Эвен ждёт снаружи, и он совершенно промок. С него течёт вода, а волосы прилипли к лицу. Когда Исак был маленьким, то называл такой дождь сердитым. Сердитый дождь льётся с небес, когда бог сердится.

Должно быть, сегодня бог очень сильно сердится.

Исак сбегает по ступеням, но останавливается, когда видит его. Почему я бежал?

— Ты бежал, — говорит Эвен, подходя чуть ближе, чтобы они могли слышать друг друга.

— Да, — кивает Исак. — Что ты здесь делаешь?

— Дождь идёт.

— И что?

— Помнишь наш первый эксперимент? — спрашивает Эвен, и они оба настолько промокли, словно стояли вместе под душем. Должно быть, сегодня бог очень сильно сердится.

— Нет.

Эвен подходит ближе, и Исак отступает. — Если ты до меня дотронешься, я закричу.

— Правда?

Исак не уверен, что сделает это. Он довольно много выпил сегодня.

— Эскиль говорит, ты не можешь спать, — продолжает Эвен.

— Эскилю нужно перестать лезть в чужие дела.

— Он говорит, ты много плачешь.

Исак снова отшатывается назад. На лице Эвена застыла не жалость, но что-то очень на неё похожее. Это обжигает. Обжигает так сильно. Я не плачу. Но хочу. Я так сильно хочу заплакать.

— Это не так, — пытается возразить Исак, но получается неубедительно.

А потом Эвен шагает прямо на него, и Исак отступает назад, пока не упирается спиной в стену.

Дождь идёт по-прежнему, оба промокли до нитки, оба скорее всего заболеют завтра. Оба. Исак вжимается в стену, но не может оттолкнуть его. Он не хочет отталкивать его.

— Ты такой грустный, — говорит Эвен и выглядит так, словно это разбивает ему сердце. — Малыш, почему ты такой грустный?

Малыш. Исак, вероятно, сломается прямо здесь и сейчас. «Даже после всего?» — хочет спросить он.

— Я не хочу причинить тебе боль. Я так устал причинять тебе боль, — вздыхает Исак, и в этом звуке столько усталости.

— Ты не причинишь мне боль. Поверь мне.

Сердце Исака бьётся в горле, и он вспоминает об аппаратах Карлсен и проворных руках Гейра. Наверное, они бы знали, что с ним сделать сейчас, сейчас, когда он превратился в комок чувств и нервов.

Поверь мне.

Исак верит Эвену, как Эвен всегда верил ему.

Поверь мне.

Эвен тянется к нему и берёт за руку.

Ох.

Исак распахивает глаза и смотрит в глаза Эвена, добрые и счастливые.

— Что ты делаешь? — в панике восклицает Исак.

— Держу тебя за руку.

— Эвен!

Эвен переплетает их пальцы, как всегда делает в снах Исака, в тех снах, которые он не может контролировать, после которых чувствует стыд, но в то же время удовольствие и удовлетворение, в снах, где он не напуган и полон ненависти, в снах, где он ничего не знает о химических веществах и философских концепциях, зато знает всё о любви и счастье.

Эвен сжимает его пальцы, пока что-то не ломается внутри Исака, пока он не перестаёт бороться и не сжимает пальцами костяшки Эвена. И, возможно, другой Исак взял бы то, в чём нуждался, и проигнорировал бы боль, которую причиняет, но не он.

— Я делаю тебе больно? Эвен, скажи мне правду!

— Нет, — улыбается Эвен, сжимая руку Исака и гладя большим пальцем по тыльной стороне. — Дождь идёт. Огонь не горит под водой. Основы химии.

Исак бросается на него, обнимает так сильно, пока кости не начинают трещать, пока он не избавляется от боли и стыда, пока всё, что у него остаётся, это рвущееся наружу разбитое сердце.

«Почему ты такой грустный?» Потому что у меня разбито сердце.

Тогда Эвен приподнимает его, обхватывая сильными руками за талию, и Исак до этого момента не замечал, что вырос за последние несколько месяцев, потому что Эвен уже не кажется таким высоким, как раньше.

И всё же Эвен нависает над ним, прижав к стене, и Исак цепляется за него. Он цепляется за него изо всех сил, потому что последние несколько месяцев были такими тяжёлыми. Потому что, хоть его тело и восстанавливается, он не уверен, что его разум и сердце когда-нибудь смогут сделать то же самое. Потому что у него нет дома, нет семьи, и вообще ничего. Потому что это единственный способ утешения, который был ему доступен и будет доступен в будущем. Потому что кто знает, когда снова пойдёт такой сильный дождь? Кто знает, когда бог снова так рассердится?

