— Со мной всё будет в порядке.

========== Глава 10 - Философия боли - часть 3 ==========

.

Вечером Исак не может есть, потому что его тошнит. Кожа горит в тех местах, где подвергалась фальшивым ожогам и ударам током с помощью старины Гейра, а перед глазами всё немного плывёт. Он украл градусник из кладовки, и повышенная температура начинает его беспокоить. У него кружится голова. Он чувствует себя совершенно измотанным и слабым.

Он проводит четырнадцать минут в большой комнате отдыха с остальными пациентами и разговаривает как минимум с тремя людьми. Он знает, что одна из медсестёр наблюдает за ним и докладывает обо всём Карлсен, и ему нужно, чтобы она поверила его заявлению о высоком болевом пороге. Если он сейчас упадёт в обморок, или устроит сцену, или сбежит в свою комнату, это будет означать обратное.

Поэтому он делает всё, чтобы выглядеть спокойным и равнодушным во время ужина, и участвует в разговоре с другими, на случай если их потом будут расспрашивать о его поведении.

Потом Исак запирается в своей комнате и пытается заставить боль утихнуть.

Он сворачивается клубком на кровати, обхватывает колени руками и раскачивается из стороны в сторону как ребёнок. Это глупо, но в прошлом доказало свою эффективность.

Но в этот раз ничего не получается.

Морщась от боли, он тянется к коробке под кроватью и достаёт одну из книг, лежащих сверху. Гегель. Немецкий идеалист. Великолепно. Исаку не очень нравится читать белиберду идеалистов. Но некоторым работам Гегеля удаётся наполнить его лёгкостью. Возможно, дело в их взаимном восхищении Гераклитом.

Или, может быть, дело в том, как он определяет реальность. Единственная известная нам реальность — выдуманная. Всё вокруг нас не настоящее. Боль Исака не настоящая, если мир, в котором он живёт, ненастоящий.

Обычно это срабатывает.

Я на самом деле не здесь. Я не здесь.

Ничего не получается, и Исаку кажется, что кости трещат внутри, моля хоть о каком-то облегчении, о лекарстве. Он мог бы найти немного морфина внизу, если будет осторожен. Он знает, где его хранят, благодаря прогулкам с Эммой. Он знает, что это сойдёт ему с рук. Но морфин будет заметен в результатах анализов.

Ему нужно справиться с этим самому.

Но ему больно. Ему так больно, что Исак с трудом различает предметы вокруг, его кожа горит, а простыни промокли от пота. У него действительно ощущение, что мозг объят пламенем.

Огонь.

Исак думает об Эвене, хотя и не собирался. О его нежных руках, о его улыбке, об изгибе шеи, куда Исак любил утыкаться, когда мог, где ему всегда было особенно тепло, где он чувствовал себя защищённым.

И эти мысли, поглотившие его подсознание, настолько успокаивают и утешают, что он едва не подпрыгивает от облегчения, растекающегося по его телу. Он чувствует себя так, будто его окатили холодной водой из шланга в жаркий июльский день.

На мгновение он снова может дышать. И Исак цепляется за этот момент, пытаясь растянуть его, сделать так, чтобы он длился как можно дольше, потому что знает, что, как только он пройдёт, боль вернётся и будет в десять раз более интенсивной.

Но этого не происходит.

Хм.

Что это было?!

Исак садится и понимает, что боль покинула его тело, словно по мановению волшебной палочки. Потом он вспоминает, что до этого момента не думал об Эвене весь день.

Эвен.

Эвен всегда отгонял боль, когда был рядом. Это стало одной из причин, по которой Исак не мог держаться от него на расстоянии. Но Эвена сейчас здесь нет. Как это возможно, что лишь мысль о нём облегчила его страдания?

.

Исак звонит ему, когда больше не может терпеть, когда больше не может сдерживаться.

Такое ощущение, будто эксперименты активировали рецепторы в его мозгу, которые бездействовали долгое время — те, что наиболее чувствительны к боли.

И хотя боль от тестов утихает, его обычная боль, та, что он испытывает постоянно, горит и расправляет крылья, когда солнце приближается к горизонту.

Исак цепляется за мысли об Эвене, но в результате всё равно звонит ему, когда за окном сгущаются темнота и туман.

