А теперь Лео уже двенадцать, и он старался быть мужчиной. Что бы это ни значило. Он старался не расчесывать кожу по ночам, старался плакать тихо, сжавшись в комок под одеялом, старался ненавидеть так, чтобы никто этого не заметил и не понял. Старался придушить мысль, которая стучала ему в виски – банк, банк, банк… Братья и сестры должны защищать друг друга, а он не сумел защитить свою сестру. Он не сумел защитить сестру не сумел защитить сестру не сумел защитить сестру.

Ночью он так расчесал живот и грудь, что на коже образовалась глубокая рана, из которой медленно сочилась кровь. Утром, смотрясь в зеркало, он подумал, что рана похожа на бикфордов шнур, который тянется к сердцу. Интересно, горит ли этот шнур у него внутри. И сколько ему осталось.

Старшее поколение называло Бьорнстад «Медведем», а Хед – «Быком», особенно когда города встречались на хоккейном поле. Так повелось много лет назад, никто уже и не помнил, когда бык появился на свитерах хедской команды – до или после того, как игроков прозвали быками. В окрестностях Хеда в то время и правда держали много скота: местность была более открытая, потому-то промышленность пришла именно туда – строить фабрики на открытой местности оказалось удобнее. Жители Бьорнстада славились трудолюбием, но леса здесь были гуще, и деньги стали утекать к южным соседям. Старики выражались метафорически: борьба быка и медведя – залог мирового равновесия, ведь покуда они дерутся, ни у кого не будет полной власти. Может быть, в те времена – когда работы и ресурсов еще хватало обоим городам – дела обстояли иначе. Сегодня стало труднее: всегда есть иллюзия, что насилием можно поддерживать равновесие.

Но насилие не поддается контролю. Как бы нам этого ни хотелось.

Мая была дома у Аны – в последние минуты покоя, перед тем как пришла первая эсэмэска, в последние мгновения, уместившиеся между днем, когда Кевин покинул город, и днем, когда преисподняя разверзлась снова. Три недели, на которые люди почти забыли о существовании Маи. Чудесные три недели. Очень скоро они закончатся.

Ана проверила, заперт ли оружейный сейф, потом удостоверилась, что ружья в сейфе не заряжены. Она солгала Мае, сказав, что хочет «почистить их», но Мая знала: подруга проверяет сейф, только когда ее отец срывается в очередной запой. Если охотник забывает запереть сейф или нечаянно ставил туда заряженное ружье, значит, он окончательно потерял берега. Такое случилось один-единственный раз, когда Ана была маленькой, вскоре после того, как мама бросила их с отцом; но тревога так и не отпустила Ану по-настоящему.

Мая лежала с гитарой на животе и делала вид, что не понимает, что к чему. Быть ребенком алкоголика – тяжкий крест, и Ана всю жизнь вела войну в одиночку.

– Слышь, дурында? – сказала наконец Ана.

– Что надо, чудовище, а? – улыбнулась Мая.

– Сыграй что-нибудь, – распорядилась Ана.

– Раскомандовалась. Я тебе что – крепостной музыкант? – фыркнула Мая.

Ана широко улыбнулась. Такую дружбу нельзя вырастить в теплице – такая дружба вырастает сама.

– Ну пожалуйста.

– Сама научись, ленивая ослиха.

– Мне-то зачем, дебилка, у меня ружье в руках. Сыграй, а то как пальну!

Мая рассмеялась. Когда пришло лето, они поклялись друг другу, что никто в этом сраном городе не отнимет у них права смеяться.

– И не депру какую-нибудь, – прибавила Ана.

– Заткнись, а? Хочешь слушать умцу-умцу – включи компьютер, – поморщилась Мая.

Ана закатила глаза.

– Ты не забыла? У меня РУЖЬЕ в руках! Если заведешь свои наркотреки, я пальну себе в череп, и виновата будешь ты!

Обе захохотали. И Мая стала играть самые веселые мелодии – которые, на взгляд Аны, были не такие уж офигеть веселые. Но ей в то лето выбирать не приходилось.

И тут музыку прервал двойной короткий писк двух мобильных телефонов. Потом еще два сигнала, и еще два.

