 июня выражал надежду, что кладет ей конец[49]. Восстановить ход дискуссии не так просто, поскольку из‐за цензуры журналисты ежедневных газет использовали для выражения своих мыслей весьма причудливые формы: у представителей каждой точки зрения имелись свои посредники в британской прессе, которая поступала в Париж и активно там читалась[50]. Ультрароялисты высказывали то, чего не могли напечатать на родине, на страницах The Morning Chronicle, сторонники министерства – в The Courier, The Times или The Star, а либералы – в The Sun[51]. Тем не менее можно утверждать, что в центре дискуссии были два вопроса. Первый, к которому мы вернемся позже, касался того, что было сказано на обеде или, парадоксальным образом, того, что там сказано не было; второй был связан с самим собранием, с тем фактом, что оно состоялось.