— Мать читала нам эту поэму с невыразимой печалью. Она всегда говорила, что людям свойственно переиначивать прошлое, подчас меняя местами героев и злодеев. Значит, Ооцуцуки Нохара — Пурпурный охотник, о котором ты говоришь, а царство его — Деревня Звездопада, где мы когда-то родились и жили…

— Наконец оно приходит в упадок, а я нашла достойные орудия для своей мести. Да, время пришло. Дитя, цени своих брата и сестру, поверь, преданность и сила, слитые воедино — редкая драгоценность. Мне пришлось отдать часть своей души, чтобы обрести ее. Вы — мои последние потомки, мои наследники. Однако наследие это включает в себя не только дары, но и обязательства. И если вы их выполните, клянусь солнечным и лунным светом, я научу вас всему, что знаю сама, и помогу обрести силы, недоступные простым смертным. Кроме того, эти силы будут отличаться от земных, а значит, сделают вас менее уязвимыми.

Тсурэн улыбался, ясные, прозрачные глаза его блестели.

— В чем будет состоять твоя месть? — спросил он. — Что ты хочешь сделать нашими руками?

— Я хочу истребить род Ооцуцуки Нохары и лишить его незаслуженной славы. Пусть его царство опустеет и превратится в призрак! Пусть некому будет даже вспоминать о прошлом! Пусть люди трепещут и опускают глаза, заслышав имена Нохара или Звездопад! Воздаяние, а не жестокость, справедливость, а не бездумное уничтожение — вот мои цели.

— Они будут достигнуты, — спокойно ответил Тсурэн, — как только мы станем достаточно сильны.

Южный край небосклона разрывали молнии. Ветер внезапно смолк, и дождь полился в полную силу, прибивая траву и цветы к земле. Митсу устало поднялся на ноги и отер воду с лица, хотя она тут же залила его снова.

— О чем вы говорили с богиней, брат?

— Ты помнишь, что сказала перед смертью наша мать? — ответил Тсурэн. — Ты помнишь, что она посвятила наши жизни богине?

— Да…

— Мы выполним наш долг перед ней. И тогда ты будешь свободен, брат. Полностью свободен.

Митсу поднял голову, глаза его на бледном лице расширились от удивления. Неужели такое возможно?!

Отвесная часть горы у ее подножия — голый камень — была испещрена рисунком. Тсурэн стоял перед ним и размышлял, время от времени пальцы его, испачканные краской, подрагивали, вспоминая различные печати.

— Неужели ты понимаешь это, брат? — произнесла Мирэн, расположившаяся на траве с тетрадками и карандашами.

— А ты? — спросил Тсурэн, быстро повернувшись к ней.

— Я понимаю, что это не просто рисунок, ведь он не красив, не симметричен и не является частью большего. Значит, он содержит в себе некий смысл.

— Это что-то вроде формул Высших Пауков. В них заключена настоящая мощь. Однако… я не могу освоить эту технику. Именно эту — не могу. Хочешь попробовать свои силы, сестра?

Мирэн поднялась и подошла ближе.

— Я покажу тебе последовательность печатей. Эта техника воздействует на чакру противника.

— А тебе я не причиню вреда, если у меня получится?

— Нет, на чакру моего типа это не повлияет.

С детства ток чакры Тсурэна отличался от чакры брата и сестры. Его тело как будто имело особое поле, попадая в которое, другие люди получали повреждения: от головокружения до сбоя в работе важнейших органов. Со временем Тсурэн смог синхронизировать течение своей чакры с чакрой других людей, чтобы не причинять им вреда. Этому его научили объятия матери, которую он боялся поранить. Синхронизация отнимала силы, поэтому он пользовался ей лишь при неизбежности близких контактов, например, во время тренировок с братом или сестрой.

После нескольких часов попыток Мирэн смогла создать темный шар размером с яблоко, который требовалось все время поддерживать.

— Наконец-то, — сказал Тсурэн. — Теперь это твоя техника, так что можешь дать ей название.

— Черная… Звезда… — сорвалось с губ девушки, прежде чем она, совершенно обессилев, упала на колени.

Ночь была ясной, ветер раскачивал ветви деревьев и траву, ронял лепестки с душистых яблонь и слив, разливал сладковатый аромат по окрестностям Садов Масари. Ветер был холодным, влажным и время от времени нагонял быстрые облачка на растущую луну. В стороне от Садов, под сенью небольшого леса, три высокие фигуры в плащах бесшумно приближались к своей цели.