Нагрузка у спортивного директора хоккейного клуба не на полный рабочий день. А на три полных дня, которые надо уместить в один. Порой Мира, жена Петера, не в силах сдержать раздражения, говорила: «У тебя две жены: хоккей и я». Она не добавляла, что половина всех браков заканчивается разводом, – зачем?

Для снижения общего градуса местные политики, собравшиеся в конференц-зале, настаивали, что «речь всего-навсего о спорте». Петер внушил себе, что политика и спорт никак не связаны, но это была величайшая ложь. Они связаны, но, когда политика играет нам на руку, мы называем это сотрудничеством, а когда она на руку другим, то коррупцией. Петер посмотрел в окно. Перед зданием городской администрации всегда развеваются флаги, чтобы засранцы, которые здесь окопались, знали, откуда дует ветер.

– Коммуна… мы… было принято решение о том, что мы будем бороться за проведение у нас чемпионата мира по лыжным видам спорта. Бьорнстаду и Хеду предстоит сотрудничество, – сообщил один из политиков.

Он старался выглядеть авторитарным, что нелегко, если одновременно подбираешь крошки от маффина, которые насыпались изо рта в карман пиджака. Все знали, что этот политик уже много лет пытается финансировать строительство конференц-отеля, и лыжный чемпионат – его шанс. По чистой случайности зять этого политика как раз работал в Ассоциации лыжных видов спорта, а жена руководила фирмой, которая организовывала выезды на охоту, а также «курсы выживания в лесу» для богатых столичных предпринимателей, которые вряд ли бы выжили без мини-бара и спа-процедур.

– Мы должны подумать об имидже края, Петер, – встрял другой политик. – Налогоплательщики волнуются. Весь этот негатив в СМИ нагнетает нервозность…

Он говорил так, будто вся проблема в нервозности. Как будто проблема не в самой ПРОБЛЕМЕ. Он налил Петеру кофе – человек с другим характером, возможно, запустил бы чашкой в стену, но насилие Петеру было чуждо. Он не дрался даже на льду, когда еще сам играл в хоккей. Собравшиеся втайне презирали его за это, с каждым днем все больше.

Они знали, что слабость Петера – в его чувстве ответственности. Петер считал себя в долгу перед городом. Хоккей дал ему все, и спортивному директору не ленились об этом напоминать. Как было написано на стене в раздевалке ледового дворца, «кому много дано, от того многого ждут».

Третий политик, льстивший себе мыслью, что он «называет вещи своими именами», сказал:

– У Бьорнстада нет юниорской команды, да и основной, считай, тоже! Вы упустили всех лучших игроков и почти всех спонсоров. Мы обязаны думать о налогоплательщиках!

Год назад местная газета задала этому самому политику острый вопрос насчет планов коммуны финансировать постройку нового, дорогущего ледового дворца. И он без колебаний ответил: «Знаете, чего хотят налогоплательщики Бьорнстада? Они хотят ходить на хоккейные матчи!» Каких бы взглядов ты ни придерживался, вали все на них. На налогоплательщиков.

Деньги попадут в те же карманы, только теперь карманы перебрались в Хед. Петер и возразил бы, да крыть было нечем. С муниципальными ассигнованиями на спорт коммуна мухлевала всегда, как явно, назначая «пособия», так и скрыто – под видом «займов» и «дотаций». Например, «арендовала» парковочные места возле ледового дворца, хотя территория принадлежала самой коммуне. Или снимала ледовый дворец, «чтобы покататься на коньках могли все желающие», которые, конечно, спали и видели, как бы покататься на коньках по средам с двух ночи до пяти утра. Один член правления клуба оказался по совместительству членом совета директоров управления коммунальной недвижимостью и вынудил это управление приобрести дорогой «спонсорский пакет» на хоккейные матчи, которые так и не были сыграны. Петер это знал. Старое руководство хоккейного клуба всегда было коррумпированным; Петер поначалу возмущался, но потом поневоле принял «правила игры». В маленьком городке спорту без поддержки коммуны не выжить. Поэтому Петер и не мог кричать о «махинациях»: политики знали ровно то же, что и он сам.