Его голова склоняется к изгибу шеи Эвена, и он зарывается лицом в это тепло, в это место, где больше всего чувствует себя в безопасности, где больше всего чувствует себя невредимым.

— Почему ты позволил мне обжечь тебя, Эвен? Почему?

— Потому что ты сказал, что умрёшь, если больше не сможешь прикасаться ко мне.

И это не любовь. Это никогда не было и никогда не будет любовью.

Это наука. Это химические вещества. Это социология. Это нейрохимическое и социокультурное мошенничество. Это комплекс спасителя Эвена и отчаянная жажда прикосновений Исака. Всё это не по-настоящему.

Это не любовь. Это не может быть любовью.

Но как ещё назвать это?

Когда кто-то любит даже самые разбитые и постыдные частички тебя.

Если это не любовь, то как ещё это назвать?

Если это не любовь.

========== Глава 11 - Философия прикосновения - часть 1 ==========

Комментарий к Глава 11 - Философия прикосновения - часть 1 Глава будет разделена на 3 части и выложена полностью до конца следующей недели.

— Я не всегда был таким. Я не всегда был безответным и милым, или как ты там только что меня назвал.

— Тряпка. Я использовал это слово, — поправляет его Адриан с изумлённой и в то же время флегматичной улыбкой. Он рисует идеальные круги в своём джин-тонике тонкой фиолетовой соломинкой. Эвен морщится. Но не заостряет на этом внимание. Он слишком накурился и напился, чтобы заострять внимание хоть на чём-то.

— Это не так. Я не тряпка. Просто я… Просто я остановился. Понимаешь? То есть я не знаю, почему люди полагают, что ты тряпка, если ты стараешься быть милым? Я никогда этого не пойму. И, кстати, самое смешное, что люди, которые меня не знают, думают, что я тряпка, но люди, которые меня знают, считают, что я проявляю излишнюю заботу или типа трачу всю свою энергию, чтобы забыть обо всём, что произошло раньше. Типа я из кожи вон лезу, чтобы стать другим. Понимаешь? Я этого не понимаю. То есть я люблю своих друзей, но, знаешь, он был прав. Исак, он был прав. Каждый раз, когда он критиковал меня, говоря, что я не показываю друзьям свои истинные чувства. Он был прав во всём. То есть я только что признался матери, что я пансексуал, и я думал, что смогу признаться парням, но, блядь, это так сложно? Потому что, что если кто-то из них начнёт вести себя странно, или они продолжат свои гомофобские шуточки, на самом деле ничего не имея в виду, но мне будет по-настоящему больно теперь, потому что они будут знать это обо мне? Исак был так прав. И меня бесит, что я понял это только сейчас, когда я не могу его видеть. Я хочу сказать, что он, конечно, всегда вёл себя как мудак, но во многом я чувствовал, что он знает меня лучше, чем кто бы то ни было? Не знаю. Просто я… Я не знаю. Блядь, я так напился.

.

Адриан идёт рядом с ним, засунув одну руку в карман своей горчичной куртки, а второй — прикуривает сигарету, периодически гаснущую у него во рту. А Эвен напился. Он уже давно не чувствовал себя настолько пьяным.

Эвен никогда больше не будет пробовать то, что Адриан называет «девчоночьими» напитками. Он выпил всего пять, и вот к чему это привело — он заплетается в собственных ногах, а чувства переполняют его, отчаянно хотят вырваться наружу. Он не может вспомнить, когда настолько не контролировал себя в последний раз — наверное, этого не случалось с тех пор, как он начал новый курс лечения. Он не помнит, когда его сердце было настолько переполнено чувствами — наверное, этого не случалось с той ночи, когда Микаэль его разбил.

— Ты в порядке, приятель? — спрашивает Адриан, и Эвен чувствует тяжесть его руки на своём плече. Его ладонь меньше, чем у Исака.

Адриан старше, увереннее, но ниже, чем Исак. У него аккуратно подстриженные тёмные волосы и карие глаза, и Эвен не уверен, ограничивают ли лицевые мускулы его эмоциональный диапазон или наоборот. Его манера поведения в основном включает в себя пожимание плечами, едва различимые вздохи и пустые взгляды. Всё в Адриане кричит об угрюмости и скуке. Чем-то он напоминает Эвену Исака, но Исака без красок. Без красного на щеках, без зелёного в глазах, без золотого в волосах.