Что вообще произошло там в прошлом?..

Теперь оставалось только ждать и надеяться, что страшные ножи можно будет схоронить в тайном месте уже навсегда и применять их не придётся.

====== Часть 12 ======

Вик

В дом залетаю волком, едва отряхнув в коридоре снег и оторопь. Вещи забыл у Леона, но возвращаться не стал, чтобы батя не увидел моих страшных глаз и не начал задавать вопросов. Жгло изнутри, скручивало спазмами живот, и не от голода, а от бессилия. Я знал про прошлое Дана, не просто так по ночам сидел над ним, меняющим сотни лиц и эмоций… готовый и обнять, и придушить. Но почему всякий всплывающий факт так вымораживает нутро, если я уже принял Волкова таким? Сознательно принял. Простил и понял человека? Простил и принял зверь, втянув запах крови и пепла от рук и волос. Зверь потянулся к зверю, вкусив плоти и похоти? Нет, зверь и человек полюбили. Я не знал, что происходило с Дантресом тогда, под какими он был наркотиками, с чем в сердце. Это не по своему желанию он вскочил однажды и направился убивать оборотней. Мне нужно было время, нет, не подумать, от мыслей голова и так пухла… Я хотел опять прийти в равновесие. Сейчас не соображал ничего из-за глухого рычания зверя внутри.

— Где валенки? — спрашивает Дан, на столе — вполне сносная яичница, картошка и о-о-очень «разогретое» мясо.

— Потерял. Теперь будешь носить мои на два размера больше. Ничего, не вылетишь, тебе носки из моей шерсти потолще свяжут.

— Угараешь?

— Нет. Кира в больнице из-за того, что перенервничала. Знаешь?

— Славка звонил.

— Странно, что не приехал. Вертолёта под рукой, наверное, не было. Там тройня! Понимаешь?! А женщина с такой ответственностью внутри до сих пор на нас вкалывает! — закипаю слишком палевно.

— Я не знал, что твари пошли за мной. — Дан смотрит жёстко, не оправдываясь ни в одном слове, просто констатируя факт. — Меня второй раз нагибать не надо. Гном уже всё сказал.

Подхожу почти вплотную, вижу неузнаваемую тень на лице, кладу руку на плечо, сжимаю достаточно сильно, чтобы он понял.

— Я чувствую каждого члена стаи. Когда что-то с вами происходит, я прохожу через ломку.

— И?

— Неплохо было бы тебе это понять.

— А тебе, вожак, пора понять, что в стае пригрелась змея. И пока Шейн в Салане, вы все ходите по минному полю.

То, как смотрит на меня Дантрес, бесит, выжигает изнутри; то, как официально он меня называет — бесит, наполняет рот хинной горечью; то, как он реагирует на мои прикосновения, меня выхолаживает… и уже впору греть волка. Одеваюсь довольно тепло и сажусь обедать, Дан падает напротив, ковыряться вилкой в мяса и гонять по тарелке картофелину. Для меня каждый кусок падает в живот камнем. Он и убивал… с таким же выражением лица? Лыбясь или скучая… изничтожал им мозги, сводил с ума, или использовал ту чудовищную силу, что падает многотонной плитой, не щадя живого.

— Яичницу я вроде не испортил. Чего ты, Волк? — Дан заставляет посмотреть на себя. — А с глазами что? Если из-за Киры, могу хоть миллион раз сказать «прости» — ничего не изменится.

— Дан. Скажи… Нет… ничего не говори… — сую в рот кусман побольше, чтобы не ляпнуть сгоряча или от бессилия. Но Волков уже разгорается предчувствием потасовки. Его демон таких вспышек не пропускает. Аметистовая полыхающая роговица растворяет ниточки змеиных зрачков. Он смотрит прямо в душу, я его сам туда запустил однажды. Дан знает, что там на законных основаниях, что любИм…

— Так что тебе сказать, волчара? Что ты опять про меня не знал? Ну давай, мы же вроде как… пара, — почти выплёвывает язвительно и едко, — и должны правду говорить друг другу. Так? И в горе, и в радости… Чаще в горе, если живёшь с демоном. А для радости к тебе в очередь на приём впору становиться? Пока всех в стае обиженных-униженных оббегаешь, пока тебя все не обнюхают.

— Кто бы говорил… Я до сих пор не знаю, где тебя три дня носило, когда стая охотилась. Но ты чуть не скопытился после этих похождений и…

— И? Что лежало в шкатулке?

— Письма.

