Эвен хочет встряхнуть его.

— Пофиг, — резко бросает Эвен, потом снова отводит глаза, чувствуя, как вина переполняет его, проникая в каждую клеточку.

Вина — единственное, что он чувствует, единственное, что он чувствовал с того дня, с той ночи. Но Исак не реагирует. Он не показывает никаких эмоций. Он просто там каждый день, чтобы быть рядом, чтобы составлять ему бессмысленную компанию, делиться случайными фактами из дифференциальной психологии и притворяться, что всё нормально. Ничего не нормально.

— Клаус-трофоб! — снова нарушает тишину Юлие, на этот раз с нервным энтузиазмом и наигранным смехом.

— Что? — недоумённо хмурится Эвен.

— Человек, который боится Санту! Клаус-трофоб! Дошло?

Эвену необходима целая секунда, чтобы закрыть ладонью лицо.

— Боже! Мама… — жалобно тянет он.

Он не смеётся. В обычной ситуации он бы засмеялся. В другой день эта глупая шутка вызвала бы у него приступ заразительного хихиканья, но не сегодня. Не прямо сейчас. Сейчас ему тяжело делать самые обычные вещи.

И тогда он слышит это, тихий и сдержанный смех. Смех человека, который смеётся редко, но, когда всё же смеётся, делает это от всего сердца.

Исак хихикает, захлёбывается смехом, явно застигнутый врасплох. И это самый невероятный звук и вид.

Юлие и Эвен неотрывно смотрят на него, пока он продолжает смеяться.

— Простите, — говорит Исак, откашливаясь и по-прежнему улыбаясь. — Я просто этого не ожидал. Извините.

Тишина растягивается на какое-то мгновение, и Эвен обнаруживает, что ему хотелось бы, чтобы Исак не вёл себя так сдержанно, хотелось бы сказать ему, что не следует извиняться за смех. Что тот факт, что Эвен не может сейчас смеяться, не значит, что и Исак не должен. Исаку можно смеяться.

— Не извиняйся за смех, дорогой, — говорит Юлие, словно прочитала мысли Эвена. — Это была ужасная шутка, но тем не менее ты всё равно можешь смеяться.

Исак смотрит на Эвена, и его глаза по-прежнему зелёные, по-прежнему холодные, по-прежнему тёплые. Кажется, что он глазами говорит ему тысячу разных вещей, но Эвен не понимает этот язык.

У Эвена с губ чуть не слетает немыслимое. Он чуть ли не истекает кровью прямо здесь и сейчас на диване на глазах своей матери и почти любовника.

Мне жаль. Прости меня. Я скучаю по тебе. Прикоснись ко мне. Ты мне нужен.

Они смотрят друг на друга, пока Эвен не вздрагивает и не начинает наконец говорить, внося свой вклад в глупую игру, в которую Исак и Юлие играют уже полчаса.

— Как вы назовёте человека, который навязывает своё общество другим людям, даже когда они этого не хотят? — язвительно кидает он, стараясь заметить перемену в спокойном поведении Исака.

— Властный, — мгновенно отвечает Исак, — упорный. Или, возможно, просто целенаправленный. А что?

Юлие закусывает нижнюю губу, словно ожидает худшего, в то время как Эвен неотрывно смотрит на Исака, который даже не поморщился.

— Просто так, — пожимает плечами Эвен. — Просто подумал, что попробую эту вашу игру для любителей слов.

— Логофил, — говорит Исак.

— Что?

— Термин для человека, который любит слова. Логофил.

Эвен чувствует боль. Он не знает почему, но всё, что делает Исак, причиняет ему боль.

— Да? А как назвать человека, которому нравится наблюдать, как другого постоянно преследуют неудачи, проблемы и унижения, и который не понимает намёков, что ему, возможно, стоит уйти?

— Эвен! — голос Юлие звучит холоднее, чем несколько минут назад. Эвен воспринимает это как знак, что он перешёл черту.

Но Исак не поддаётся. — Злорадство, — практически шепчет он.

— Что?

— Это явление называется злорадство.

— Нет такого слова, — говорит Эвен.

— Есть. Погугли, если не веришь.

Эвен испытывает искушение вытащить телефон. Но он знает, что Исак прав. Он знает, что Исак может продолжать это весь день и всю ночь. Он знает, что не сможет победить Исака в этой игре.

— Мне надо идти, — говорит Исак после того, как Эвен не находит, что сказать. — Уже поздно.

