Эвен удалил запись, и девушка сфотографировала, как он это делал, на случай, если их поймают, и он решит отказаться от своих слов. Он поблагодарил её и вернулся к Исаку, который по-прежнему приходил в себя в душевой.

Эвен не мог потерять его. Не теперь. Одна лишь мысль о том, что Исак оказался в бассейне без костюма, разбивала ему сердце, потому что Эвен знал, что это значит. Исак открывался ему, Исак старался. Он больше не хотел прятаться. Он хотел посмотреть в лицо своим шрамам. Он хотел посмотреть им в глаза. Он изо всех сил старался двигаться дальше, оставив травмы и неуверенность в прошлом, и он приглашал Эвена разделить это с ним. Он доверял Эвену, впускал его.

А потом случилось это. Как несправедливо. Эвен не мог этого вынести. Он знал, что ему придётся сделать что-то, чтобы удержать Исака. Он знал, что Исак захочет спрятаться, откажется от прикосновений и поддержки, если он не будет действовать быстро. И он решил не медлить. Он обнял Исака, и тот ему это позволил.

Эвен не потерял Исака в тот день. Скорее это их сблизило. Но какой ценой? Эвен думает об этом глубокой ночью. Он думает о девушке, у которой есть доказательства того, как он удаляет запись с камер общественного бассейна. Он думает о том, как он шантажировал Эрика, и это наполняет его беспокойством. Но потом Исак поворачивается во сне и утыкается лицом ему в плечо, касаясь губами ключиц Эвена. И он так крепко обнимает Эвена во сне, словно это ему нужно, чтобы дышать. И Эвен забывает обо всех беспокойствах, обо всех.

Он целует Исака в лоб и засыпает с единственной яркой мыслью в голове: «Я сделаю ради тебя всё».

========== Глава 15 - Философия гордости - часть 1 ==========

От переводчика: Глава разделена на 4 части

«Я люблю тебя».

Исак не спит в ту ночь. Его мысли не хотят затихать, мозг перевозбуждён с тех пор, как они попрощались с Эвеном несколько часов назад.

«Я люблю тебя».

Эти слова нелепы и бессмысленны, но при этом настолько поглощают его, что Исак практически не думает о разочаровывающей встрече с Хельге, будто её и не было. Всё о чём он может думать — это о прозрачно-голубых глазах Эвена, о его непослушных светлых волосах, развевающихся на ветру, и о глупых словах, которые он произнёс с такой лёгкостью. Будто «привет», будто «пока». «Я люблю тебя».

Его взволнованность вскоре трансформируется в иррациональную злость, потому что как он смеет? Как смеет Эвен бросать ему в лицо такие слова, прекрасно зная, что Исак не сможет спрятаться от них за защитными барьерами? Как он смеет загонять Исака в угол, когда он оказался эмоционально истощён после встречи с Хельге, когда взял Эвена за руку, чувствуя, как стыд переполняет грудь?

Исак горит. Его сердце колотится, и он его слышит. Он чувствует, как кровь бежит по венам. И как смеет Эвен оставить его после этого? Зацеловать до полуобморочного состояния у двери Коллективета, добавить к этому парочку бессмысленных обещаний, которые он не сможет выполнить, а потом оставить Исака одного с его мыслями и демонами.

Да как он смеет?

Где он?

Исак ворочается с боку на бок, пока не понимает, что больше не может этого выносить, в результате оказываясь на кухне со стаканом воды в руках.

— Не спится? — голос Эскиля заставляет его вздрогнуть.

На Эскиле красно-золотистый шёлковый халат, который ему подарила на день рождения Нура. На вкус Исака он слишком экстравагантный, слишком яркий, на нём слишком много принтов и узоров для его усталых глаз. Но этот халат делает Эскиля счастливым, поэтому Исак удерживается от комментариев в собственной голове.

— Слишком жарко. Нам нужно купить вентилятор, — уклоняется от ответа Исак, потому что замечает это выражение на лице Эскиля. То самое выражение.

— Где сегодня Эвен? — спрашивает явно довольный собой Эскиль, усаживаясь напротив Исака.

— Да будет тебе известно, что, хоть мой интеллект намного превосходит большую часть населения этого города, у меня всё равно нет способности отслеживать местоположение случайных людей, — снова уклоняется от прямого ответа Исак. Он слишком раздражён, чтобы его сейчас подвергали допросу.

