В следующую секунду я рухнул на колени и схватился за голову закричав. Яркая вспышка света ослепила, появившись из неоткуда, словно я просидел в глубокой яме много лет, и сейчас кто-то безжалостно распахнул настежь окно на солнечную сторону. Прошло всё так же спонтанно, как и появилось, только в висках по-прежнему стучало, и зверь, что покоился во мне, стал ближе к реальности. Он стоял за мной почти вплотную, я будто чувствовал его дыхание себе в затылок и не был так уверен, как раньше, что смогу его удержать…
Вик
Шейн сидел в изоляторе, как Леон и пообещал. Батя наказывал справедливо и слов на ветер не бросал. Удивительно, но арабчонок упрямиться и истерить не стал, молча проследовал за «временным опекуном» отбывать провинность, прихватив пару книг. Но это скорее всего для отвода глаз… Ел плохо, смотрел на проверяющих блестящими глазами и молчал, чтобы резко нахлынуло чувство вины. Мол, и так пацан настрадался, а тут волки позорные изгаляются, как хотят. Только волков мало такое представление трогало: раз засадили, значит, есть за что, и так нужно…
Шкатулку вскрывали, как домушники, нещадно, даже не извинившись перед тем, кто замкнул надёжный замок и спрятал тайну. Когда механизм, жалобно щёлкнув, сдался шилу и отвёртке, вспотевший Леон притормозил, словно дух переводил, перед важным шагом. Но я-то ждать дольше секунды не могу, протянул нетерпеливые лапы к крышке, и… словно током шибануло, с отдачей в дурные мозги. Пальцы словно приварились к ободранной поверхности, не отдёрнуть, а через них в голове зазвучала причудливая вязь заговора.
«Я ковал ножи,
Чтоб прервалась жизнь.
Жизнь проклятая,
Силой взятая.
Он не человек,
Сколько ему лет?
Скольких он навек
Схоронил во тьме…
Первый нож, ударь —
Человек пропал.
Бей ножом вторым,
Демон станет дым.
Ветер разнесёт
Проклятое зло.
Выбирай теперь…
Он или его…»
Пропотел я, как уж в меховой шубе на сковородке, пот с меня ручьями, хотя из одежды только треники и футболка, пуховик я ещё на пороге скинул. Теперь одежду можно выжимать, а я пару кило точно потерял, как в интенсивной качалке. Резко отпустило, сел на пол, отбив зад, но это всё лирика, а что меня ох, как заботило: чего творится?! О каком проклятом демоне речь?! Я, конечно, могу между строк читать, но тут кажется открытым текстом, серпом по яйцам.
— Леон, мать твою! Ты Дантреса заставил сюда смерть свою на себе тащить? Не перебор?!
— Послушай, вожак. Он — твоя сила и слабость. И не мне тебе говорить, как опасен его демон. Сдаётся, не остановишь даже ты…
— Остановлю. — мне не хочется верить в этот кошмар и собственное бессилие, но серые глаза Леона слишком серьёзны, хуже того — врать и лукавить мне он не станет, говорит как есть.
— Дан… он знает о ножах?
— Первый, как я понял, ты умыкнул у Волкова в начале знакомства… вынудил подарить, про него вероятно знает или догадывался, не простой резак, демон опасность всегда чует, а твой совсем мазохист. Странно, но нож пришёл именно к тебе в руки, не находишь? И попал в Салан. Потом мне привиделось в огне… что клинок раздвоился. И второй, точнее он изначально первым и был, сделал ни кто-нибудь, а твой прадед, кровь точно твоя в нём, может поэтому вас так тянет друг к другу… ему отомстить, а тебе добить.
— Ты мне сейчас всё говоришь?
— Да.
Ответ прозвучал слишком быстро и малоубедительно. Но я притормозил допрос, ибо видел, как потряхивало батю. Итак, мой прадед сковал заговорённый нож, чтобы убить Дана, тьфу, не Дана, а демона. Я, конечно, знал, что Волков старше меня, но чтоб на столько! Леон заварил чай, руки немного тряслись, взгляд бегал от моего, пока я не сел напротив.
— Бать, хватит недоговоров. Потому как Дан расстался с первым ножом, он не знал, что это первый шаг к «смерти Кощеевой». Или знал, поэтому и отдал? Чтобы он у меня был… Иначе бы хрен отдал, и вообще бы держал в сейфе.
— Логично.
— Более чем! А теперь, мы в Салане скрываем проклятого демона и древнейшее оружие против него. Казнить я никого не позволю!
— Ножи должны быть там же, где Дан! Вожак! Ты готов погибнуть из-за него?
— Он — часть стаи.
— Благодаря тебе. Хорошо, перефразирую: ты готов пожертвовать кем-то из стаи?
— Нет… — угрюмо сжал губы.
