Она увидела себя бегущей во тьму с топором и крадущейся со старой винтовкой. Видела снова улыбку племянницы, которая была очарована каруселью и раскладывала товар по акции в супермаркете, справляясь с похмельем.

Ригс снова почувствовала запах, который всегда стоял в супермаркете, почувствовала, как стоит в горле ком после переизбытка алкоголя и тот забытый привкус унижения и бедности.

***

Последняя интерлюдия перед финалом, который был равен неизбежному забвению.

Билл Денбро не отвечал на звонки двое суток после исповеди, переплетенной с вспоминанием ушедших дней, а еще через сутки она узнала, что «Известный писатель Уильям Денбро, подаривший преданным читателям несколько мировых бестселлеров добровольно ушел из жизни».

Барбара призналась, что хотела извлечь хоть какую-то пользу из этого самоубийства и пренебрегла последней волей о закрытых похоронах, позаимствовав у нескольких литературных фондов средства на организацию похорон в одной из католических соборов Шеффилда.

Молли взяла внеплановый отгул на сутки, прилетев на сутки в Англию, чтобы проститься с человеком, который стал ее единственным близким другом. Билл предпочел обхватить губами дуло пистолета и нажать на курок, вышибая содержимое черепной коробки, которое окрасило стены его дома с истекающей арендой, нежели дожидаться естественной смерти или того хуже нового появления Оно в жизни.

Семь часов полета и пять часов разницы с Нью-Йорком того стоили.

Она ожидала толпища журналистов, которых потрясет это известие, как это обычно бывало или множество плакальщиц на церковных лавках, не прочитавших ни единой книги. Но Молли была единственной гостьей в соборе. Здесь было несколько цветочков, которые, возможно, оплатила сама Барбара или кто-то из уважения подкинул, ожидая, что кто-то последует чужому примеру.

Молли сжимала в руках десять роз (изначально их было одиннадцать), купленных неподалеку втридорога, и ободрала одну по дороге, укалывая пальцы о шипы. Темно-алые розы почти как густая темно-алая кровь из раны, например, в голове.

Цветы веяли смертью.

Ее раздражал цокот собственных каблуков об деревянное напольное покрытие собора, который разносился по всему помещению.

Махагоновый гроб в центре помещения был закрытым.

У матери был дешевый гроб, как и у отца.

Боже.

Она почувствовала, как горлу подступил нервный ком истерии и глаза наполнились слезами. Остановившись в дистанции трех шагов от гроба, Молли крепче прижала к себе букет роз, испытывая острую необходимость в чужих объятиях, и запрокинула голову назад, наивно как в детстве полагая, что слезы так высохнут сами собой, а не превратятся в две уродливые мокрые дорожки.

Это, наверное, было матовое синее стекло или какие-то панели имитирующие стекло на потолке.

Она провела пальцами по стеблям роз, вслушиваясь в шелест листьев и эту звенящую тишину. Тяжело выдохнув, Молли еле заметно дернулась и подошла ближе к гробу, прикасаясь руками к махагоновой наполированной крышке.

Здесь не было никого, кто бы заговорил о приличиях или о том, что так делать запрещено, следуя по последней воле усопшего.

Та без особых усилий поддалась. Мертвые пахнут в морге чуть лучше, нежели в гробу.

Одетый в парадный смокинг, Уильям выглядел больше спящим, нежели мертвым. Его кожа была такого же цвета, как и при свете той настольной лампы, когда он звонил ей из своего кабинета, где когда-то трудился над очередной книгой, увидевшей свет лишь в файле «Microsoft Word».

Руки скрещены на груди, будто бы он читал книгу, уснул, и кто-то заботливо убрал ее. Хорошо выглядеть после смерти почти как живым. Почти.

Молли коснулась рукой его лица, седых висков, глубоких морщин на лбу. Рану в голове хорошо замаскировали. Приложив свою горячую ладонь к его ледяной щеке. Она тяжело сглотнула, понимая, что умирая, человек забирает с собой все, кроме тех до чьей души он успел дотронуться. Ригс испытывала боль, мировую скорбь любящих вдов, ощущающих потерю, когда ты больше не прикоснешься к этому человеку, не обнимешь его, не поцелуешь, не будешь смеяться или плакать с ним, но по-прежнему будешь любить его, будто ничего не произошло. Ведь ничего и не случилось, по крайней мере, с тобой.