— Надеюсь, любовные?

— Не надейся.

— А ты, если врать не научился, так не хуй начинать! — Дан почти взлетает со своего места, а потом неожиданно замирает, прислушивается и почти верю, что голос в его голове не шизофрения, а оживающий демон, я тоже, мать его, слышу чей-то шёпот, но не могу разобрать ни строчки! Мороз по коже, и коротко стриженные волосы встали дыбом.

— Дан… — зову его осторожно, но после очередного взмаха ресниц на меня смотрит уже не он.

— Ну здравствуй, вожак…

Вдох… выдох…

— Ты хотел знать, с каким выражением лица он убивал? — ухмылка растекается по закаменевшему лицу в гримасу чеширского кота из «Алисы». — Да вот с таким же, — Дан предстает передо мной сломанной куклой: у него плохо слушаются конечности, особенно колени, словно тряпичная кукла намокла и вот-вот осядет под собственной тяжестью. Но он улыбается! Как же искренне он улыбается, радуясь, как ребёнок… что прорвался наружу?..

— Ты убил их, не он, — свой голос фоном не узнать, даже не рык, шелест, при виде чужеродной твари; зверь во мне притих и лишь утробно рычит глубоко внутри, от чего кожу то и дело передёргивает мурашками.

— Ошибаешься, — он резко начинает смеяться и всё-таки скатывается, изломившись с левого бока, на пол. Только, было, собираюсь помочь, хотя бы поднять, как обжигает знакомым голосом резко брошенное в мыслях: «Стой на месте!». Голос — Дана, интонация, тембр, даже посыл, но говорит демон. Как, вашу ж мать, они умещаются в одном теле, и почему Дан ему это позволяет?! Голова кругом, и уже реально плохо, хочется выбить к ебеням все окна, чтобы хоть немного запустить свежего воздуха.

— Он убивал их сам, — голос стал тише, словно батарейки садятся. — Всех. Не разбирая лиц, полов и возрастов. А знаешь, почему? — не могу выдавить из себя ни слова. Как невовремя в голову врываются голоса стаи, они обеспокоены, меня чувствуют, панику и злость, и… идут сюда. — Потому что ему это нравилось. Потому что это стало его смыслом жизни. Оправдание своего существования. Если хочешь знать — плевать было: волки, люди… он изначально создавался для другого, но в программе произошёл сбой, его нечаянно сломали. Полезли ломом в высокие материи, решив, что каждой лапе под силу этот промысел.

— Кто? — топот лап отдаётся в сердце, с каждым ускоряющимся шагом оно бьётся быстрее.

— Вы оборотни — странные нечи: не стесняясь звериной шкуры, чувствуете, как люди. Твой предок тому причина, — Дан падает на пол, его грудь резко вздымает вверх, отрывая лопатки от пола, оставляя лежать тело только на затылке, и так же стремительно бросает об пол. Сжимаю кулаки до первых судорог, прокусываю губу, пытаюсь быть здесь и одновременно притормозить своих, но они отказываются слышать — они хотят успеть. Рожа демона плотоядно заухмылялась, он чует кровь, а я не знаю, как поступить. — Он хотел помочь. Спасти дитя, в которое вселился инкуб. Хотел спасти человека, изгнать демона из младенца, куда я проник, освободить его тело, — голос прерывается, словно демона кто-то одёргивает. — Лавр Бойко, видимо, твой дед, поработал. До лаборатории Центра… до восстания и зачистки оборотней. Много лет назад. Очень много. Сильный ведун, но он не мог знать, что демон, вселившийся во взрослое тело, просто выжигает душу человека. А в теле младенца — наоборот. Нельзя было использовать заговорённое оружие на ребёнке, оно забрало часть силы новорожденной человеческой души и передало их мне, — он стал говорить быстрее, я едва разбирал слова. — Невинная душа младенца образовала вынужденный симбиоз с демонической сущностью. Я закрепился, произошёл оборот, жизнь за жизнь. Я должен был умереть и переродиться, а из-за глупости ведуна твоих кровей выжил в слабом теле. Лучше бы сдох! Программа выживания сбилась, человек стал злее. Дан прослыл не просто аномалией, стал выше понимания тех, кто планировал эксперимент. Он не мог меня усвоить, но смог сдерживать, я же не был в состоянии нормально питаться и деградировал в моральных принципах, как следствие, — снова смех, снова судороги и тряска; у Дана из угла рта стекла тонкая струя крови, глаза закрылись.