— А если… придётся выбирать? — глаза бати пытливо захватили и теперь удерживали. — Вик, это очень серьёзно. Когда-то оборотни были вне закона из-за непримиримости к условностям. Трудно договориться с теми, кто наполовину зверь, и луна возбуждает жажду крови. Препараты-подавители изобрели много позже, а пока нас уничтожали кланами, стирали с лица земли. Печальное прошлое. Сейчас по-другому, приходится подчиняться системе и Правилам. Поэтому наша жизнь стала совсем иной. У нас есть права и защита. Это дорогого стоит! Не хочется опять лишиться всего и бежать поджав хвост: у нас дети и внуки, для них строим будущее. Идёт разговор об отправке наших ребят в сборные по волейболу и…
— Леон… Думаешь, я — махровый эгоист и думаю только о себе?! Дан страдал не меньше! И сейчас, что-то опять происходит.
Меня шатнуло. Всё связалось в замысловатый узел. Я, Дан, стая, прошлое, настоящее, арабчонок, которого накачивали моей кровью, старик-колдун, приходящийся мне родственником, прибытие клана Волкова, убитое состояние гномяры и бати…
— Я прошу… по-человечески… Расскажи мне всё! Ты видел в огне, как Дан разнесёт Салан?
— Нет, так открыто, нет.
— Тогда почему заставил инкуба принести свою смерть?
— Ему нельзя об этом говорить! Это наше подстраховка! — почти вскрикнул Леон. — Подлый ход, согласен. Но… у нас нет выбора. Он слишком силён, вожак. И эта сила над тобой велика. Вот только я не позволю ему тебя уничтожить.
— Никто. Никого. Не уничтожит, — выдавил я точками, скрипя зубами, сознание открыто бунтовало, я не мог уложить это в голове. — Пока он со мной, не позволю сущности пожрать Дана-человека. Вспомни? Он спас меня. И Салан защищал. И вообще, он вскрыл нарыв под именем Кир Вагнер.
— Да, это так. Это нельзя забыть. Но, Вик… прошлое не отбелить парой героических заслуг. И тот, кто засел внутри Дана просто ждёт момент. Никто не знает: когда и где эта бомба рванёт.
Пью гольный кипяток, как простую воду, слишком взвинчен и обескуражен. Никто не обязан верить Волкову, как я… Но… я и не прошу нас поддерживать и спасать. Он моя ответственность. Если будет нужно — заберу его и уведу подальше от стаи, от людей. Он не причинит никому вред. Он не станет… не сможет. Я в это, чёрт подери, верю! Или боюсь, что так и случится, ища ему оправдания по прошлым заслугам. На карте много мест, где его можно укрыть. Да полно! Сейчас расставляются все точки и над «i», и над «ё»… Я связал стаю коллективным разумом, как настоящий вожак, сплотил и изменил. А меня что-то очень могущественное и древнее связало… спаяло с Дантресом, словно не мы выбирали судьбу, а нам её вручили под гром и молнию. Да и хрен с ним: запечатлились! Демону, что, в прикол было, так себя обнажать и, более того, ложиться под оборотня?! Я не верил, что это была игра. Я же… чувствовал его! Чувствую сейчас! Люблю, не сбавив мощности ни на йоту. И, сука, похоже, насрать на ответное. Не прошу и не убьюсь без ответного «люблю», всё читается в аметистовых глазах. Необходимость. Нужность. Страсть.
А я буду в эти глаза смотреть… держа за спиной два ножа.
— Бать, ты же понимаешь, что это не вариант? Для меня не важно, сколько голов в стае: сто или одна, учёная или дурная. Для меня это одно целое, связанная цепь. Нельзя терять ни одно звено. Иначе, какой я к ебеням собачьим вожак?
От Авторов
Шейн долго плескал в лицо холодную воду, дрожь и тошнота не проходили: влезать в голову таким сильным нечам, как Вик и Леон, было очень утомительно. Но на губах араба змеилась самодовольная улыбка, информация стоила острой боли в висках и вкуса крови во рту. Вампирские навыки у Шейна реализовывались топорно, вредя и ему, и «объекту взламывания», но это было сродни вуайеризму, возбуждало и тянуло. Мысли в чужих мозгах были источником наживы: так он мучил и использовал слуг в детстве. Так Шейн получил первую рабыню, запуганную медсестру, раз вожделенно взглянувшую на отца. Молодая женщина стала объектом извращенных сексуальных исследований и унижений. Длилось это около года, пока не вмешался лечащий врач, вломившийся на крики и рыдания бедняжки. Отец тогда отреагировал не в пользу женщины, её не просто выбросили на улицу — вменили совращение малолетнего, облили грязью и лишили нормальной работы в будущем. Шейн знал, как закончила его рабыня, но лишь покрутил у виска прядь волос. Отец не обращал внимание на человеческий мусор, особенно такой беспородный. Сколько их посходило с ума во время опытов, сколько мутировало и умерло в муках. Почему Шейн не имел право вести себя так же?
