— А искоренялка уже выросла? — стоять на ногах было проблематично, во-первых, меня мутило, во-вторых, я каким-то образом чувствовал волнение Вика, и это было похлеще стаи озверевшей родни. Если он каким-то чудом окажется здесь, то домой мне лучше вообще не возвращаться.
— Если ты хочешь, чтобы те, кто более ли менее к тебе привязан остались живы, то, думаю, выросла, — собеседник играл своим положением, даже не думая, что смогу причинить ему вред, он так мало обо мне знает, или у него полная жопа козырей, что совсем не способствует дружеской беседе.
— Угрожаешь?
— Предупреждаю, что бывает с такими, как ты.
— Как я?
— Полукровками, чья сущность прижилась в теле человека. В лучшем случае, сумасшествие.
— Может, ты мне сразу дашь пару брошюрок на тему: «Как стать воспитанным инкубом», и я пойду?
— Тебя не пугает даже смерть оборотня? — его удивление дало мне паузу, чтобы покрепче запечатать свои чувства, и хоть сердце почти замерло, я продолжал улыбаться, сам мысленно проверяя связь с оборотнем. Не надо было этого делать, Вик подумал, что я ищу помощи, и взбесился. Нужно срочно возвращаться.
— Чтобы его достать, сначала придётся убить меня.
— Ты нам нужен, — он оказался близко слишком неожиданно, спокойно вошёл в моё личное пространство и, чуть привстав, жарко выдохнул в губы, — мы пришли тебя спасти.
— От кого? — вопрос, который вполне законно влился в беседу.
— От себя. От своей человеческой плоти. Пока ты в этом теле, то не сможешь быть свободным, — длинные тонкие пальцы коснулись плеч, волнительное томление в очередной раз поставило меня в тупик. Он улыбнулся.
— Кому вообще нужна эта свобода? — вспоминая последние месяцы жизни ярче, чем все прожитые столетия, с ужасом понял: до этого и не жил вовсе. Существовал. Как запрограммированная машина. И каждый раз, когда приходил момент убивать, человек внутри меня боролся с животным, это и было смыслом жизни. Бля… теперь я спорю с Виком, какие кастрюли мы купим: синие или красные. Я хочу красные, но мне плевать, просто хочу их, потому что они не синие, а он хочет синие, хотя вообще почти ими не пользуется, но меня все устраивает. И я ничего не хочу менять!
— Нам, — как бы невзначай коснувшись моих губ, он отстранился, делая шаг назад, то ли взгляд у меня стал таким выразительным, то ли просто жить захотел, но вся напускная спесь с него слетела, как штукатурка с лица немолодой дамы, попавшей под проливной дождь. — Ты должен взять ответственность за свой клан. Мы на грани вымирания.
— Как мамонты?..
— Отказываясь слышать, ты ставишь под угрозу наши намерения хоть в чем-то пойти тебе на уступки!
— Ребята, а давайте вы сами вымираете по себе, а я сам по себе, а?
— Ещё рано, — второй, из присутствующих оказался старше, на вид около шестидесяти, хотя и неплохо сохранился, очень приятные черты лица, на него хочется смотреть и смотреть, но морщины и мешки под глазами говорили о своём, смерть скоро станет ему другом. — Он не готов принять решение.