— Мы оба знаем, что Эвен — не случайные люди, малыш Иисус.

— Что это вообще значит? — хмурится Исак, сильнее сжимая пальцы вокруг стакана, словно ища опору.

— Я видел, как вы целовались внизу, — объясняет Эскиль, но в его голосе нет осуждения, нет издёвки, нет злобы. Он просто констатирует факт. Словно предлагает выслушать Исака, если он захочет поговорить.

Но Исак не хочет. У него заканчиваются слова, потому что он понятия не имеет, как они, должно быть, выглядели там, внизу. Он никогда не видел себя со стороны в тот момент, когда его целовали или когда он сам целовал кого-то. Да и он вообще плохо помнит, что происходило. Он не может решиться на то, чтобы отрицать слова Эскиля, используя своё обычное «это выглядело совсем не так». Потому что он понятия не имеет, как это выглядело.

Но он полагает, что это было не слишком приятно. Исак знает, что что-то внутри него всегда сдаётся, когда губы Эвена касаются его кожи. Он знает, что что-то внутри него открывается навстречу, позволяя чувствам просачиваться сквозь трещины.

Он не может встретиться взглядом с Эскилем. Он не хочет говорить об этом. Ему слишком стыдно.

— Ты идёшь на Прайд? — спрашивает Эскиль, будто есть какая-то связь между этим, будто тот факт, что Эвен целовал его у двери, а Исак отвечал ему при свете дня, каким-то образом изменит мнение Исака относительно абсурдной концепции Прайда. Это помогает Исаку вернуться к реальности.

— Лишь потому, что я пережил кратковременный приступ безумия и позволил Эвену засунуть свой язык мне в горло, не значит, что я собираюсь надеть лосины и накрасить ресницы, чтобы выглядеть, как клоун на Карл-Юхан*, — буквально рявкает Исак.

Слова, срывающиеся с собственных губ, режут как ножи. Исак моментально жалеет о них. А лицо Эскиля искажается от чего-то близкого к разочарованию, а не боли.

— Так вот что ты обо мне думаешь? — говорит Эскиль. — Ты думаешь, я — клоун?

— Я… Нет… Я не это имел в виду.

— А что ты имел в виду, Исак? Пожалуйста, просвети меня, — просит Эскиль, и его голос звучит гораздо ниже, чем Исак когда-либо слышал. Взгляд Эскиля тяжёлый, но спокойный.

Исак смущённо поёживается. Он никогда бы не признал это вслух, но он теперь ненавидит разочаровывать Эскиля.

— Я имел в виду, если я это сделаю, то буду выглядеть, как клоун. Не ты. Это не то же самое. Я ничего не имею против того, чтобы люди носили лосины и красили ресницы.

— И что же делает нас такими разными, Исак? Пожалуйста, скажи мне.

— Я… Я просто… — потерянно бормочет полный раскаяния Исак. — Это не личная атака на твой образ жизни. Ясно? Я сорвался и беру свои слова обратно.

Он не осмеливается посмотреть Эскилю в глаза. Он не может вынести мысли, что, возможно, увидит, как в них плещется боль. Исак не испытывает удовольствия, обижая Эскиля, но почему-то всегда всё заканчивается тем, что он из раза в раз оскорбляет его чувства своими словами. И он знает, что Эскиль не родился с ощущением гордости и счастья. Но Исак не знает, как признать, что каждый раз, когда разговор переходит на эту тему, у него вокруг горла будто сжимается пара рук. Он не знает, как сказать Эскилю, насколько ему трудно даже думать о подобных вещах.

Эскиль тихо встаёт со стула, пока Исак не сводит глаз со стакана воды.

— Я всегда буду тебя поддерживать, Исак, — спокойно говорит он. — И я очень жду, когда наступит день и ты наконец освободишься от того, что происходит с тобой сейчас. Но на пути к этому дню я не позволю тебе заставлять меня чувствовать, будто я хуже тебя, будто со мной что-то не так. Я не буду делать для тебя исключений и позволять топтать Прайд и то, что он значит для многих из нас.

— Эскиль…

— Нет, Исак. Мне сейчас не хочется тебя слушать. Извини.

Блядь.

Эскиль уходит, и полы его длинного халата развеваются при ходьбе, пока темнота квартиры не поглощает красные и золотые всполохи, как и мысли Исака.