Я подумал, что ты не будешь в восторге,

когда поймешь, что потратил сумму,

равную трём месяцам аренды квартиры, чтобы купить мне ударную установку,

так что я отменил заказ.

Я не собирался вторгаться в твою личную жизнь

Эвен сгорает от стыда. Вероятно, ничего не чувствовать всё же лучше, чем такое унижение.

Возможно, его врач прав. Теоретически всё могло быть хуже. Он мог бы вырубиться и забыть обо всём, что натворил, когда приближался к пику мании.

Эвен обнаруживает, что жаждет оказаться в альтернативной реальности. Помнить всё – гораздо хуже.

.

Во время их следующей встречи Исак молчалив. С ним пришёл Эскиль, и его высокий голос рикошетит от стен так же, как должно быть, отражался голос Эвена несколько недель назад. Это как глоток свежего воздуха. Эвен удивляется, когда понимает, что у него больше не бегут мурашки по коже, что он может выносить громкие и высокие звуки без того, чтобы закатывать истерику.

К тому же приятно, что Эскиль с радостью дарит объятья и особенно не пытается ничего выпытать. Он не спрашивает Эвена, как у него дела и лучше ли ему. Он не относится к нему так, словно в нём что-то сломано. Он просто рядом. Он просто Эскиль.

Эвен замечает, что Исак неотрывно смотрит на него, нервно и обеспокоенно, словно Эскиль может ляпнуть что-то неподобающее или раскрыть секрет, который не должен увидеть свет. Эвену почти любопытно. Почти.

Эскиль продолжает петь дифирамбы прессу Элиаса, когда Эвен чувствует, что его охватывает оцепенение. Ему просто нужно знать.

– Исак тебе рассказал? – сухо спрашивает он.

– Что? – глаза Эскиля удивлённо округляются, и он выглядит немного ошарашенным и нервным, так как явно не ожидал, что Эвен просто так об этом заговорит. О слоне в комнате.

– О том, что я ему сделал.

Слова будто режут его рот изнутри. Такие острые. Горькие. Болезненные.

Выражение лица Эскиля меняется на что-то мягкое и грустное, и Эвен изо всех сил старается не дёргаться, когда Эскиль кладёт руку ему на плечо.

– Ты ничего ему не сделал, Эвен.

– Сделал. Он доверял мне, а я просто взял и морально травмировал его, потому что мой мозг решил, что пришло время слететь с катушек.

– Ты не травмировал его. Исак не какой-то хрупкий цветок. Тебе, как никому другому, следовало бы это знать.

– Я знаю, и всё же…

– Ты поэтому так жесток с ним? – перебивает его Эскиль, заставляя мир Эвена резко остановиться и накрениться. – Ты так дерьмово относишься к нему, потому что думаешь, что как-то травмировал его?

Эвен моргает. Неужели его поступки настолько очевидны? Он действительно так плохо относится к Исаку?

– Я не… я…

Эскиль качает головой. – Всё нормально. Нам необязательно говорить об этом, да? Прости, если я что-то не так сказал. Исак конкретно угрожал обжечь одного из моих ухажёров, если я буду себя плохо вести сегодня.

Эвен пытается улыбнуться, но мышцы вокруг его рта отказываются двигаться вверх.

– Как он? – тихо спрашивает Эвен, помолчав мгновение. – Я об Исаке. Как он?

– Ты его каждый день видишь, – удивлённо восклицает Эскиль. – Он здесь каждый день.

Эвен молчит, внезапно охваченный стыдом. Это правда. Исак здесь каждый день.

– Но ты его не видишь, – поражённо тянет Эскиль, оглядываясь вокруг и замечая, как Исак украдкой смотрит на них из глубины кухни. – Ты на него даже не смотришь.

– Я чувствую себя дерьмом каждый раз, когда смотрю, – признаётся Эвен.

Эскиль преувеличенно громко вздыхает, и Эвен готовит себя к лекции и упрёкам.

– Не торопись, – вместо этого с улыбкой говорит Эскиль. – Он будет тебя ждать.

– Откуда ты знаешь?

– Ты ждал его. Он подождёт тебя. Он будет ждать вечность, если придётся. Он настолько верный, наш Исак.

.

Эвен обнаруживает, что Исак сделал для него ещё больше, пока он отсыпался. Он узнаёт – через Юнаса, кто бы мог подумать – что у администратора бассейна возникли проблемы из-за того, что она по просьбе Эвена удалила запись, как Исак обжигал Эрика в воде. Он также обнаруживает, что Исак взял вину на себя, узнав об этом.

– Ты не обязан был это делать.

– Разве кто-то вообще обязан что-либо делать? – равнодушно отвечает Исак со своего места на диване, где читает книгу о «чёрных лебедях».

– Избавь меня от философской херни.

– Тебе нужно перестать словесно оскорблять меня, пока ты не ранил мои несуществующие чувства, – огрызается Исак.

– Ты взял на себя вину за то, что сделал я. Почему? – спрашивает Эвен, игнорируя его.

– Ну, изначально я создал эту ситуацию, – Исак пожимает плечами. – Если бы я не обжёг Эрика, этой записи вообще бы не существовало, и у тебя не возникла бы необходимость делать то, что ты сделал.

Необходимость делать то, что я сделал.

– Я не чувствовал необходимость что-либо делать, – говорит Эвен. – Я вёл себя безрассудно, потому что был на грани мании. Я уверен, ты знаешь, что это не имело никакого отношения к тебе. А вот тебе не обязательно было защищать меня.

Враньё. Эвен пытается понять, почему так хладнокровно врёт Исаку в глаза, почему пытается убедить его, что был не в себе, когда пытался защитить Исака тогда. Тогда. Тогда Исак казался таким ранимым и потерянным. И всё, чего хотелось Эвену – убедиться, что он в порядке.

– Какая милая смена ролей. Ты не находишь? – наконец произносит Исак.

Эвен откидывается на спинку стула. В их разговоре нет смысла, и в то же время есть. Исак защищает его так же, как защищал его Эвен. Это то, что они делают. Они защищают друг друга в ущерб себе, потом отмахиваются, словно это ничего не значит.

И это как неожиданный удар в солнечное сплетение – осознание, что необходимость защищать Исака по-прежнему живёт внутри него, под кожей, в каждом биении сердца. Она по-прежнему там. Яростная необходимость сделать всё, чтобы он был в безопасности, убедиться, что с ним всё хорошо. Несмотря ни на что, несмотря на злобные уколы и резкий тон, она существует. Сильнее, чем когда-либо раньше.

Просто больно понимать, что то, от чего ему нужно защищать Исака – это сам Эвен.

После этого Исак на несколько дней оставляет его в покое.

========== Глава 16 - Философия языка - часть 2 ==========

— Хорошо. Как вы назовёте человека, который боится Санты? — Голос Юлие наконец нарушает оглушающую тишину.

— Что? — мгновенно откликаются Эвен и Исак — отголосок их давно позабытого единства.

Атмосфера в комнате становится более напряжённой, и Эвен ощущает на коже тяжёлый взгляд Исака. Эвен горит от обычного осознания, что скучал по Исаку последние два дня, и он не знает, как облечь это в слова, не разрушив то, к чему он стремится — быть более добрым, менее раздражённым, менее опустошённым. Диван внезапно начинает казаться слишком маленьким для длинных ног Эвена. Он бы отправился обратно в кровать, если бы Юлие и Исак не заставляли его «тусоваться» в гостиной.

Эвен первым отводит глаза.

— Такого не бывает, — бормочет он, пытаясь выглядеть незаинтересованным, но надеясь, что тот факт, что он отвёл глаза, не ранил Исака.

— Кто сказал? — спрашивает Юлие.

— Не знаю. Но такого не бывает, — говорит Эвен.

— Бывает, если кто-то это чувствует, — вмешивается Исак, и на этот раз Эвен не может избежать его взгляда.

У него те же самые глаза. По-прежнему зелёные. По-прежнему холодные. По-прежнему тёплые. По-прежнему непроницаемые. Эвен хочет дотянуться до него и встряхнуть, чтобы посмотреть, изменится ли их выражение, изменится ли выражение на его лице. На лице Исака, который никогда не позволяет себе меняться. Исак, который по-прежнему здесь, сидит на другом конце дивана и притворяется, что занимается — кто вообще занимается учёбой в середине июля? Исак, который приходит каждый день, чтобы нянчиться с Эвеном и учить его словам, которые он никогда не будет использовать, словно пытается заполнить пустоту в его мозгах и не позволить безумию снова туда просочиться.