— Ой, тебе нужно взять с собой еды в коллективет! — Юлие вскакивает на ноги, испытывая облегчение, что холодная война между Исаком и Эвеном на сегодня переходит в стадию соглашения о прекращении огня.

.

Исак заходит в комнату Эвена после того, как помогает Юлие уложить еду в контейнеры, и вина с новой силой охватывает Эвена, заставляя чувствовать себя хрупким и уязвимым, пока он сидит на собственной кровати.

Эвен хочет извиниться за то, что так ужасно себя ведёт, но он не знает как.

— Как назвать человека, который хочет извиниться за то, что ведёт себя как мудак, но не знает, как сейчас перестать быть мудаком? — пробует он.

Эвена всегда переполняет нежность, когда Исак оказывается в его комнате, у его кровати. Он наконец может по-настоящему увидеть его, всего целиком, в узких джинсах и чёрной футболке Ramones, которая ему велика, его волосы — копна кудряшек, в которые руки Эвена не зарывались уже целую вечность. Исак выглядит чудесно.

Он также выглядит большим и безопасным, когда возвышается над Эвеном, стоя сейчас в изножье его кровати.

Эвен ахает, когда руки Исака накрывают его лицо, и его взгляд полон тепла, и мягкости, и доброты.

— Кем-то, кто делает всё, что может, — говорит Исак, и Эвену нужно мгновение, чтобы понять, что он отвечает на его вопрос. — Ты делаешь всё, что можешь.

Эвен бы заплакал, если бы не чувствовал себя таким опустошённым и сломленным. Он бы заплакал. Он бы плакал много часов. Много дней. Эти простые слова дарят ему так много утешения, что он чувствует, как напряжение мгновенно покидает тело.

— Прости меня, — шепчет он в руку Исака, прижимаясь к ней и закрывая глаза. Он просто хочет дышать.

— Всё нормально, — шепчет Исак в ответ, гладя кончиками больших пальцев его щёки, успокаивая его, подбадривая его.

Эвен поднимает глаза, когда чувствует, как вина снова переполняет его. Он хочет спросить Исака, как он, каково ему снова быть наедине с ним в этой комнате, в той самой комнате, где Эвен пытался заняться с ним любовью несколько недель назад. Он хочет спросить, но не знает как. Он не знает, как попросить его о времени.

— Я скучал по тебе, — наконец признаётся Эвен. — Эти последние несколько дней я скучал по тебе.

Исак краснеет. — Я думал, тебе нужно пространство.

— Да. И по-прежнему нужно. Очень нужно.

— Но ты скучал по мне, — Исак повторяет эти слова, будто они делают его счастливым, будто они наполняют его надеждой.

— Но я скучал по тебе.

Пальцы Исака вырисовывают круги на щеках Эвена, и он позволяет себе упереться лбом ему в живот, закрывая глаза.

Момент растягивается, пока его дыхание не выравнивается, пока он не начинает чувствовать себя в безопасности.

— Как ты назовёшь кого-то, с кем ты, вероятно, космически связан? — спрашивает Исак, заставляя глаза Эвена открыться, а сердце учащённо забиться в груди.

Твоей родственной душой или ещё как-то.

— Космически? — повторяет Эвен, коротко улыбнувшись, и ладони Исака по-прежнему обхватывают его лицо, а сам Исак теперь стоит между его ног. — Типа в пространстве?

— В пространстве и времени, и в других измерениях, да.

— Я не знаю, — бормочет Эвен, опуская глаза и внезапно чувствуя нервозность и надежду — что-то, чего он не испытывал с Прайда, с того момента, как они вместе сели в такси, и Исак целовал его с таким желанием и нуждой, что они оба готовы были расплакаться, когда оторвались друг от друга. — Может быть, партнёром по науке? Я не знаю. А как ты назовёшь этого человека?

Исак улыбается, качая головой. — Эвен. Я называю его Эвен.

.

Эвен практически просит Исака остаться на ночь. Практически. Но он останавливает себя в последний момент, потому что ужасно боится перепада в настроении утром. Сейчас он принимает нежность Исака, но не уверен, что сможет сделать это завтра.

И ещё рано так цепляться за Исака. Слишком рано. Эвен до сих пор обижен. Он до сих пор злится на себя и на вселенную. Ему по-прежнему нужно понять, что произошло. Ему по-прежнему нужно время, чтобы подумать. Эвену всё ещё нужно время.