— Бывал ли ты когда-нибудь в Деревне Звездопада?

«Кажется, мне нужно выспаться не за двоих, а за троих», — подумал Ли и добросовестно приступил к выполнению этой задачи.

— Я был там однажды вместе со своим отцом, Хизаши. Мне было совсем немного лет, так что я помню только клены вдоль широкой улицы. Помню еще, что ловил листья и говорил: «здесь и вправду падают звезды!» Ветер кружил кленовые листья и медленно опускал их на землю.

— Правда, что твой отец выглядел совсем как Хияши-сама?

— Да.

— А как выглядела твоя мама, ты помнишь?

— В доме есть ее фотографии, но по ним сложно составить впечатление. К сожалению, я был совсем мал, когда она умерла, — Неджи говорил об этом спокойно, но у Кенары сжалось сердце.

— Мне было три с половиной года, когда мои родители погибли, я их тоже не помню.

— Я думал, ты потеряла семью год назад…

— Родители погибли во время большого цунами, когда помогали жителям побережья эвакуироваться. После этого я жила вместе с тетей и сестрой.

— Значит, я не ошибся, — сказал Неджи.

— К сожалению, наши с сестрой отношения не были такими теплыми, как у вас с Хинатой, — сказала Кенара.

Неджи слегка нахмурился.

— Наши отношения с Хинатой вовсе не были такими теплыми каких-то четыре года назад. Заботиться о ней было моим личным решением, вызванным не распоряжениями Главной семьи, а собственным желанием и чувством вины. Однажды я повел себя с ней как негодяй и едва не убил ее, — в его глазах блеснула злость на самого себя за то, что в его прошлом есть такое позорное пятно.

— Я не верю, Неджи, что ты мог вести себя, как негодяй, — спокойно ответила Кенара и выдержала его взгляд, доказывая свою правоту.

— Тем не менее, это так, — горько усмехнулся Неджи, отводя глаза. — Я тогда ненавидел Главную семью и считал дядю Хияши повинным в смерти моего отца. К тому же, я был недоволен закосневшими традициями клана, согласно которым слабой Хинате предстояло со временем стать Главой, а мне, гению Хьюга, оставалось лишь посвятить свою жизнь служению ее семье. Мне нестерпимо было думать, что моя воля подчинена одним лишь интересам клана. Примерно за два года до твоего появления в Конохе у нас проводился экзамен на чунина, на котором мне предстояло сразиться с собственной двоюродной сестрой. Я решил жестоко избить Хинату на глазах у ее отца, чтобы показать всю глупость традиций и слабость Главной семьи. Хината и в самом деле была слаба, я мог бить ее, как куклу, но она каждый раз поднималась и продолжала сражаться, хотя я сам предлагал ей сдаться. Я видел насквозь ее мысли и техники. Но и она была не слепа. В конце Хината сказала, что видит мои страдания. Меня взбесило, что она жалеет меня, сама такая жалкая… и я попытался убить ее, но мне помешали, — Неджи казался спокойным, но глаза его как будто потемнели. — Ну вот, я рассказал тебе. Ты должна знать, что я за человек, прежде чем разбрасываться словами о дружбе.

У Кенары мурашки побежали по телу, когда перед ее глазами встала эта картина: хладнокровный Неджи избивает беззащитную перед его мастерством Хинату. «Ты был всего лишь озлобленным ребенком», — подумала она с сожалением. Теперь ей яснее представлялись отношения между дядей и племянником.

— Что заставило тебя измениться? — спросила Кенара.

— Один человек по имени Узумаки Наруто, с которым я дрался позднее. Мы поспорили по поводу неизменности человеческой судьбы. Я считал себя гением, а его — неудачником, и был уверен, что никогда мы не поменяемся местами. Наруто перехитрил меня и одержал победу, доказав, что судьба человека находится в его собственных руках и многое зависит от веры в самого себя, — Неджи улыбнулся этим воспоминаниям. — Вскоре я получил письмо моего отца, которое должно было храниться в тайне до моего совершеннолетия. Хияши-сама посчитал необходимым отдать его мне раньше. Никто не был виноват в смерти отца — это было его решением. Он пожертвовал собой ради брата, но не по требованию клана, а по собственной воле. Тогда я понял, что хочу искупить вину перед сестрой и заботиться о ней. Хината не выдающийся шиноби, но она хороший человек и нуждается в защите. Может быть, забота о ней — лучшее, что я сделал в жизни. И я уже не так высокомерен, как раньше.

