Это слово – привязанность.

– Что такое слово дня? – спрашивает Исак, заставляя Эвен вздрогнуть от предположения, что он и правда может пробираться в его мысли.

– Что?

– Ну на кухне. Твоя мама спросила, какое сегодня слово дня, – объясняет Исак.

– Ах это, – смеётся Эвен, придвигаясь чуть ближе и стараясь приноровиться к его шагам, чтобы идти с Исаком в ногу. – Это просто наша с мамой глупая игра. Слово дня. Помогает придерживаться режима и даёт мне повод думать о чём-то в течение дня.

– Какого режима?

Ах да. Биполярка. Он ещё не знает.

Дело не в том, что Эвен забыл. Как бы он смог забыть! Психическое расстройство всегда здесь, всегда с ним. Единственная константа в хаосе его мыслей. Неважно, атакует его болезнь в данный момент или нет. Она всегда на задворках его сознания, каждый раз, когда он широко открывает рот, чтобы принять таблетки.

Но по крайней мере сейчас она не на переднем плане. В последнее время у него были другие поводы для беспокойства. Так что он каждый день принимает свои таблетки так же, как и его мать добросовестно каждое утро наносит солнцезащитный крем, прежде чем выйти из дома. Не придавая этому особого значения, как само собой разумеющееся.

Эвен думает, заметил ли Исак, что он их принимает. Есть ли ему до этого дело. Осудил бы он его, если бы узнал. Заставило бы это Исака отдалиться.

Он не может этого допустить.

Мысль о том, что он – единственный существующий вариант для Исака, заставляет сердце Эвена сжаться. Он не может вынести мысли, что, рассказав Исаку о биполярном расстройстве, станет подмечать изменения в том, как он к нему относится. Он не может этого вынести, потому что, что бы ни делал, ему всё равно будет больно. Если Исак отдалится от него, Эвену будет больно от осознания, что он обречён всех отпугивать. Если не отдалится, Эвену будет больно от знания, что Исак рядом только ради их «экспериментов».

– Какого режима? – повторяет свой вопрос Исак.

– Хм. Ну, вообще в принципе, ну, знаешь, ходить в школу и всё такое. Я не очень люблю следовать режиму, а игра помогает сделать это чуть более интересным, – отвечает Эвен. – Также у меня есть чем заняться во время скучных уроков физики, потому что я могу придумывать предложения, употребляя в них слово, выбранное для меня приложением.

Исак смотрит на Эвена, словно изучая его. Наверное, он не верит его объяснению. Наверное, он видит его насквозь.

– Ну так и какое слово дня? Это должно быть что-то вычурное и византийское? – спрашивает Исак.

– Византийское?

– В значении «изощрённое».

Эвен хихикает. – Тебе было бы гораздо веселее играть в эту игру, чем мне. И нет, слово необязательно должно быть архаизмом. Оно просто определяет тему дня. Наверное.

– Как онанизм, – смеётся Исак.

– Ох, да иди ты! – Эвен шутливо отталкивает его. – Уверен, моя мама будет в восторге услышать, как я употребляю это слово.

– Я уверен, что она будет в восторге, что бы ты ни сказал и ни сделал, – говорит Исак.

– Ну конечно.

– Я серьёзно. Не думаю, что ты понимаешь, насколько тебе повезло.

Ох.

Эвен вспоминает мать Исака, и её тираду, и её жестокие слова. Он вспоминает, что она конфисковала телефон сына и относится к нему, как к выродку, что Исаку приходится тщательно готовить свои вылазки и надеяться на милость вселенной, чтобы пойти поиграть на ударных в баре.

– Иногда я думаю, был бы я таким, будь моя мать хоть немного другой, – задумчиво произносит Исак.

– Ты имеешь в виду генетически? Думаешь, ДНК твоей мамы имеет какое-то отношение к твоему заболеванию?

– Нет. Я имею в виду её веру. Не знаю. – Исак вздыхает. – Впрочем, это неважно. Важно, чтобы ты понимал, как тебе повезло, что у тебя такая мама, как Юлие, чтобы ты не воспринимал её как должное. Она по-настоящему тебя любит.

У Эвена болит сердце за него. Он не может даже на мгновение представить, чтобы мама его не любила, сама мысль об этом кажется невообразимой. Он бы уже давным-давно сдался, если бы не она и её непоколебимые любовь и поддержка, если бы не бессчётные ночи, что она провела у его больничной койки, свернувшись калачиком в крохотном кресле из Икеа.