— Готов, — самого уже бесит свой голос, фонивший эхом. — Покажите, где дверь. Родственной близости между нами не произошло, так что…
По мере того, как спадал морок, лица их становились все старше, стоять всё труднее, а самый младший, едва достигнувший двадцати, и вовсе покрылся красными пятнами от злости и взвыл от отчаяния. Я видел их будущее в братской могиле, но, будь я проклят, не испытывал и капли жалости и сожаления. По мере адаптации стал чувствовать, что бетонные стены пропитаны болью. Похоть и запах секса витали под потолком, не удивлюсь, если впадая в крайность, они не брезговали не только сексом с людьми для пропитания, но и самыми низшими существами из мира нечей, которые могли дать силу. Мы проходили это на курсе адаптации, вымирающие виды из-за отсутствия силы теряют свои способности, только вот людьми не становятся…
В горле зажгло, как будто проглотил сто грамм водки, глаза налились кровью, я почувствовал резкую необходимость, почти помешательство, прекратить их существование, прекратить одним ударом всё то, что они делали, и уже выпустил клыки, когда в комнату из голых бетонных стен, окруживших нас, лешак втащил совсем молодого мальчишку. Мне пришлось крепко постараться, чтобы удержать зверя за поводок, ещё столько же, чтобы не выпустить его самому, крикнув: «Фас!». Глядя в глаза того арабчонка, которого видел в видении, чувствовал от этого существа опасность, такую, которую не от кого прежде. У меня подгибались колени, знобило и резко бросало в жар, скручивало сухожилия, и так отвратно тянуло за грудиной, что сам едва чуть не взвыл. А он просто смотрел. Своими тёмными, как у Вика глазами, один в один копируя выражение его лица, даже хмурился так же, и чем дольше смотрел он, тем больше я хотел его убить. Не подпустить к Вику. Сам не знаю почему, но это казалось сродни смерти, и всё же это был ребёнок, а в руке у меня уже был нож, а на губах — ухмылка…
— Не так быстро, — цепкие пальцы взяли за горло, боли не было, только обжигающая кислотой ласка, — сначала нужно полностью пробудить зверя. — и уже шёпотом, в самое ухо: — Развлекайся, Дантаресс. Только… недолго…
Толчок, такой что едва устоял, дальше хрип лешего, сухое «прости» и снова падение, теперь уже в реальность…
Очнулся опять на земле, в этот раз оберегая голову, запрокинул её повыше, а жопу спасти не удалось: копчик ужасно ныл, ещё до трясучки бесило приземлившееся на меня тело. Своя атмосфера стремительно ворвалась в мою шальную голову, едва не заорал от перевозбуждения. На повестке дня два вопроса: если закопать тело сможет ли его учуять оборотень под снегом? И второй: сколько ещё близнецы будут прыгать Вику под лапы, чтобы притормозить?.. Этот гад безошибочно меня чует даже за километры!
— Ты вообще кто? — грубо дернув пацана за плечо, спрашиваю строго. И так же порывисто он скидывает мою руку, криво ухмыльнувшись. Все ещё слышится в ушах, пока проглатываю хамство недоростка. Его слова меня достали, поэтому растерялся. Поэтому такие родные руки сейчас меня душат, а не обнимают.
«Я твоя проблема»
Вик рычит так, что сосны пригибаются, близнецы прилегли на снег брюхами и, несмотря на всю ужасающую до мозга костей их потребность меня защищать, не могут подойти, а надо бы.
К вожаку в броне сложно привыкнуть, на вид, сука, ночью встретишь — поселишься у психиатра и забудешь, что сны без кошмаров бывают. Чистокровка оборотень — не самое милое создание, но глаза-то те же, и хоть рычит, и силу не всегда соизмеряет, беспокойство не скроешь.
— Накажи меня, — одними губами через улыбку, вскинув голову, расслабляюсь, он чувствует, как мышцы гортани слабеют, и сам отдёргивает царапки. А меня клинит. Ведёт на него просто, и моё возбуждение ему переходит. Правда, если я бы его прижал к ближайшему дереву пошире и предался такому разврату, что белки покраснели, у него адреналин трансформировался бы в агрессию. Нет, пацан он у меня всё-таки ещё, дурной.
— Ещё раз… — рычит, медленно перетекая в человека, и делает это до отвращения красиво, смотрит пристально, а я не могу перестать улыбаться. — Только попробуй запеть!
— Я бы выпил! — попытка увести его не проходит без следа, он, сука, чувствует подвох и медленно отвернувшись вгрызается взглядом в мальчишку. Конкретно начинает подташнивать от наигранных слез. Даже не думал, что Вик так легко на них купится.
А дальше я плохо помню, потому что, когда он подошёл к парню, а тот обнял его за шею, как родного, у меня внутри что-то щёлкнуло… Сгорел, нахуй, предохранитель…
====== Часть 4 ======
Вик
Обычно переполненная сущностями теневая сторона пугающе звенела пустотой, и при каждом осторожном вдохе лёгкие вбирали дурманящий сладкий кисель, а не воздух. Такое могли утворить лишь сильные доминирующие бесы, подобные Дантресу, связываться с которыми может лишь безбашенная мелочь или такие сильные хранители, как Леший. Но даже Лешке надо было подумать головой, а не задним местом о том, чем питаются инкубы, и хватит ли силёнок пыжиться против родни Волкова. Сейчас я определялся с направлением и расстановкой сил…
