— Но ты-то понимаешь. Почему он не может?

Легко, спокойно из него это вырывается, фраза из разряда “ну ты-то ходить на двух ногах можешь, почему он не может научиться?”. У меня даже ступор на пару секунд.

— Э, нет. Не сравнивай только нас, ок? Мы с тобой из одной тарелки кашу ели в детстве. А этого чудилу ты знаешь три недели.

Меня даже резануло из-за того, что Эдди ищет чего-то подобного, что есть между нами, в других. Какая-то детская, глупая ревность. “Мы уникальные, наши отношения особенные!”. Но это же не так. И то, что в своих парнях он высматривает черты, присущие нашим взаимоотношениям, нихуя не радует, не льстит.

У него звонит мобильный, и наш зрительный, напряженный контакт прерывается. И только тогда я могу расслабленно выдохнуть.

На его лице появляется слабая тень улыбки, и я в который раз поражаюсь, насколько же разным он может быть. Как быстро берёт себя в руки, и как профессионал, накидывает нужную маску.

И это не выглядит двулично. Это скорее как смотреть за игрой актёра на сцене. Ты закрываешь одну частичку души, которую другим видеть не позволено, и подсовываешь более безопасную, вышколенную версию себя. Ту, которую ранить невозможно, настолько она обросла бронёй.

========== Часть 2 ==========

***

The National - Sorrow

С самого утра Эдди вёл себя как-то странно. Остальные не придали этому значения, но я эти полутона уже различаю. Напряжённый, движения слишком рваные какие-то, хаотичные. Нервно-веселая улыбка так и не сходила с лица, и поначалу я даже испугался - уж не обдолбанным ли он заявился в школу.

Вёл себя как гиперактивный ребенок, и всё посматривал, стрелял глазами в мою сторону весь урок. Быстрее бы перемена. От сидения на одном месте затекли мышцы, и я обвожу шеей небольшой круг, разминаю её, ладонью провожу по основанию и когда поворачиваю голову чуть вбок - снова сталкиваюсь с любопытным взглядом Каспбрака. Он сегодня вообще какой-то не такой. Раньше он никогда не позволял себе так в открытую пялиться, а сейчас в наглую буравит прямым взглядом, обводит блестящими глазами совершенно беззастенчиво.

— Что? — одними губами спрашиваю через ряд, но Эдди поднимает уголок губ и отрицательно качает головой. И взгляд, сука, не отводит.

Я опускаю руки вниз, под парту и провожу мокрыми ладошками по плотной ткани штанов. Сердце отчего-то заходится в груди, как попрыгунчик, а шея, чувствую, как начинает гореть. Как только прозвенит звонок, я припру этого мудлана к стенке и потребую ответа. Какого хуя пялится на меня так, будто я голый здесь сижу. Ко всему прочему, едва не матерюсь вслух, когда ощущаю, как некстати твердеет в штанах. Чёртов Каспбрак. Грёбанное дерьмо.

Скрещиваю ноги, но от этого стояк болезненно трётся о джинсы, и мне жизненно необходимо что-то сделать. Коснуться хоть разок, провести хотя бы кончиками пальцев. Но я сижу не шевелясь, с горящим лицом, с ноющим томлением внизу живота и проклинаю Эдди на чём свет стоит. А он всё не отводит и не отводит взгляд. Вообще смотрит, как сквозь.

Опускаю голову в тетрадь, бесполезно пытаюсь сосредоточить внимание на геометрии, думать о чём угодно, и самое главное - не поднимать взгляд.

Когда спустя вечность раздается спасительный звонок, одним махом сгребаю всё в рюкзак, забрасываю на плечо, как чувствую крепкий захват. Эдди подкрадывается сзади и впивается пальцами за руку, тянет из класса, что я едва не спотыкаюсь, не поспевая за ним.

— Я хочу тебе кое-что показать.

Заталкивает меня в тесную кабинку туалета и громко защёлкивает дверь за моей спиной. Мутнеет всё перед глазами, а его присутствие вообще, блядь, не облегчает ситуацию. Но Эдди, казалось, не обратил внимания, как меня колбасит.

И слава богу.

— Я ещё вообще никому не показывал. Ты первый заценишь.

Вообще не соображаю, о чём он говорит, но не успеваю спросить, какого черта происходит, как Эдди тянется к своей ширинке, расстёгивает пуговку, и я ошарашенно перевожу на него круглые, как блюдца, глаза.

— Бля, да не бойся. Я татушку хочу показать, идиот.

Приспускает штаны, немножко оголяет участок кожи, и я вижу чуть выше бедра, почти прямо на косточке красивую золотистую молнию.

У меня едва истеричный смех не вырывается. Я даже на секундочку отвлекаюсь от своей “проблемки”.

— Пиздец, ты даешь, — выдыхаю. — Мама ещё не видела? Еще и на косточке почти, больно, наверное, было.

Ноги сами подкашиваются, и я едва не падаю на колени, чтобы рассмотреть в плохом освещении рисунок. Но красиво. Линии чуть размыты, небрежны и вроде бы ничего особенного - обычная зигзагообразная молния, но ему идёт. Вот же сучонок, даже не посоветовался.

— Шутишь что ли? Да у нее приступ случится. Я надеюсь, что она вообще никогда не увидит её.

Мы шепчемся как два придурка, будто план побега из тюрьмы обсуждаем, и внезапно от всего этого, от всего этого эмоционального измочаливания, я придушенно прыскаю. У меня всё ещё настойчиво, назойливо горит внутри.

— Волшебник, блять. Экспеллиармус, нахуй!

Эдди заметно расслабляется рядом и улыбается в ответ на это искренне, открыто. Видно, его, и правда, парило моё мнение по этому поводу. Хотя какая разница, что я думаю о таких личных вещах?

— Можешь дотронуться. Оно уже совсем не болит.

Сердце испуганно кувыркнулось, и если бы можно было сдать назад - я бы отскочил. Но кабинка ебать какая тесная, и мне ебать как страшно даже руку к нему протянуть сейчас.

Он приподнимает края футболки, оголяя плоский смуглый живот, и если Бог есть - он тот ещё приколист.

Я тяжело сглатываю и стою столбом, как последний дебил, будто забыл, как руки поднимаются и опускаются.

Каспбрак порывисто сам хватает меня за руку и кладет ладонь на тазобедренную косточку, там, где удобненько расположился себе золотой “шрам”.

— Ну, ты пиздец робкий. Что ты как не родной.

Выдыхает совсем близко и, когда я поднимаю глаза, сносит мысль о том, как он близко стоит. В нос врывается знакомый с детства его аромат, запах стирального порошка, нотка свежего, ненавязчивого одеколона, которым раньше он не пользовался, и мята. Жвачку, видать, жевал на уроке.

Мне пиздец как кружит голову от всего этого, отчего рука моя на его бедре чуть вздрагивает. Эдди, сукин ты сучара. Ни грамма милосердия.

— Тебе правда нравится? — из-за разницы в росте чуть приподнимает голову и доверительным, смущенным голосом спрашивает. Я провожу кончиком большого пальца по татушке, но кожа безукоризненно гладкая, не глядя, можно даже не почувствовать, что там что-то набито. Звонок уже был? Или это у меня в ушах звенит набатом?

— Охуенно.

Придвигаюсь к нему чуть ближе, руку оставляю на месте, и наши бёдра слегка соприкасаются. Я даже глаза прикрываю от этого кайфа. Электрические разряды щипают по коже, как маленькие змейки, и я теряю на секунду бдительность.

Прижимаю его к стенке чуть сильнее, и из Эдди вырывается хриплый выдох. Он ощущает, как я упираюсь в него стояком, как дрожат мои бёдра, а пальцы едва не впиваются ногтями в бархатную голую кожу.

Мне придётся объясниться, но сейчас это не кажется таким пугающим.

До того момента, пока я не вижу выражения его лица. Его щеки порозовели, и охуеть, но он смущен. Мне удалось смутить Каспбрака, это нужно пометить красным в календаре.

Блять. И назад уже не отмотаешь.

— Ричи… Я просто…

— Извини.

Эдди тут же мотает головой, пытается сделать ситуацию менее неловкой.

— Нет, это я придурок. — Интересно, каким боком стояк на лучшего друга (у которого и парень вроде как имеется) у меня, а придурком выставляет себя Эдди. — Наверное, мне лучше свалить. Прости.

Он мягко отталкивает меня с прохода и выходит из кабинки.

***

Больше мы к этому не возвращались. Вообще.

Мы оба притворились, что сцены в туалете и в помине не было, потому что не хотели этой идиотской неловкости, этого смущения. Причём, по большей части смущался Эдди, что вообще для него не слишком уж свойственно. Он спокойно мог сосаться со своими воздыхателями на глазах у всей школы, пошло, остро пошутить, а тут на тебе. Стоит мне взглянуть на него напрямую дольше, чем пару секунд, и я уже видел алые пятна, расцветающие на щеках. Могу поспорить, что теперь каждый раз, когда я появляюсь в его поле зрения, он прокручивает в голове тот момент. Снова и снова. Молодец, блять, Ричи. Ты ебаное похотливое животное.