Ты жив и можешь любить, радоваться, истечь кровью и почувствовать боль. Много боли физической и моральной.

Однажды мусульманин сказал ей, что Аллах создал человека, чтобы тот был счастлив, но ведь человек слаб и на своем пути только и делает, что испытывает череду страданий.

Молли наклонилась к гробу ниже, позволяя волосам касаться мертвого тела и от этого не становиться такими же мертвыми. Сердце не билось и теперь мысль, что он просто уснул, показалась абсурдной. Он не спит. Билл Денбро умер. Мертв. Тело. До того мертв, что ей, Молли Ригс, этого не вынести. Она убрала в гроб букет цветов, зная, что это было не самым мудрым решением из тех, что посещали ее.

Бутоны быстро увянут, лепестки помертвеют и станут белым флагом для пиршества червей.

Ее испугал работник.

— Вы еще кто?

— Жена. Гражданская жена, — не моргнув глазом, соврала она, заламывая узловатые пальцы.

— Вы собираетесь ехать в крематорий?

Молли кивнула и оставила на чай двум мужикам, которые согласились погрузить гроб в катафалк. Обычно этим занимается кто-то из родственников или друзей.

Водитель предложил ей пересесть на пассажирское сидение, но она предпочла остаться в темной кабине рядом с гробом, открыв крышку еще раз.

Умираешь и превращаешься в тело, которое можно передвигать и распоряжаться им как хочешь.

Когда машина остановилась, Молли последний раз взглянула на него и прикоснулась губами к ледяному лбу. Ей вернули букет цветов, который она отправила в близстоящую урну, вырвав несколько кроваво-красных лепестков. Их быстро подхватил и закружил ветер, унося в сторону запада.

Как выяснилось, что усопший никак не распорядился насчет его праха.

— Заберете или оплатите место?

Она оплатила самую дешевую урну для праха, надеясь, что довезет до аэропорта в целости и сохранности. Ожидая, один из работников крематория сказал, что некоторые делают из праха алмазы или превращают в грампластинки.

«А вы знаете, что эти скоты американцы хранят останки в урнах, напоминающих головы их близких?»

В аэропорту среди дюжины хлама привлекающего туристов с флагом Великобритании, красными телефонными будками и изображением Биг-Бена Молли отыскала большую жестянку с каким-то дешевым английским черным чаем. Она обошлась ей почти также как четыре розы из выброшенного букета.

За один день в Англии Ригс уже потратила чуть больше чем за пять дней в Орлеане.

В туалетах, несмотря на запрет курения, всегда пахло табачным дымом. Молли устроилась на полу женского туалета, зажав в зубах сигарету, принялась выбрасывать содержимое жестянки и чуждой аккуратностью пересыпать прах из урны в новую тару, молясь, чтобы в женском туалете не было скрытых камер.

Если бы здесь были какие-нибудь шкатулки или музыкальные шкатулки, то она предпочла бы их, но это был, мать его, аэропорт. Место, не предназначенное для пересыпания праха известного писателя.

Ригс разбила каблуком фарфоровую урну, не желая даже держать эту мерзость в руках.

До посадки оставалось еще полчаса и, жалея, что двери туалетной кабинки не достигали потолка, она закурила, выдыхая дым, который мог бы сразу попасть в вентиляционный люк, если бы последний располагался не под потолком.

Сидя в своем кресле у иллюминатора, Молли подавила в себе глупый смешок, когда «Британские авиалинии» пожелали счастливого полета. Жестянка становилась горячей под пальцами.

Приятного полета, Билл Денбро.

Он поселился у нее на полке. Ригс определенно заслужила свой статус ебнутой, когда по возвращению после трудового дня, в пустоту говорила: «Хэй, Билл» и иной раз засматривалась на полоски британского флага на боку жестянки.

Хизер узнав об этой странности, предложила завести кошечку или собачку. В крайнем случае, фикус.