«Разве что самую малость», — подумала Кенара.

— Трудно быть скромным, обладая выдающимися способностями, — вслух сказала она.

Неджи взглянул на нее и понял, что она не стала меньше его уважать. Это не было слепым оправданием, скорее, пережитое им было в чем-то созвучно прошлому самой Кенары. Он сказал:

— Тебе это удается. Ты очень сдержанно относишься к тому, что у других вызвало бы восхищение. Ты строга к себе.

— Мои тетя и сестра не согласились бы с тобой ни на счет скромности, ни на счет выдающихся способностей или строгости к себе. Я плохо обращалась с ними, больше всего на свете хотела, чтобы они оставили меня в покое. И они оставили меня, — Кенара помолчала. — Боюсь, я тоже не могу назвать себя хорошим человеком. Меня иногда мучают приступы дурного настроения и я холодна с людьми. Высокомерие… да, отчасти мне это знакомо.

— Твоя дружба с Тен-Тен говорит об обратном, — заметил Неджи.

Кенара вспомнила, что говорила по этому поводу Дэйка, и почувствовала необходимость опровергнуть ее слова о горячем сердце и множественных привязанностях.

— Это эгоистическое желание быть нужным, когда у тебя никого нет, — ответила она. — Когда обрываются все связи с людьми и домом, ты как будто летишь в пропасть, потеряв опору, несешься навстречу смерти. Жизнь, лишенная смысла, убегает быстрее, чем песок сквозь пальцы. Наверное, это часть инстинкта выживания — пытаться обрести новые связи с людьми, привязать себя к жизни.

Неджи смотрел на нее так долго, что она покраснела и отвела взгляд. Образ стал живым человеком, близким ему по духу. Он не понимал, почему Кенара краснеет, и ему не нравилось, что она смотрит в сторону. Казалось, в ее глазах вот-вот мелькнет что-то, о чем она не договорила, и он узрит еще не открывшиеся ему части ее души. Однако разве сейчас подходящее время для таких откровений? Интуиция подсказывала Неджи, что однажды Кенара сама расскажет о том, что сейчас пытается скрыть.

Раньше он только в книгах читал, что можно проговорить всю ночь напролет, а теперь с удивлением заметил, что уже наступило утро. В роще пели жаворонки и соловьи, Ли — ранняя пташка — тоже вскочил и принялся делать растяжку. Он уже не удивлялся, что его товарищи предпочли сну долгие разговоры, в конце концов, Неджи тоже человек, хоть и очень сдержанный.

— Какая жалость, что мы не можем развеять гендзюцу, — сказал Ли. — Мы могли застать врага врасплох этой ночью.

— Да, скорее всего, придется ждать вылазки с их стороны.

— Но у них там огород и колодец, они могут засесть в своем логове надолго, — разочарованно протянул Ли.

— Неджи, а что, если Рипа чувствует наше присутствие? — произнесла Кенара. — Когда мы только вошли на плато, враг напал на нас, и ему удалось даже исказить твое зрение.

— Мы могли попасть в ловушку, которую не заметили и которая оповестила о вторжении на плато своего хозяина, — ответил командир. — С того момента, как я смог увидеть Рипу, спрятавшегося за гендзюцу, его поведение совершенно не изменилось. Он ведет себя спокойно и не делает ничего особенного. Либо он — прирожденный актер, либо наше присутствие остается незамеченным.

— А он может снова исказить твой бьякуган? — спросил Ли.

Неджи задумался.

— Я предполагаю, что он тогда окутал себя и своих людей собственной чакрой, иногда это действует подобным образом. В данный момент я вижу их довольно четко.

— Раз уж вам не удалось поспать, давайте хотя бы поедим, — предложил Ли.

Ночь Футаба провела на коврике у постели Рипы. Одна из его цепей обвилась вокруг ее шеи, другая — вокруг кистей сложенных вместе рук. В доме была всего одна постель — по сути, низкая широкая скамья с тюфяком, набитым бамбуковыми волокнами. Фа, До и Футаба спали на циновках. Рипа проснулся раньше всех и заговорил сам с собой: