Удар последовал незамедлительно. Накрыло, словно упала плита на голову. Мои лёгкие чуть не разорвало, горло засаднило. Близнецы едва дышали: умница Алекс научился принимать яд грамотными дозами и поддерживал брата. Когда Пашка «плыл», братец волк нещадно кусал его в плечо, приводя в себя, будил коротким рыком и буром тащил вперёд за мной. Я огрызался на морок: тьма и сама по себе насыщалась нами, болезненно по-вампирски высасывала энергию. Мой щит таял, мастерить второй — значило опять потратить силы, а стоило задуматься о том, что ждало нас впереди. На пацанов надеяться можно было, но здравый рассудок рычал в голове: рассчитывай только на себя!
Домчал я на семь скачков быстрее близнецов, но даже этот разрыв не помешал Лёхе, вывалив язык, броситься мне под ноги. Это снизило скорость и мощь удара. На последнем рывке словно влетел в густой туман, близнецы же с визгом отпрянули обратно, поранившись о невидимый барьер. Реальность исказилась и поплыла. Судя по всему давали нехилую драму, раз мой мужик стоял в боевой транформации и с оружием в руках, только вот… чувствовал я его иначе, слабее, словно Дан был вовсе и не здесь. Размытый силуэт, отрешённый взгляд, это был он и не он одновременно. На мой голос не реагировал, не замечая вовсе. Предчувствуя неладное, я сам перекинулся и блеснул первобытной красотой, хоть человеком мысли были трезвее. Сквозь ярость и беспокойство нестерпимо ощущал что-то родное, это растревожило сильнее, чем я допускал, только вот не Дана я чувствовал, а нечто другое. Ярким алым пятном в сером мороке выделялась хрупкая фигурка подростка, такая же нечёткая, по которой реками пульсировали вены, артерии и капилляры. Реки моей крови… и как такое могло быть, не укладывалось в голове оборотня. Кир приводил женщин-полукровок, и с ними мы развлекались как могли и хотели, не заботясь о контрацепции. Но при всем раскладе, моему ребёнку вряд ли сейчас исполнилось бы больше восьми лет. Дантрес приготовился ударить, занеся нож над парнем, стоящим перед ним на коленях, но я оказался быстрее его безумного решения. Даже сердце кольнуло от безысходности, ибо Волков собирался уничтожить всех с абсолютным хладнокровием: притихших родственников (чей внешний вид я не мог рассмотреть — они были укрыты балахонами с ног до головы), мальчишку и… себя. Это звучало так явно, что оглушало в застывшей паузе, лишь единым метрономом отстукивали человеческое и волчьи сердца. Он убьёт его. Всех!
Разве…
Такое…
Бывает…?
Следующее, что осознал: сжимаю Дантресу горло. Бесы по границе лысой, выжженной поляны, застыли могильными надгробиями и, суки, ждут. Смаргиваю. Волков лыбится и просит наказать, а я, отравленный тьмой, с усилием прекращаю кормить её своим гневом. Это не мой Волков. Когда понимаю — отступаю на шаг, картинка тает на глазах, под звуковое сопровождение злого смеха, только взгляд мальчишки остаётся со мной, даже когда ныряю обратно в воронку и увожу близнецов домой.
Беспокойство и страх рвут на части… Какая-то составляющая меня осталась там, с обезумевшим инкубом, не смогла оставить его один на один с сумасшествием, и это породило пустоту в душе.
Пустился на всей скорости в чащу, как только почувствовал под собой снег, лапы сами несли, потому что уже смог чувствовать на расстоянии своего инкуба. Влетев на поляну, боковым зрением выцепляю подростка, с серыми губами, испуганного… а сам уже налетаю на Волкова, придавив его собой, буквально сношу, едва не утопив в сугробе, но вместо ответной силы он обнимает меня за шею и дёргает за уши.
«Какого хуя творится?! Это же сын того араба-магната, владельца заводов и нефтяных вышек. Как он тут и зачем? И почему всё, что ни происходит, всегда связано с тобой?!» — ору взглядом, и так же яростно отвечает Дан, предлагая мочить свидетелей и валить отсюда.
Почти дымлюсь от перегрева. Не до конца отпустил холод тьмы, у меня из пасти валят клубы пара, а ещё вымораживает странное желание: дотянуться до мальчишки, обнюхать, проверить цел ли, даже потребность в инкубе становится меньше, и Дан это чувствует, кривится, как от зубной боли, и сам отворачивается. Не узнаю себя, меня бы сейчас никто не узнал и не понял. Я араба не знаю, мне в стае-то полноправное место только недавно определили. Что за приступы душевности? И на какой орган их послать, вырвать из разума и сердца, вытравить из себя с рыком и хрипом…? На теневой стороне морок — любимая игра. Бесплотный живой туман убедит в чём угодно, медленно ввергая тебя в свой квест по его правилам. Пока трепыхаешься — причиняет боль, подчиняет. Сейчас даже себе можно не верить. В себя. Смотрю на свою руку. На узор пульсирующих вен. По лицу словно ползают муравьи, и это дико раздражает. Внутри мой зверь сходит с ума первым. Ведь не в его природе долго раздумывать.
Волков в порядке, вроде, вернулся в свой облик, но дико замёрз. Его и выпорю, и вытрахаю, и отогрею чуть позже… дома. Свидетелей, правда, на один квадратный метр многовато. Но сейчас мы с Дантресом в паре, и полезет к нам только отбитый, пьяный от кумыса или айрана дэв.
— Я бы выпил, — Дан приподнимается на локтях, чуть морщась, но улыбки не стирает, смотрит, как становлюсь человеком. К парню подойти зверем не могу, всё внутри упирается, а меня к нему тянет, это кажется таким естественным, как видеть своё отражение в зеркале, только вот… Только вот ни хрена не естественно, зная, какой я есть и всегда был.
— Пусти, — прошу вежливо, высвобождая кисть из захвата инкуба, кровавые царапины стараюсь не замечать. Морок кладёт лапы-плети, стекает по плечам леденящей патокой, тихо шепчет на ухо… Мотаю головой, иду на признаки тепла, как в бреду. — Мне надо убедиться…
Мальчишка жив и больше не походит на тот полуживой труп, что я видел прежде. И ждёт. Несколько шагов и родной запах, сладящий юностью, глушит разум. Наверное, такое бывает, как непутёвый молодой отец первый раз касается первенца в роддоме. То жил-был, и то вот она — ответственность, которую не проигнорируешь. Но как? Как он стал моим единокровным? Тяну к нему руки на автомате. Какой кукловод это делает? Найти бы и глотку вырвать. Сзади Волков скрипит зубами от бессилия, а мне ещё шаг остался… и тонкое тело доверчиво льнёт и обнимает за шею:
— Твоя кровь меня спасла, Виктор, живу только благодаря тебе. Кости окрепли, вернулось зрение, волосы не лезут клоками, зубы… зубы не шатаются! — арабчонок обнимает сильнее, и я теряюсь, и не потому что голый, а в догадках: откуда в изящном теле взялась такая сила. Потом всё становится на круги своя.
Моя кровь. В него вливали донорскую кровь. Всякий раз когда я валялся в лазарете после «игрищ» с Вагнером, у меня ее откачивали. Сразу отмёл участие Киры, Мирославы и Леона, эти бы грех на душу не взяли. Больной организм юноши не только мог отторгнуть кровь оборотня, но и мутировать не в лучшую сторону. Но на тварь мальчишка не походил, значит прижился чужой гемоглобин, встроились инородные клетки… Я стал невольным соучастником нарушения порядка пяти пунктов условий сосуществования нечей и людского населения. Вагнер реально подвёл Салан под монастырь, но его махинации ловко прикрылись продажной мордой в Центре. Дан тогда рассказал гномяре, но Слава лишь откусил пол губы. Знал, но сделать ничего не мог, даже со своими связями.
Теперь передо мной стояло полуобращённое создание, излучающее здоровье, и преданно смотрящее мне в глаза, словно только что его не собирался пустить в расход инкуб. Наверное, теневая сторона окончательно отключила мне мозги, объятия не разжимались, не давали мне объективно подумать, что в этой ситуации не так. Да всё, мать вашу! Нервы Дана лопались с пугающим звоном, и тьма до него даже не доёбывалась, всю горечь я тянул на себя, но вокруг Волкова градус продолжал падать ещё ниже, словно инкуб сам порождал холод, сам же в нём замерзая, все глубже зарываясь руками в снег. Боязнь, что из этого состояния Дан не сможет выбраться, и побудила во мне желание опустить руки. Араб отступает с явной неохотой, успевая напоследок погладить плечи и грудь.
