© 2016, Publications de la Sorbonne – Paris, France,

© В. Мильчина, перевод с французского, 2019,

© OOO «Новое литературное обозрение», 2019

Увидев на обложке книги, переведенной с французского, слово «банкет», читатель может подумать, что это очередной рассказ о французской гастрономии. Но книга современного французского историка Венсана Робера обращена вовсе не к любителям вкусно поесть, а к людям, которые интересуются политической историей и ищут ответа на вопрос, когда и почему в обществе, казалось бы, вполне стабильном и упорядоченном происходят революции. Можно было бы пошутить, что все-таки не случайно у французов, любителей вкусно поесть, становление гражданского общества происходило не где-нибудь, а именно за обеденным словом, однако Венсан Робер показывает гораздо более глубокие и серьезные корни этого явления.

Предмет книги – банкеты, которые устраивали в честь оппозиционных депутатов их сторонники. Почему именно банкеты? Издавна главным распределителем, главным подателем пищи считался государь. Это представление было запечатлено в специфической придворной церемонии, именуемой «большим столом»: начиная с Людовика XIV французские короли устраивали торжественную трапезу на глазах у зрителей-подданных. Либеральная буржуазия, организуя банкеты и порой допуская на них зрителей, ставила себя наравне с королевской властью, иначе говоря, банкеты становились формой утверждения суверенитета народа в противовес суверенитету короля. Традицию устройства политических банкетов Робер связывает также с религиозными представлениями (совместное вкушение пищи как своеобразная форма светского причастия) и с экономическими учениями (инициаторы банкетов яростно оспаривали формулу Мальтуса, согласно которой «на пиру природы места для всех не хватит», и отстаивали идею пира равных, пира для всех).

Эта политическая метафорика, или образный фонд эпохи, исследуется автором на самых разных примерах. Тема банкета, или пира, обнаруживается в самых разных областях жизни, литературы и философии: в сочинениях социалистического мыслителя Пьера Леру и в проповедях доминиканца Лакордера, в притче английского пастора Мальтуса и в романе Эжена Сю; в пьесе Александра Дюма и в диалоге Шарля Нодье. Реальный банкет, или пир, превращается в политическую метафору.

Робер неоднократно критикует «ограниченность традиционной позитивистской истории, для которой достаточно установить факты и подробно о них рассказать (притом что рассказ этот в любом случае останется неполным)». Сам он, правда, вовсе не чуждается сбора фактов, тем более существенного, что его предшественники, за очень редкими исключениями, исследовали более или менее подробно только кампанию банкетов 1847 года, а о предшествующих банкетах, ничуть не менее важных, не писали почти ничего. Однако фиксацией фактов Робер не ограничивается и тщательно расшифровывает непонятную в наши дни, но очевидную для людей XIX века символику банкетов. Ведь значимо было всё: выбор персон, в честь которых устраивается банкет (как правило, либеральных депутатов); сумма, которую собирали по подписке с каждого участника (чем меньше сумма, тем более демократичен банкет); порядок и содержание тостов (например, присутствует среди них тост за короля или нет) или, напротив, их подчеркнутое, почти скандальное отсутствие; выбор и оформление помещения для трапезы и даже меню (о котором, впрочем, источники сообщают особенно скупо). Все это благодаря интерпретациям Робера оказывается «говорящим».

Перечисленные подробности – лишь малая часть всего того увлекательного, что содержит исторический пласт книги. Но не менее важен и ее политический пласт.

О том, как после Белого террора и господства ультраконсерваторов в правительстве гражданское общество эпохи Реставрации делало первые робкие шаги с помощью банкетов, красноречиво свидетельствует описание первого политического банкета этого времени, состоявшегося в заведении под названием «Радуга» 5 мая 1818 года. Еще двумя годами раньше, по свидетельству либеральной газеты «Минерва», «встреча трех человек считалась скоплением народа, а встреча с глазу на глаз казалась подозрительной», а тут четыре сотни человек сошлись на обеде и «говорили друг с другом без боязни». Более же всего потряс собравшихся, по большей части не знакомых друг с другом, тот факт, что их так много – целых четыре сотни (притом что общее население Парижа составляло в это время чуть более 700 000 человек). В дальнейшем политические декларации организаторов того или иного банкета содержались именно в тостах, но на банкете в «Радуге» никто тостов не произносил: этим людям было достаточно молча взглянуть друг на друга и убедиться, что они не одиноки.

Робер показывает, как постепенно банкеты становились важной формой политической жизни и влияния на власти, причем влияния исключительно мирного. Организаторы последней кампании банкетов в 1847 году вовсе не были оголтелыми революционерами, недаром они в основном принадлежали к «династической оппозиции», или «династической левой», то есть поддерживали правящую Орлеанскую династию, но выступали за реформирование ее политики. Представители этой оппозиции боролись за политическую реформу, чтобы избежать социальной революции, они старались уберечь режим от гибели с помощью расширения его электоральной базы – но правительство оставалось глухо и само вело себя к гибели. Вело и привело, потому что покусилось на то, с чем французы 1848 года расстаться не желали, – свободу граждан «собираться мирно и без оружия».

В одном из очерков сборника «Сцены частной и общественной жизни животных» (1842) описан наступивший после того, как звери совершили революцию, «великий момент: дело дошло до тостов»:

Автор этого очерка, издатель Пьер-Жюль Этцель, писавший под псевдонимом П.-Ж. Сталь, явно не принимает обычай произнесения политических тостов всерьез и отзывается о нем с иронией, если не с пренебрежением. Но книга Робера показывает: так относились к политическим банкетам далеко не все. Находились и такие французы, для которых банкет становился важнейшим событием повседневной жизни, поскольку они были уверены: от банкетов зависит будущее Франции.

В книге Робера очень много имен политических и государственных деятелей, которые мало что говорят не только современному русскому, но, подозреваю, и современному французскому читателю, если он, конечно, не профессиональный историк. Но мне как переводчику очень хочется призвать тех, кто возьмет в руки эту книгу и начнет ее читать, не бояться этих подробностей, а следить за мыслью автора и за увлекательным историческим и политическим сюжетом. Уверяю, дело того стоит.

Для того чтобы облегчить читателю знакомство с русским переводом, следует сделать несколько пояснений.

Начну с короткой исторической справки. С 4 июня 1814 года, когда король Людовик XVIII, вернувшийся на престол после падения Наполеона, даровал французам Конституционную хартию, и до 24 февраля 1848 года, когда произошла Февральская революция, Франция была конституционной монархией. Законодательная власть принадлежала двухпалатному парламенту, в котором низшую палату (палату депутатов) выбирали, а членов верхней (палаты пэров) назначал король. Он же назначал представителей исполнительной власти, то есть кабинет министров. Конституционная монархия во Франции была цензовой: и право избирать, и тем более право быть избранными принадлежало лишь людям определенного достатка. В эпоху Реставрации (1814–1830), согласно Хартии, депутатом мог стать лишь человек, достигший сорокалетнего возраста и платящий в год не меньше тысячи франков прямых налогов (их было четыре: торгово-промышленный, поземельный, подомовой и налог на окна и двери). Право избирать депутатов имели только люди старше тридцати лет, платящие не меньше трехсот франков прямых налогов. До 1824 года депутатов выбирали на пять лет, причем за счет частичных выборов палата ежегодно обновлялась на одну пятую часть. С 1824 по 1830 год выборы проводились раз в семь лет без частичных выборов. После революции 1830 года французы вернулись к пятилетнему сроку без ежегодного обновления.