Тсурэн скинул капюшон и вдохнул ночную свежесть полной грудью. Ему шел двадцать первый год, но мужественное лицо с жесткой линией губ и пронзительными, почти прозрачными глазами выглядело старше этого возраста. Он волновался, чувствовал нетерпение и необходимость дать выход своей силе, но хорошо владел собой. Мирэн шла рядом и была почти спокойной. Ее волновал лишь успех миссии, осуществление замыслов старшего брата. Последним брел Митсу, низко склонив голову. В отличие от брата, он все еще напоминал подростка, глаза на печальном лице казались огромными, бездонно-черного цвета, контрастировавшего с мраморной белизной кожи и серебром волос. В последнее время Зерет была сильна как никогда, и ее присутствие подтачивало жизненные силы Митсу.

— Как ты себя чувствуешь, Митсу? — спросил Тсурэн. — Ты готов?

— Да, ее голос звучит во мне громче, чем когда-либо. Она мучит меня. Наваждает мой разум… Давайте покончим с этим быстрее, я хочу освободиться, хочу узнать, каково это — быть единственным хозяином самого себя.

— Монах Подгорного храма как-то сказал, что мама произвела нас на свет одного за другим, и с каждым разом паучьего становилось все меньше, а человеческого — больше. Но он, возможно, ошибался, ведь ты, младший из нас, единственный можешь слышать голос Истинной Матери, — Тсурэн испытующе посмотрел на брата и добавил: — Хотел бы я его слышать.

— Голос Матери не для ушей простого смертного, он ужасен… Наша Истинная Мать — чудовище. И мы чудовища, раз решились на то, что собираемся сделать!

— Мне не нравятся такие разговоры, Митсу, — тон Тсурэна сделался ледяным. — Не стоит оскорблять богиню.

Он поднял руки на уровне груди и начал складывать печати. У его ног закопошились пауки, сотканные из чакры. Они выросли почти в половину человеческого роста и вгрызлись в землю, разверзая подземный тоннель, оплетенный особой паутиной.

— Это скроет нашу чакру от сенсоров, — произнес Тсурэн. — Пока мы не окажемся в центре деревни, нас не должны обнаружить.

Все трое спустились в тоннель и какое-то время шли по нему, пригнувшись.

— Взбодрись, Митсу, — сказала Мирэн, слегка подталкивая брата в спину. — Скоро все закончится.

Девушка улыбалась: это ночное приключение давало ей новые впечатления и значительно обогащало скудный жизненный опыт. Митсу ужаснула ее улыбка, но он был слишком слаб духом, чтобы противиться. Юноша молился, мысленно обращаясь к Хоши. «Мама, — думал он, хотя мысли его путались, — неужели ты хотела именно этого? Мамочка, к чему твоя богиня нас привела? Должен ли я и теперь слушаться брата?» Но даже с матерью он не мог побыть наедине в своих мыслях, Зерет принялась нашептывать, уговаривать, обещать…

Молодые люди выбрались на поверхность посередине городской площади. Несмотря на время — близилась полночь — в некоторых домах горел свет, широкие улицы освещали фонари. Клены, окружавшие площадь, шумели, словно тревожно перешептывались друг с другом о только что появившихся из ниоткуда чужаках.

— Похоже, дежурные шиноби только на стенах, Звездопад совсем расслабился, — сказал Тсурэн. — Митсу, приступай!

Юноша сбросил с себя плащ и распахнул одеяние, обнажая испещренную символами грудь. Он наклонился и развернул у своих ног широкий свиток, дополнявший рисунок, и начал складывать печати. Эти печати отличались от тех, что обычно использовали шиноби. К тому же Митсу вполголоса призывал Великую Богиню на паучьем языке. Все произошло быстро: Митсу вскрикнул и, с искаженным лицом и широко распахнутыми глазами, подался вперед и вверх, раскинув в стороны руки. Рисунок на свитке и на теле юноши вспыхнул холодным светом, в груди появилась щель. Она раздавалась все шире, пока не захватила все пространство от плеча до плеча и от шеи до пояса, и из этого светящегося поля вдруг высунулась призрачная конечность — лапа паука. За ней показались еще лапы и паучье туловище, которое, пролезая через открытое в мир живых окно, сейчас же разрасталось до огромных размеров.