Эвен не знает, как смог бы продолжать жить, если бы она постоянно не дарила ему ласку и бескорыстную любовь, напоминая, что он достоин этого. Его мать, отказывающаяся быть счастливой, если сам Эвен несчастен.

Эвен думает, не кроется ли причина того, что Исак не обжёг её в том, что она обычно копирует все его эмоции.

– Я уверен, твоя мама тоже тебя любит, – выпаливает Эвен, потому что не может вынести одиночества, в котором только что признался Исак.

Исак улыбается. И несмотря на то, что она разбивает сердце, это всё равно улыбка.

– Нет, не любит, – говорит он. – Ничего страшного.

.

Эвен чувствует себя немного смелее, когда они сворачивают на улицу Исака. Им удалось провести ночь вместе и не поссориться, не оскорбить и не причинить друг другу боль. И с самого утра они вели себя осторожно, позволяя себе лишь игривые шутки.

Поэтому Эвен чувствует себя смелым.

И когда им остаётся пройти всего несколько соседских домов и Исак просит его уйти, Эвен протягивает руки и снова его обнимает.

– Напиши мне, если тебе что-то понадобится, – говорит он, когда они отступают друг от друга, и Исак снова краснеет.

– Думаю, что могу пережить день без тебя.

– Жаль, что я не могу сказать то же самое.

– Заткнись! – Исак отпихивает его, ослепительно улыбаясь.

И когда Эвен начинает смеяться, Исак удивляет его, вдруг обнимая за талию и притягивая к себе.

– Ты не можешь упустить возможность получения знаний, не так ли? – хихикает Эвен.

Исак отстраняется и показывает ему средний палец.

– Это обидно, – дуется Эвен.

– Ага, пока.

– Пока.

.

– Мне нравится этот чувак, но ты уверен, что поступаешь правильно? – спрашивает Мутта в третий раз подряд. Они лежат у него на диване, хрустя чипсами и уставившись в потолок.

– Что это вообще значит – «правильно»? – беззаботно отвечает Эвен. – Я уже тебе говорил. Я понятия не имею, почему могу прикасаться к нему, не обжигаясь. Но раз так происходит, мы подумали, почему бы не попробовать изучить пределы этих возможностей.

– Слушай, я не это имел в виду.

– А что ты имеешь в виду? Из-за чего ты беспокоишься? Что у меня странное кожное заболевание, позволяющее мне прикасаться к нему?

– Нет. Я спрашиваю тебя, правда ли это, – вздыхает Мутта.

– Правда ли это?

– Правда ли, что тебе действительно не больно прикасаться к нему.

– Что? Элиас и Соня там были. Они сами тебе рассказывали. Исак меня не обжигает, – отвечает Эвен, чувствуя нарастающую тревогу из-за намёков Мутты.

– То, что они видели, как ты его обнимаешь, не значит, что тебе не было больно. Ты умеешь скрывать боль.

– Блядь, ты на что намекаешь? – теперь Эвен хмурится.

– Я ни на что не намекаю, Эвен. Я просто говорю, что, принимая во внимание твою историю, справедливо сомневаться в некоторых вещах.

– Мою историю? – презрительно фыркает Эвен. – Эти вещи никак не связаны. Совершенно. Я не очень-то хорошо контролировал себя раньше. Но сейчас всё иначе. Я даже не думаю об этом больше.

– Эвен, я ни в чём тебя не обвиняю. Я просто говорю, что было бы неплохо помнить об этом. Вот и всё, – спокойно отвечает Мутта – воплощение доброты, и житейской мудрости, и стойкости. Эвен жалеет, что не может обидеться на него. – К тому же Адам никак не успокоится со своими теориями заговора. И история с Арвидом выглядит всё более подозрительной.

– О чём ты?

– Понятия не имею. Если тебе нужны детали, спроси Адама, но, оказывается, Арвид был не слишком доволен, узнав, что Исак ходил на вечеринку пенетраторов, не сказав ему. А Юсеф говорит, что во время подработки видел кого-то, похожего на Исака, с одним из парней из якудза.

– Что? – брови Эвена сходятся на переносице. Он вспоминает сообщения Юнаса, которые тот в панике отправлял Исаку в ту ночь, когда Эвен мог думать лишь об одном. Что он планирует?