Эвен отвечает мгновенно, словно неотрывно смотрел на свой телефон.

Исак улыбается впервые за день. Он не помнит, о чём была шутка, но ему смешно. Эвен такой смешной. У Исака кружится голова, он измотан, сбит с толку. Ему снова нужно лечь.

— Как ты? — спрашивает Эвен, и Исак хочет соврать, ему нужно соврать. Но он чувствует себя таким одиноким и измученным, что честность кажется единственным утешением среди происходящей драмы.

— Не знаю. Я чувствую себя пьяным, — бормочет Исак в трубку. Он лежит на боку и так сильно сжимает телефон в руке, словно боится, что тот исчезнет.

— Пьяным? Ты что, пил?!

— Нет. Просто очень устал.

— Как прошёл день? — спрашивает Эвен, и несмотря на все километры между ними Исак чувствует, что он хмурится. Он хочет стереть эту морщинку между бровей Эвена большим пальцем.

— Тяжело, — признаётся Исак.

— Почему?

— Я не могу тебе рассказать.

— Исак, они тебя мучают? — волнение в голосе Эвена успокаивает.

«Никто не заботится обо мне так, как ты», — думает Исак. Но это неправда. Юнас звонил ему раз двадцать и прислал бессчётное количество сообщений. Как и Сана. Но они никогда не видели его таким, каким видел и видит Эвен. И он не хочет, чтобы это изменилось.

— Немного, — отвечает Исак. И он знает, что сейчас ведёт себя эгоистично. Он знает, что сам поставил себя в такое положение, и знает, что легко может выбраться из него. Но когда он слышит, как Эвен — кто-нибудь, нет, именно Эвен — трясётся над ним, то чувствует себя особенным, важным.

— Исак, это ненормально! Они не должны причинять тебе боль. Они должны прекратить свои тесты, если тебе больно. И они должны давать тебе какие-то лекарства после, разве нет?! Почему у тебя такой уставший голос?

У Исака кружится голова от счастья. Боль ушла, хотя усталость осталась. Но он счастлив.

— Хочешь, я приеду пораньше? Мутта поедет со мной, и я смогу убедить его поехать раньше. Мы можем тебя похитить. Ну то есть не похитить, а просто забрать с собой.

— Эвен, — смеётся Исак, потому что Эвен становится таким очаровательным, когда заводится. — Не надо меня похищать. Не надо ничего делать. Я буду в порядке.

— Почему ты звонишь мне и звучишь так, будто тебе больно, а потом запрещаешь тебе помочь?

— Ты мне уже помогаешь.

— В смысле?

Исак поворачивается на другой бок, натягивает одеяло на голову, словно прячась от кого-то, возможно, от самого себя.

— Твой голос, — шепчет Исак в трубку, будто раскрывая тайну. — Всё становится хорошо, когда я слышу твой голос.

Исак не может этого видеть, но знает, что Эвен сейчас потрясён. Он редко говорит ему что-то приятное. Он должен говорить ему приятные вещи чаще.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спрашивает Эвен после долгого молчания.

— Просто поговори со мной. Расскажи мне что-нибудь. Расскажи мне всё.

Они говорят по телефону много часов. В основном говорит Эвен, а Исак время от времени смеётся над довольно странными попытками Юлие больше общаться с сыном, учитывая недавнее развитие событий.

Эвен рассказывает ему, как вернулся домой и увидел, что на входной двери висит флаг пансексуалов, и как его мама возмущалась, что в магазинах нет аксессуаров с подобной символикой, чтобы повесить на зеркало заднего вида в машине.

— Она заказала целую пачку в интернете. Мне кажется, она сошла с ума, — смеётся Эвен, в то время как Исак одной рукой сжимает одеяло, а другой — телефон. — Она повесила радужный флаг на связку с ключами, когда я объяснил ей, что это общий символ, но она заменит его на трёхцветный флаг пансексуалов, когда ей его доставят. Она даже вступила в какую-то ассоциацию семей ЛГБТ или что-то в этом роде. И очень возмущалась, когда поняла, что в аббревиатуре нет П. Она точно сбрендила.

Исак улыбается. Всё это кажется ему милым. — Я счастлив за тебя, — говорит он и правда так думает.